Литературный конкурс малой прозы «Дуэль». Январь-февраль 2022. [официальная тема]

[Moderator]

Продолжение Обещание

Что-то двигало его в сторону родительской спальни. Нет… с мамой всё в порядке, думал он. Не могло ничего произойти, это лишь уловки воображения, еще не до конца отошедшего после загулов матери. Ему надо лечь вздремнуть, чтоб наверняка выспаться. Всё-таки ночью он почти не спал.
Он улегся на кровать, но не смог придаться долгожданному сну. «Нет, нужно заглянуть в комнату матери, даже если это её и разбудит,» - сказал себе Пётр. И вот он стоял у порога родительской спальни. Какой-то странный аромат доносился до его носа. Он отворил дверь, в ноздри, словно ядовитый газ, вонзился запах чего-то приторно-горького, такого тошнотворного и противного. Он сразу узнал этот запах, алкоголь... Матери не было на кровати. Тарбовски оглянулся, посмотрел за дверь. Затем прошёлся чуть дальше по спальне и увидел за кроватью то, что до конца своих лет ему не суждено забыть. Бесконечно бледное лицо, остатки пены у уголков рта. Картина слилась воедино, он понял. Всё было кончено.

***

Вот уже семь лет прошло. В этой дуэли мать Петра Тарбовски стреляла в саму себя. У неё явно были свои методы ведения боя. Постоянно заливаясь алкоголем, она словно пускала пули себе в висок. На первый раз ей повезло… на второй … на третий… и на четвертый. Но всякому везению приходит конец. И в тот самый момент, когда никто, даже сам Пётр, этого не ожидал, всё и случилось.
Смотрите, вот он. Пётр Тарбовски. Стоит на том самом балконе и выкуривает очередную пачку сигарет. Его больше не узнать. Та впалость щёк и страх в глазах развились до необычайных размеров. Он больше не похож на себя прежнего. Недавно он возобновил свой дневник. Возобновил для того, чтобы одной краткой фразой поставить точку.
Вот что там было:
«Она мертва, но я проиграл дуэль.»
Обещание… обещание, обещание… обещание. Шепчет себе Пётр Тарбовски.
Стоя на балконе, и устремляя взор на ярко-алый закат, он вспоминает те дни, когда жизнь в последний раз приносила ему удовольствие.
«Всегда думай, прежде чем давать обещания. Всегда думай, прежде чем эти обещания с кого-то брать». Он охватывает горизонт взглядом. Касается ручки балконного окна. Держась за неё долгие пять минут, он всё же решается выкинуть тлеющий окурок на улицу, затворяет дверцу. Затем с помутненными глазами и тяжелой кривой походкой, словно ему невмоготу перебирать ногами, возвращается к себе в спальню, чтобы придаться единственному успокаивающему средству в жизни – сон.

[Moderator]

№18 (порядковый номер работы)
День Дуэли

Автор: valergapeev

Этот небольшой городок с населением в тысяч 20 человек находился не то что в стороне от железных дорог, но в стороне от дорог хороших всяких, и отправляюсь в свою последнюю перед кабинетной работой над диссертацией этнографическую поезду, я запасался терпением, хорошей обувью и хорошим же кофе, поскольку знал, что в таких вот городишках кофе хорошего не бывает вовсе.

Денег у меня скопилось достаточно для того, чтобы не пересчитывать их в уме всякий раз после посещения кафе, погода стояла хорошая, почти летняя, хотя наступил сентябрь, дождей не было. Мое намерение доехать от ближайшей к городку железнодорожной станции на такси разбилось не о цену, но о решительный отказ молодого таксиста:
– Нет. Да не в деньгах дело, нет говорю. И никто туда не поедет. Автобус завтра утром, это если пойдет. Иди уже на попутку…

Странно, но я даже не стал ничего больше предпринимать после этого ответа таксиста, таким убедительным он мне показался. Включил навигатор, сверился на месте и тронулся в сторону той дороги, которая вела в нужный мне городок. Вышел я на нее спустя минут сорок умеренной ходьбы. Нужная мне дорога не вилась, не лежала прямой стрелой, не уходила за горизонт – она просматривалась ближайший километр, а потом вдруг исчезала вовсе. Мне подумалось, что там, далеко – низина, но ведь лес по сторонам не «прыгал», деревья шли ровной линией, просто дружно смыкались в том месте, где обрывалась дорога. Впрочем, я не стал придавать большое значение этой оптической иллюзии, закурил, посмотрел время: до заката оставалась часа четыре.
Движение в эту сторону почти не было. Мимо меня прошло пара груженых лесовозов – оттуда,
туда прошмыгнули, игнорировав меня, четыре легковых автомобиля.

Через час, когда я закурил вторую сигарету (верная примета, что мне ее в таком случае не докурить), рядом со мной тормознул огромный грузовик. Пока усаживался поудобнее в кабине, оглядывался вокруг, выискивая тему для беседы (всякие разные вещицы в кабине много говорят о водителе), тот интересный для меня участок, где исчезала дорога, мы незаметно минули, и тайну мне не удалось открыть. Мы ехали уже среди ровного поля с одной стороны и луга – с другой.

Через два часа я был на месте, рассчитался с водителем, спросив его о местной гостинице, которая, к слову, оказалась неожиданно высокого уровня: в просторном, с высокими потолками фае был бар, стоял бильярдный стол. Женщина лет сорока за стойкой на респешине была одета явно в форму, которая ее красила. Цена одноместного номера оказалась приемлемой, сам номер поразил меня современным дизайном и стильностью. Унитаз был цел и сиял, ванна без ржавчины, краны работали исправно, горячая вода была. Умывшись и переодевшись, я спустился вниз.

Здесь уже всё ожило: возле бара было с десяток молодых людей, был окружен игроками и зеваками бильярдный стол, приятно стучали шары. На меня кое-то оглянулся, впрочем, доброжелательно. Узнав место ближайшего ресторана (а таковых было, оказывается целых пять в этом городе, что меня удивило несказанно в такой глуши), я вышел на улицу.

Был вторник, я наделся, по опыту, увидеть практически пустой зал, но не тут то было: он был практически полон, звучала приятная музыка – в отведенном углу играл квартет, несколько пар кружились в танце. Меня встретили, что еще более меня удивило, спросили, какой столик и где я предпочитаю, и еще более удивительное – такой стол нашелся, к которому меня и провели. Скатерть была чистой той степени, когда опасаешься оставить на ней потные отпечатки своих рук, приборы сверкали.

Когда принесли напитки, возле стола остановилась девушка.
– Не угостите?
Я немного опешил, но тут же кивнул. Она присела, подождала, пока я налью ей в бокал, потом представилась:
– Инна.
– Андрей.
– Надолго к нам?

Меня чуть удивил ее вопрос, потом я понял, что в небольшом городке с таким посещением кафе и ресторанов (не было оснований думать, что в иных подобных местах сейчас безлюдно) нетрудно узнать приезжего. Мы начали беседу, которая мне нравилась: девушка не была стеснительной, но и болтливой ровно в той мере, которая допустима при первом знакомстве. Ей было за двадцать, милое лицо в обрамлении голубых волос с розовой пядью, открытее красивые плечи, руки с длинными пальцами. Небольшое романтическое приключение всегда входило в мои планы командировок, так что я втайне радовался, что не нужно предпринимать самому особых усилий.

Я сделал заказ для девушки, мы непринужденно беседовали за едой, успев даже чуть потанцевать, пока готовили второе.
Прошло около двух часов, свет в зале давно приглушили, на столах горели теплые свечи. Мы танцевали. Толчок в спину был весьма ощутимым, чтобы на него не оглянуться. Парень моего возраста, но выше и крупнее раза в полтора бросился извиняться:

– Ничего, бывает, – принял я его извинения.
– Нет-нет, я должен вас угостить, – не останавливался он.
– Право, не стоит, – ответил я улыбкой.
– Что вы, как я буду выглядеть в глазах земляков, если так поступлю с приезжим?
– Вижу, вы уважаете приезжих… – слегка растерялся я.
– Мы безусловно уважаем и любим приезжих!
А вот это тянуло на некую особенность городка, и во мне пробудился учёный-этнограф, который дернул за язык:
– Простите, а за что? Мы какие-то особенные?
Парень улыбнулся добродушно.
– Ну, потому что вы всегда подбираете то, что нам не нужно…

Смысл фразы доходил до меня, как стальной шарик опускается на металлическую плиту: удар-отскок-удар-отскок…
– Знаете, мне не нужно вашего угощения ни под каким соусом, – сдержанно ответил я. – Добавлю лишь, что будь здесь иное общество, вас бы вызвали на дуэль.
– Дуэль? – глаза парня выкатились в изумлении, улыбка расползалась по лицу. – Вы хотите вызвать меня НА ДУЭЛЬ?
Он просто выкрикнул последние слова.
Танцующие вокруг начали замирать и поворачиваться в нашу сторону единой волной, бежавшей из центра.
Вдруг смолкла музыка.
Включился яркий свет.

Я почувствовал, что Инна уже не держит меня за руку. Краем глаза увидел, что все вокруг смотрят на меня. Некогда было оценивать эти взгляды – передо мной стоял хам, явно жаждущий драки. Вот и вся любовь к приезжим: их принято здесь бить, отметил про себя я. Впрочем, как и везде в подобной глуши.

– Я бы вызвал вас, но не те времена. Увы, критично оценивая себя, я понимаю, что вы свалите меня одним ударом. Можете покалечить, а мне нужно вернуться в срок и закончить работу над диссертацией (здесь я почти умолял его подумать о том, что я – почти ученый).
– А зачем нам драться? – почти по-детски наивно удивился здоровяк. – Дуэль – это же с оружием? Давайте.
– С каким? – легкая абсурдность ситуации начала меня забавлять – лицо собеседника не было злым, я, похоже, ошибся в его намерениях расквасить мне лицо и сломать ребра.
– Так выберем! Ну, вы вызываете меня на дуэль? Меня зовут Тима, Тимофей.
– Я Андрей. Хорошо, я вызываю вас на дуэль, – вконец растерянный, улыбнулся я.
– Ду-э-э-эль! – вскричала какая-то женщина рядом, и вдруг весь зал огласился радостными, возбужденными криками:
– Дуэль! Дуэль! У нас будет дуэль!!!

Инна опять взяла меня за руку, глаза ее восхищенно сияли, да что там сияли – они горели!
– Отлично, Андрей! – здоровяк схватил меня за руку, затряс ее. – Завтра утром к вам придут!
Мы шли с Инной к столику, она держалась горделиво, глядела во все стороны с улыбкой королевы. Мы присели, я почувствовал необыкновенную жажду, в горле пересохло. Нужно было выпить, думать – потом. Но дотянуться до бутылки не успел – у столика оказалась девушка-официант и распорядительница зала:
– Позвольте-позвольте!

Они в одно мгновение все убрали со стола и даже сняли скатерть, забрали наши салфетки. Я не успел подумать о том, как мне на это реагировать, как стол заново был застелен новой чистейшей скатертью, а официантки, выстроенные в небольшую очередь, тут же уставили его самыми разнообразными блюдами, бутылками с вином, водой и графином с коньяком, фруктами и сладостями.
– Стойте-стойте, – ошарашено попытался я протестовать: – Я не заказывал… У меня нет с собой…
– Что вы, не беспокойтесь, ради Бога, – с милейшей улыбкой ответила распорядительница. – Это вам от нашего заведения. Очень рекомендую грибные биточки – личный рецепт нашего повара. Приходите завтра в это же время – вам у нас бесплатно, будем безмерно рады видеть. Приятнейшего вечера!

Я отказался думать – очень хотелось пить. А потом и есть. Биточки грибные оказались не только аппетитными на вид, но и необыкновенно приятными на вкус.
Первой к нашему столику подошла женщина лет шестидесяти в голубых бриджах и черной блузке:
– Простите милостивейше, для меня это, наверное, последний случай… Можно ли мне сделать с вами селфи?
Наверное, коньяк в той порции, которую я употребил, сделал свое дело, и я ответил с удалью:
– Конечно!
Это был тот камешек, который обрушил платину, и к нашему столику выстроилась длинная очередь с тем же стремлением: сделать селфи с нами. Некоторые выстраивались за столиком целыми шумными группами.

Потом появился парень с тяжёлым хвостом волос за спиной, фотоаппаратом с длиннющим фотообъективом и с ним девушка в очках и джинсах с дырками. Они снимали и спрашивали: откуда я, чем занимаюсь, мои планы и так далее – оказалось, журналисты местной газеты.
Далее все стихло, и вечер прошел спокойно. На выходе из зала под руку с Иной нас вежливо остановил мужчина средних лет:
– Пожалуйста, такси подано!
Я не возражал.

В гостинице меня встретила служащие, подкатившие столик, уставленный шампанским и бокалами. Вся публика, оставив свои места за баром и у бильярдного стола, восторженно смотрела на нас. Шампанское было открыто под радостные крики и выпито. Затем были уже привычные селфи. Мне вручили ключи и сказали, что сейчас я – в люксе, что мне позволено оставить гостью на всю ночь и всё время пребывания меня здесь, что номер оплачен.

продолжение

[Moderator]

Продолжение День Дуэли

Все, чему я смог еще удивиться – это нежная страсть Инны, которой она накрыла меня, как набежавшая исподтишка огромная морская волна, едва за нами закрылась дверь моего люкса.

Я выспался. Девушки уже не было, как она уходила, не видел. Умылся, решил позавтракать внизу в баре, уже одевшись в свою рабочую форму – меня ожидала первая вылазка в деревеньку, отстоящую от городка в пяти километрах. Это почти прогулка. Вот на завтра у меня был 20-километровый пеший маршрут.

Вчерашнее вспоминалось, как сон, но тот факт, что я нахожусь в люксе, меня несколько беспокоил, не укладываясь в общую картинку, которую можно было бы забыть.
Я начал одеваться, когда в дверь постучали. Я накинул халат, застегнулся и открыл дверь. Милая девушка в гостиничной форме стояла, придерживая столик, на котором, нетрудно было догадаться, был завтрак. Чертовски вкусно пахло кофе. За девушкой стоял мужчина в идеально сидящем синем костюме, под галстуком. Он был улыбчив и деловит. Одним предложением он уведомил меня, что через час меня ожидают в городской управе. Добавил, что такси меня будет ждать возле гостиницы. Тем временем девушка накрыла стол. Мне оставалось поблагодарить их обоих. Джинсы и кроссовки пришлось отложить и влезть в костюм и ботинки, которые надевались вчера в ресторан. Хорошо, что рубашка сохранила кое-какую свежесть и не была испачкана помадой или соусом.

В управе меня встретили на первом этаже, милая девушка в тесной юбке, колени из которой светились озорными маячками, провела меня на третий этаж, извиняясь за отсутствие лифта.
Зал заседаний был полон. Я растерялся, поскольку никак не ожидал этого – я был уверен, что меня вызывают по причине вчерашнего инцидента, и готовился увидеться с заместителем главы района или кем-то из его помощников. Что такого вчера случилось, я как раз надеялся узнать.

Когда девушка ввела меня, все в зале вдруг встали, обернулись ко мне и стали аплодировать. Меня провели и усадили в первом ряду. Через одно пустое место сидел вчерашний здоровяк из ресторана. Он широко улыбнулся мне и чуть наклонившись, сказал:
– Привет! Извините, не могу подать руки, дуэль же у нас.
Я промолчал. Улыбнулся.

За трибуну поднялся мужчина и стал говорить:
– Уважаемые коллеги, дамы и господа! Сегодня нам предстоит чрезвычайно важная миссия. Ее суть – выбор оружия для дуэлянтов. Создана городская комиссия по приёму предложений, их можно отправить в наш телеграмм-канал. Очень просим учесть важнейшую деталь: господа дуэлянты должны пребывать в максимально равных условиях. Сейчас идет сбор и обработка информации на каждого из них, но уже предварительно могу вам сказать, что разница огромна. Наши дуэлянты в разной физической категории и форме, имеют разные места рождения и взросления. Таким образом, их базовые навыки также различны. Есть разница в воспитании, эрудиции, образовании и полученном житейском опыте. Уже есть первые предложения, послушаем военного комиссара.

За трибуной встал человек в военной форме.
– Никакого иного оружия, кроме как пистолет, не приемлем. И вот почему: только это оружие через неделю подготовки двух участников на стрельбище гарантирует равенство в дуэли. Дайте мне неделю – перед вами будут два искусных стрелка. И все решится так, как и должно.
– Не пойдет пистолет, они физически разные, а пистолеты одинаковые, – возразили с места.
– Мы можем в этом случае сделать упоры! – быстро справился военком.
– Применение пистолета снижает сектор зрителей на одну седьмую!
– Устройство барьерного заграждение за дуэлянтами для остановки пули не эстетично!

Председательствующий пригласил второго выступающего.
– Шпаги и сабли мы отвергли сразу, так как достичь приемлемой одинаковости владения ими невозможно. Поэтому предлагаю: дротики. Не длинные копья, но дротики. Числом не менее десяти.
– Легко увернуться!
– А вот и нет! Дуэлянты будут ограничены в движениях посредством привязывания к щитам.
– Мы опять теряем сектор для зрителей!

Потом было предложение на косах. Таких вот, с которыми рисуют Смерть. Обучение – три дня. Следующее – обыкновенные ножи, но их отвергли сразу из-за разной длины рук. Далее следовали охотничьи однозарядные ружья (дробь), бензопилы и иная техника (балгарки, паркетницы, лобзики). Я попытался представить, содрогнулся. Судя по лицу моего дуэлянта, ему это предложение тоже не понравилось. Свежие предложения постоянно поступали. Началось обсуждение каждого уже основательно, перед этим нас спросили, не выбрали ли мы сами из чего-то услышанного. Мы оба отрицательно повертели головами. Нас поблагодарили и проводили на выход. Работа заседания продолжилась.

На первом этаже меня ожидала женщина в темной деловом костюме, без улыбки, с папочкой под мышкой. Она тут же предложила проехать с ней в страховую компанию и совершить все необходимые действия для заключения договора. Я кивнул. Мы сели в машину, везли нас недолго, но я увидел, что это – поликлиника. Страховщица сообщила, что для заключения договора необходимо пройти полное медицинское обследование моего организма. Врачи были крайне любезны, медсестры улыбались глазами из-под масок. Через три часа, пройдя несчетное для меня количество кабинетов и процедур, я был свободен. Коллектив поликлиники вышел проводить меня на крыльцо, где уже ходил туда-сюда мужчина с фотоаппаратом. Съемка заняла полчаса: все вместе, я и врачи, я и руководство, я и медсестры, я и санитарки…

В страховой компании меня встретили цветами и роскошным тортом, который сразу же принялись резать. Чаепитие и составление договора, которое велось параллельно, заняло около часа.
Потом меня отвезли в гостиницу, где я буквально рухнул на диван, но все же нашел в себе силы подняться, чтобы снять костюм и рубашку. В карманах пиджака нашел дюжину листков бумаги, на которых стояли имена и номера телефонов. Я не помнил никого. Ни о каком походе в деревню в поисках аутентичных текстов песен речи быть не могло.

Я спал до шести вечера. Проснулся, начал одеваться и увидел, что мой костюм почищен и отутюжен вместе с выстиранной рубашкой. Словно кто-то ждал моего пробуждения под дверью: в нее постучали, когда я поправлял узел галстука. Горничная с сияющей улыбкой передала мне приглашение от главы городского управления на прием. Через час. Такси – у входа. Я подчинился.
Этот вечер остался в моей памяти чередой улыбающихся, просто счастливых лиц чиновников, дам в вечерних платьях с очень откровенными декольте, девушками в национальных костюмах, разносящих напитки.

Под конец вечера слегка пьяноватый чиновник от избытка чувств обнимал меня и шептал на ухо:
– Миленький вы мой! Спаситель! Я двенадцать лет выбивал деньги под новый стадион – не давали! А сейчас – на 15 тысяч зрителей! Чтобы весь город мог увидеть дуэль. Искусственный газон, трибуны с защитой от дождя, вип-ложа, раздевалки!
– И… когда построите?
– Уже строим! Строим! Котлован к вечеру был готов, пошла заливка фундамента под трибуны. Только застынет, сразу устанавливаем сварные конструкции под трибуны. И тут же будем стелить. Спаситель! За вас! – он выпил шампанское, элегантно отставив локоть в сторону.

Потом подошла дородная мать семейства, чьи груди почти по самые соски выглядывали из-под бюстгальтера и светились сквозь совершенно прозрачную верхнюю часть блузки чем-то мягким и теплым, что навевало мысли о колыбели.
– Андрей, миленький! – она увлекла меня в сторону, имея какие-то только ей ведомые права на такую фамильярность. – Я бы тебя расцеловала, да боюсь, удушу в своих объятьях! Я тебя выиграла! Завтра будь готов с утра. Мое время первое – с 10 до 12. Фотосессия. Мальчик мой, мы с тобой сделаем этот город!
– Простите…
– Ах, прощаю, я все тебе готова простить. Что, милый?
– Сниматься… для чего?
– Заинька, ах… Женское белье! У нас небольшая фабрика буквально штучных изделий. Мы не гоним вал. Мы делаем вещи! Подписание контракта в 13.00, потом обед. Увы, после обеда я должна тебя уступить… Но я еще поборюсь за тебя!

К концу приема я узнал об еще одной фото-сессии – местная трикотажная фабрика получила права на линейку маек с моими фотографиями. Сегодня день ушел на поиск реквизита. Завтра я должен буду сниматься с настоящим дуэльным пистолетом в руках, в ботфортах и при шпаге и еще в чем-то…

В гостиницу меня провели через черный вход – перед ней собралась толпа, восторг которой залетал позже в мой люкс даже через закрытые окна тихим ревом океанского шторма. Издали я успел увидеть вывеску, которая гласила, что в этой гостинице проживает… Я проживаю.

Я упал в кресло, когда в дверь тихонько постучали, сил встать не было, крикнул, что открыто. Вошел человек в полицейской форме, доложился: начальник общественной полиции, заместитель еще какого-то начальника. Вежливо и по-мужски подмигивая, поинтересовался: не считаю ли я возможным для молодого здорового и симпатичного мужчины провести три-четыре час в одном очень интересном месте?
Я предложил ему сесть, открыл свой мини-бар. Мы с ним приняли по рюмке за знакомство. Через полчаса оказались в каком-то загородном доме, вернее – домище в два этажа из нетесаных бревен, мироточащих смолой, где на первом этаже разместилось уютное по-домашнему казино.

Мне умеренно везло – за два часа игры оставался при своих, выигрыша хватило на выпивку для девушек и фишки им в подарок. Ночевать остался там же – мне предложили номер на втором этаже, в кровати которого меня уже ждала та, которой досталось от меня выпивки и фишек больше других.

Хороший был день, думал я, засыпая и легко вороша в голове нежно-грустные мысли о старых бабушках в деревне, которые напевают про себя свои грустные песни в надежде дождаться хоть какого аспиранта, который запишет их на диктофон.

продолжение

[Moderator]

Продолжение День Дуэли

В 9.30 за мной приехали. Я сомневался, может ли моя физиономия быть в это время фотогигиеничной, но приглашенные мастера из тамошнего салона красоты колдовали надо мной три четверти часа не зря – я сам с трудом поверил в то, что могу быть таким симпатягой, брутальным и секси одновременно. Фото-сессия, мне сказали, прошла удачно, как никогда.

Первое изделие с моей отретушированной мордашкой, размещенной на той части трусиков, которая пришлась на правую ягодицу, были тут же надеты на одну из работниц, и она дрожала от волнения, когда на ягодице (то есть, на трусиках, конечно) я ставил свою роспись красным фломастером. Все сияли от волнительного счастья. Контракт был подписан.

Пока меня перевозили сначала ресторан на обед, а потом в другой фотосалон, я успел увидеть город. И посмотреть на себя. Я был везде: на плакатах, призывающих любить домашних животных, собирать мусор отдельно и своевременно платить налоги. Многочисленные растяжки приглашали всех на саму дуэль, которая вот-вот состоится. Моя первая знакомая в этом городе девушка Инна сияла на огромной бигборде своими голубыми волосами с розовой прядью не зря – на улице почти поголовно все были выкрашены в два цвета самых разных сочетаний.

Какое-то радостное движение охватило весь город: повсюду копалось, вешалось, натягивалось, красилось, устанавливалось. Центральная площадь превратилась в руины: асфальт был снят, все снесено: здесь укладывали новую плитку, оборудовали фонтан, монтировали огромную сцену. Как мне охотно рассказали, здесь должен пройти театрализованный пролог дуэли. Что это такое и как оно будет выглядеть, я не знал, но уже не спрашивал.

После очередной рекламной съемки меня перехватили телевизионщики – они делали передачу для вечерних новостей. Потом я долго сидел перед седовласым местным писателем – он будет писать обо мне книгу. Писатель запомнился неожиданным интересом к моим сексуальным предпочтениям, а именно: какие груди у девушек мне больше нравятся? В ответ на мое «небольшие», он начал нудно, но с удовольствием от своих знаний и опыта, доказывать, что большие груди скрывают особое удовольствие, которое надо почувствовать. И стал вспоминать о том, какие груди на своем веку ему посчастливилось подержать, методично опустошая мой мини-бар, тщательно выбирая и смакую произносимые слова и получая истинное наслаждение от собственного рассказа. Писатель пил прямо из маленьких бутылочек, явно ностальгируя при этом.

Потом был ужин в ресторане. Каком-то частном. Я был гостем за счет крупного предпринимателя – он держал свиную ферму и магазин сала-мяса. За год бесплатного посещения мной этого магазина он получил от меня согласие на размещение моей преддуэльной фотографии на фасаде магазина во все два этажа.

Первая половина следующего дня была официальной: вначале я был приглашен на закладку первого камня в основание ледового дворца и плавательного бассейна, церемония протекала при огромной стечении юных горожан-спортсменов. Тут были бегуны, футболисты с мячами, хоккеисты с клюшками, фигуристы на коньках, борцы на татами, гимнастки на переносных брусьях, шахматисты с досками в руках. Было много знамен и воздушных шариков, еще больше – восторженных речей. Со сколоченной временной трибуны мне было поручено взмахнуть чем-то белым, я взмахнул – и тотчас, припрятанные за пригорком, взревели бульдозеры, выползли на участок и взрыли первые пласты земли. Сюда же вереницей потянулись самосвалы, краны, вагоны-бытовки…
Действо закончилось фуршетом в армейской палатке, где каждый из чиновников в оранжевой каске считал за честь со мной выпить.

Затем была закладка нового Дома культуры. Все проходило почти по тому же сценарию, только вместо юных спортсменов площадку окружали артисты в костюмах непонятных национальностей. Фуршет проходил в старом доме культуры, который, к слову, явно просился быть названным конюшней.

Освящение и закладка первого камня в основание нового храма «Всех Святых воссиявших» мне понравилась серьезностью и трепетом: здесь чаще упоминали имя Божье, чем мое, говорили много, но только один, часто пели, но вот пили куда больше, и вместо европейского фуршета было обычное славянское разгульное застолье, на котором «Многая лета» в мою честь исполнялось на протяжении всего времени с редкими перерывами для закусывания.

В гостинице мне дали отдохнуть только час. Переодевшись в невесть откуда взявшийся светлый костюм с бабочкой, я отправился в сопровождении очередного чиновника сначала в детсад – там детишки под умилительными взглядами взрослых зрителей ставили дуэльные сценки на пистолетах, шпагах, саблях и мечах; потом мы отправились в школу на конкурс чтецов. С волнительным придыханием девушки-школьницы читали письма Татьяны к Онегину, юноши – Онегина к Татьяне. Ключевым момент шло инсценированное чтение дуэльной части поэмы. Фуршетов в детском саду и школе не было. Но фотографирование заняло более часа.

Далее последовал визит в одну из похоронных фирм, которая выиграла тендер. Там я должен был выбрать для себя гроб и надгробие. Честно сказать, меня это немножко защекотало, но учтивый хозяин фирмы объяснил: «Так ведь принято». Я сделал свой выбор на внешне простом, но элегантном гробе, отделанным шпоном из мореного дуба, чем вызвал всеобщее восхищение. Меня убеждали, что лежать в этом гробу крайне удобно, предложили это проверить, от чего я не смог отказаться. Гроб действительно был роскошным для лежания, с удобной подушкой.

Тут же с меня сняли мерки для пошивки костюма для погребения. Увы, цвет я выбрать не мог – для дуэлянтов он должен быть только необыкновенно алого цвета. Тотчас принесли ткань, приложили ко мне, и в один голос все уверили меня, что алый чудесно подходит к моему лицу.
Абсолютно все расходы на погребение, включая обеспечение женщин платочками для утирания слёз, брала на себя похоронная компания.

На журнальном столике моего люкса меня ждала кем-то любезно принесенная местная газета, где моё лицо украшало всю первую страницу. Я бегло прочитал номер, посвященный мне, и много чего узнал о себе. Оказывается, я: не люблю устриц и поз «наездница»; в детстве спас кошку от хулиганов; первое стихотворение написал в пятом классе, оно было о любви; в моей жизни было уже три выигранных дуэли – на рогатках в пионерском лагере, на палках там же и словесная дуэль в университете. Еще я узнал, что у меня родинка в верхней части левой ягодицы в форме капли. Я тут же приспустил брюки, покрутился возле зеркала – родинки не было.

Из местных новостей главной была о том, что жители улицы Советской городка на уличном референдуме, где было получено 99,9% голосов «за», переименовывают свою улицу в честь меня. Для четырех городских школ устроено соревнование за право носить мое имя. Были объявлены городские конкурсы художников на лучший рисунок меня, писателей на лучшее эссе обо мне, на лучшее стихотворение, посвященное дуэлям вообще и моему в частности.

Мне не хотелось никуда в этот вечер, но тут постучали, и вошла Инна. Она светилась счастьем. Выставить ее за дверь и завалиться на диван было бы элементарным свинством.
У дверей моего люкса стоял вышколенный мужчина спортивного телосложения. Он сказал, что с этого вечера он – мой личный телохранитель, и теперь за пределами номера я могу быть только в его присутствии. Я не стал возражать. Тем более, что с телохранителем мне сейчас полагался и личный автомобиль с шофером.
Телохранителя звали Вовой. Он был вышколен не только внешне, но и внутренне. На вопрос, где бы мы могли побыть с Инной без назойливого внимания, Вова тут же предложил три адреса, все загородные. Мы выбрали наугад и не ошиблись.

Угощение с правом выбора любых блюд и напитков стоило для меня всего лишь автографа на отдельной, только что оштукатуренной стене. Я, по просьбе хозяина, сделал все максимально размашисто. Тут же мастер принялся превращать оставленные мной линии в глубокие бороздки. К времени, когда нам принесли горячее, к стене для фотографирования за умеренную плату на фоне моего, уже мастерски выгравированного на стене, автографа выстроилась небольшая очередь из посетителей. Но к нам, как и обещал Вова, никто не приближался. Сам Вова невозмутимо стоял подле весь вечер.

Утро следующего дня началось с визита двух человек. Один был легкоузнаваемым чиновником городской управы, второй напоминал обыкновенного работягу.
– Глубокоуважаемый дуэлянт! – начал пафосно чиновник. – Мне предоставлено право сообщить вам, что оружие для дуэли выбрано!
– Да? Очень интересно! – мне в самом деле впервые за последние дни было интересно узнать хоть что-то. – Что за оружие?
– Экскаваторы!
Лёгкий шок от сообщения не успел достигнуть точки критического осмысления, как чиновник начал любезно пояснять: выбор продиктован прежде всего наибольшей зрелищностью, всесторонним обозрением, возможностью равных условий. Оказалось, ни я, ни мой дуэлянт Тима не имели навыков управления экскаватором, нам дается три дня на овладения ими. И этот на вид работяга – мой учитель.

Весь оставшийся день я провел в кабине грохочущего монстра. К вечеру у меня тряслось все, что могло трястись: ноги, руки, мелко подрагивала голова, отдельно вибрировала печень, в унисон трепетали почки. Но, к своему изумлению, я смог ощутить, что могу управлять грудой железа. Это окрыляло.
В гостиничный люкс меня бережно внес Вова. Две горничные раздели и уложили в ванну, благоухающую, как церковь во время торжественной службы. Я сделал вид, что не заметил, как они украдкой делали селфи со мной в ванне.
Второй день на экскаваторе дался легче. Я уже легко мог двигать эту громадину, делать точные повороты. В третий день мне легко далось управление зубастым ковшом на стреле.

продолжение

[Moderator]

Продолжение День Дуэли

День дуэли был назначен. Город к этому времени выглядел одной громадной упавшей новогодней ёлкой. Вечером все сверкало, мигало, искрилось, взрывалось салютами. Телохранитель Вова доверительно сообщил, что ужин за столиком в том ресторане, где я вызвал на дуэль Тиму, равен его трем месячным зарплатам. Но очередь уже на год.

В день перед дуэлью мне принесли готовый костюм дуэлянта: белый смокинг. Я слегка удивился, как в этом управлять экскаватором, но костюм примерил. Он сел идеально. Белые перчатки приятно холодили кожу рук.

Настал день дуэли. Нет, вот так: День Дуэли, потому что так была написано буквально везде. Сцена на городской площади была поднята метров на десять – чтобы все узрели действо. Я не мог окинуть взглядом все множество людей.
В самом начале, если опустить все речи, было открытие нового фонтана. Сооружение поднималось метров на 20 и было укрыто белым. Когда это белое красиво заскользило вниз, взорам открылись три обнаженные фигуры – мая, Тимофея и Инны. Инна держала два наклоненных кувшина и стояла посреди. Наши с Тимом гениталии были изображены в греческой манере, но из-за большего роста соперника мои казались больше. Отметил про себя одну неточность: груди на скульптуре Инны были явно меньшего размера. Вода потекла из кувшинов струями по небольшой дуге, орошая две мужские фигуры. Забили тонкие струи снизу. Было красиво.

Пролог был похож на балет и оперу вместе, я не разбираюсь в этом. В нем учувствовало более сотни человек, и тянулся он добрых два часа. Я откровенно устал смотреть.
Потом вывели на сцену меня и Тима. Толпа внизу плакала и смеялась от восторга. Зачитали правила дуэли.
Мы спустились со сцены прямо на помосты. Помосты подняли и понесли на руках по две дюжины юношей и девушек, одетых то ли в греческие туники, то ли в одеяния славянских волхвов.
На помостах были поручни, за которые мы держались, но это было лишним: помост шел так плавно, словно плыл.

Пока зрители занимали места на стадионе, я выслушивал последний инструктаж: дозволено все, кроме выхода за пределы поля. Поле было футбольным, но пока без газона, просто песок.
Когда я увидел экскаваторы, понял, почему мы одеты в белое: это были не старые разболтанные работяги, с обтекшими маслом двигателями, но новенькие JCB-300, сияющие чистотой всех красок, пахнущие внутри кожей сидений. Мы тронулись навстречу друг другу с разных концов поля в окружении кольца девиц в коротких юбочках, как обычно это бывает на соревнованиях. Меня все больше охватывало волнение.

И мы сошлись. Первый удар огромного ковша пришелся по моей кабине, машина устояла, хотя сильно качнулась, благо, стрела моего ковша находилась в той стороне, чтобы противостоять опрокидыванию. В этот момент в голове завибрировали слова наставника: «Ты машину почуть должон! Как бы она – это ты». Мысль вибрировала и проходила из головы в тело, в ноги и руки раскалённой проволокой, а дальше – в сам остов машины, в каждую ее деталь и винтик. И вдруг мне стало почти больно физически от удара по машине. Я отъехал чуть взад, замахнулся с углом почти в 350 градусов и обрушил удар по стреле Тима.

Нет, я не ставил целью опрокинуть его. И достиг успеха – стрела в месте удара заметно пригнулась. Еще два хороших попадания, и она не сможет изгибаться в одном месте.
Мы наступали и отступали, били друг друга стрелами, уворачивались от ударов по корпусу, цеплялись за гусеницы, пытались зайти с тыла.

В какой-то момент я успел в одном месте грызнуть земли, и швырнул ее в кабину Тима, ослепив его на короткий миг, которого мне хватило, чтобы зайти за спину соперника и ударить сверху по кабине. Она выдержала, но смялась и потеряла изящество.
Толпа на трибунах неистовствовала. Ее рев доходил в кабину сквозь шум моторов. За кого кто болел, было непонятно. Все стояли, махали руками, прыгали и сами рвались на поле.

Ямка, которую я сделал на поле, родила неожиданную мысль. Я стал копать будто где попала, иногда бросая землю в противника, иногда роняя ее. Тимофей гонялся за мной, я убегал, иногда огрызаясь, иногда успевая капнуть и бросить. С трибуны вскоре увидели мой коварный план, люди сходили с ума, чтобы докричаться до Тима и предупредить его об опасности. Но он сам увидел чуть позже канаву, которая окружала его, с одной дорожкой, на которой встал я. Ему не из чего было выбирать. Он ринулся вперед как бешеный бык. Мы столкнулись ковшами. Брызнули искры. Удар прошелся по трибунам эхом вскрика. Еще и еще. Боковые удары ковшами, натиск, удар по гусеницам. Я чувствовал напряжение стали зубов, когда они цепляли гусеницы врага, в моих жилах сейчас текла не кровь, а густое горячее масло.

Битва на узкой дорожке продолжалась около 20 минут. Мы устали. Разъехались не сговариваясь. Мы отдыхали. Двигатели сбросили обороты и томно нежились под струями холодного воздуха из радиаторов. Стрелы прислонили к земле головы ковшов, застыли. Зубья ушли в землю, которая вытягивала их боль напряжения.
Мои глаза закрылись. Я не слышал, как чуть увеличил обороты Тим. Не увидел, как замелькали гусеницы. Тим двигался ко мне, не вставая в боевую стойку. Он наехал гусеницей на ковш, рванулся и поднял свою стрелу для удара. Я успел сделать самое лучшее – рвануть назад. Подлый удар пришелся в пустое место. Но Тим вырвался.
Пот слепил глаза. Окна укрыла пыль. Дворники не работали. В какой-то момент мы поняли, что чистой победы не будет. И ринулись опять, как на том мостку, друг навстречу другу, высоко подняв уже не гнущиеся стрелы с ковшами. Мы вздыбились, карабкаясь друг на друга. Еще, еще и – рухнули разом…

На какой-то момент я потерял сознание. Очнулся, увидел лицо доктора. У меня проверяли пульс.
– Как там Тим? – спросил я.
– О, он в полном порядке, – ответил доктор, встал и громко крикнул: – Этот дуэлянт мёртв!
Громкий голос диктора повторил фразу. Многотысячный рев глоток был без радости и без грусти – это был просто финальный рев.
– Доктор, но я жив, – улыбнулся я и попробовал подняться.
В тут же секунду я почувствовал две пары рук на себе, которые мягко уговаривали им подчиниться.
– Ничего, миленький, так надо, понимаете? Вы мертвы. Так надо.
Я кивнул. Черт с вами, продолжайте.
Мысль о том, что все уже закончилось, осталась лишь финальная часть, дала согласие разуму и телу на их подчинение всему.
Меня переодели в новый алый костюм и положили в гроб, в котором тело ощутило легкость и покой. Я слышал траурную музыку оркестра, рыдания, ощущал легкое покачивание – меня несли. Потом была долгая гражданская панихида, во время которой я думал о завтрашнем дне, в котором будет пешая прогулка и долгие, как их жизнь, песни деревенских старушек.
Когда закрыли крышку и гроб плавно опустили вниз, шуршание первых пригоршней песка, бросаемых по традиции людьми в могилу, показались мне шуршанием дождя за ночным окном.

[Moderator]

№19 (порядковый номер работы)
За неделю до чудес.

Глава 1
Очередной солнечный день в середине лета. Тень от зарослей винограда и тонкий аромат свежеиспеченных лепешек, который доносится из дома. Только жаль, что это очередной день, в котором я заключен в самые страшные оковы - собственное тело, которое вот уже десять лет не способно на передвижение. Мое тело не способно ни на что, кроме того, чтобы лежать, есть и испражняться. Я парализован с двадцати лет. Можете представить себе более неприятное состояние, чем это? Наверное нет, ведь даже смерть иногда кажется более приемлемым состоянием, чем мое такое вот выживание.
Ход моих мрачных мыслей прервал солнечный свет. Он рисовал такие прекрасные узоры, пробиваясь меж листьев. Лучи солнца должно быть обладают неким философским смыслом. Они пробиваются, всегда идут дальше, если это возможно. А если на их пути преграда, то падая на нее, они отражаются, делая объект видимым. Я никогда не был таким, как свет. Я никогда не приносил пользы.
Вечером ко мне заглянули друзья. Здесь в Капернауме у меня были только они и моя семья. Мы всегда попадали в истории вместе. Однако до тех пор, пока я не попал в свою финальную историю.
Давайте лучше о моих прекрасных друзьях, чем обо мне. Зевулун для меня как брат. Любую безумную идею он поддерживал. А таких идей, уж поверьте, в моей жизни было достаточно. Мой друг Дов отличается силой и красотой. Никогда не видел более прекрасно сложенного мужчину у нас в Капернауме, чем он. Даже римские воины не могли равняться с его статью и силой. Игаль противоположность Дову, но только внешне. Не смотря на его внешнюю хрупкость, он славится смелым характером и пытливым умом. Танхум - это мой сосед. Мы с ним ровесники, да и наши матери всегда общались. Ранее мы не были настоящими друзьями, но после несчастного случая он регулярно приходил ко мне и часами говорил о том, что сегодня читал во время обучения Писанию и о том, как провел день. Было ли мне это интересно? Определенно нет. Меня ничто не интересовало в тот момент жизни, однако его слова были для меня утешением. Слова вообще обладают особой силой.
Так вот, в этот вечер они все пожаловали ко мне. Мама их, как всегда, встретила с особой радостью. Она совершенно не умеет скрывать свою жалость, поэтому ее слова благодарности и любезности были неприятны мне. Она благодарила, что они пришли к такому, как я.
Мои друзья подхватили носилки и понесли меня. Я так их люблю за то, что они выносят меня на пляж к Галилейскому морю. Здесь слышен шум воды, крик чаек, доносятся разговоры рыбаков, возвращающихся с уловом. Воздух пахнет теплом и свежестью. Друзья заводят длинный разговор, который продолжается и после захода солнца, когда небесное светило сменяется горящим костром, а на небе зажигаются звезды. Это напомнило мне один эпизод моей жизни.
Тогда был такой же теплый летний вечер, шум костра и все то же звездное небо. Отец весь день учил меня рыбной ловле, а вечером рассказывал истории из своей жизни. В тот день я делал все не так, как нужно: порвал сети, утопил случайно половину нашего провианта на день, свалился в воду, чем мог легко распугать рыбу. Отец ругался, но после снисходительно гладил меня по темной кудрявой голове и говорил при этом: “Ошибайся пока молод. Придет время и это станет вовсе не положено. А сейчас ты совсем юный, пока что можно”. В тот день улов у нас был хороший и мы сошли к вечеру на берег, чтобы пожарить рыбы и подкрепиться, прежде чем направимся домой. Тогда мне казалось, что вся жизнь впереди. Мне было искренне интересно, почему все взрослые люди так живут: откуда они так много всего знают? Неужели придет время и я буду таким же ловким рыбаком, как мой отец?
Я не стал таким. В жизни у каждого свои уроки. Мне было даровано Богом много времени, чтобы размышлять, что и было моим занятием день ото дня на протяжении последних десяти лет.
Меня вернул к реальности звонкий смех Зевулуна.
- Эй, не витай в облаках! - подтолкнул он меня, но я ничего не почувствовал
- И такие разговоры все чаще происходят на улицах Капернаума! - что-то яростно рассказывал Игаль, я не мог уловить, о чем он говорит. Должно быть об очередной городской сплетне.
Зевулун как-то странно улыбался. Я редко видел его таким. От него веяло счастьем, уверенностью и смущением одновременно. Наконец он заговорил:
- У меня тоже есть, что рассказать. Вы помните Кайлу?
- Та самая соседская девочка? - отозвался Танхум
- Да, та самая! Через неделю у нас состоится свадьба!
Спокойствие и тишину на пляже Галилейского моря нарушили радостные возгласы друзей. Я не мог не радоваться за моего брата. Зевулун прекрасный друг, знаю, что он будет столь же прекрасным мужем.
- Времени зря не терял все это время, - подтрунивал его я, расплываясь в искренней улыбке, - должно быть время, проведенное без меня, идет тебе на пользу!
- Ты будешь главным гостем. Мы нарядим тебя так, как ты в жизни не одевался!
- А кто меня теперь будет выгуливать? Ты ведь знаешь: семейные дела превыше всех остальных!
- Эльханан, поверь, для брата я всегда найду время! - при этом он положил мне свою крепкую руку на плечо.
Весь оставшийся вечер мы шутили, пели свадебные песни. В такие моменты я забываю о своем теле. Мне не повезло с собственным телом, однако мне крупно повезло с друзьями, которые стали для меня руками, ногами. Именно в их присутствии я чувствую себя молодым веселым парнем.
Ночной пляж - это что-то невероятное. Стихает всякий шум со стороны города, все успокаивается и заряжается энергией, чтобы завтра вновь шуметь и работать.


Глава 2
За последние несколько лет Капернаум очень переменился. Уже с трудом можно было говорить о спокойствии в городе. О любом событии слухи расходились с большой скоростью. С той же стремительной скоростью эти слухи обрастали новыми подробностями, предположениями, которые уже воспринимались, как неоспоримые факты.
Я мало где бывал, мало с кем общался, поэтому моей задачей было слушать. Это я и делал. Насколько правдивой была та информация, которая до меня доходила, могу лишь предполагать. Однако, в какой-то степени, это было неважно.
“Ну и чем же живет Капернаум сегодня?” - спросите вы - “Какая новость будоражит спящие умы этого города?”. Как ни странно, такой новостью уже долгое время является не конкретное происшествие, а какой-то мужчина из Назарета. Его имя Иисус. Он из семьи плотника, сам не обладает каким-либо имуществом,как и его семья. Но примечательно не то, чем он владеет и даже не его происхождение, а то, как он вновь и вновь оказывается в центре внимания.
Об этом человеке я узнал от Игаля. Как-то раз он просто ворвался в мой дом. Я испугался тогда не на шутку. Одно только выражение его лица было настолько ему несвойственным, что мне стало не по себе.
- Эльханан! - он не говорил, он кричал - Мой друг, Эльханан! Ты знаешь, что вообще творится в Капернауме? - он не дожидался моего ответа, поэтому я успевал только открывать рот, чтобы попытаться вставить хоть слово, но Игалю не терпелось продолжить разговор. - Конечно ты не знаешь! А стоило бы! Стоило бы знать!
Он был весь вне себя от той энергии, что наполняла его тело. Не зная, куда себя деть, Игаль наконец-то сел у моей постели.
- Если бы ты слышал, о чем говорит этот город! Просто послушай это! Может быть ты помнишь ту легенду о вине на свадьбе? Ну! Та самая история, где якобы парень из Назарета напоил всех лучшим вином, которое сделал из воды.
Все, чем я успевал отвечать моему темпераментному другу, так это кивками головой, утвердительными морганиями и просто недоумением на лице.
- Говорят, что его зовут Иисус. Так вот, единого мнения о нем я не слышал. Кто-то говорил мне, что он просто пророк, причем сомнительный очень: говорит какие-то странные новые вещи, при этом Писание цитирует. Другие рассказывали мне, что он как-то связан с Иоанном, тем самым пророком-отшельником. Якобы он ученик его. Но это все не так важно. Самое главное, что я услышал о нем - это его великие целительные способности.
На этом моменте я напрягся каждой клеткой моего бесполезного тела. К чему же он клонит? Быть может… Нет, Игаль бы не стал так жестоко шутить надо мной после всех тех попыток привести мое тело хоть к какому-то приемлемому состоянию. Я принялся слушать дальше и теперь даже с большим вниманием.
- Знаешь, слухи давно ходили о том, что этот человек исцелял, но было ли это правдой - никто не осмеливался утверждать, тем более после его скандальных, для нас иудеев, проповедей. Так вот, недавно у царедворца Ирода Антипы заболел сын. Ни один врачеватель не мог справиться с этим недугом, хотя врачевателей он приглашал со всей Иудеи. Причем лучших врачевателей. Он просил у царя отправить приглашение этому Назорею Иисусу, чтобы тот прибыл к нам, в Капернаум, и попробовал вылечить его сына. Но Ирод Антипа побоялся. Так говорят люди. Кровь Иоанна на его руках, а ведь Иисус связан с ним. Но самое интересное случилось потом. Наш царедворец сам поехал в Кану. Он встретил этого человека из Назарета. И знаешь. В семь часов его сын выздоровел. Слуга царедворца отправился сообщить об этом своему господину. И знаешь, какая реакция была у него на эту весть? Он лишь спросил, сколько времени было, когда это произошло. Никто из жителей Капернаума не может точно сказать, как мальчик выздоровел и что за встреча состоялась у царедворца с Иисусом. Но царедворец стал совсем другой. Говорят, что они присоединились к учению этого человека, да и говорят всем о том, что мальчик поправился в тот же час, когда Иисус сказал, что мальчик исцелен. Чудно, не так ли?

продолжение

[Moderator]

Продолжение За неделю до чудес.

Чудно. Однозначно. И что вообще творится с этим городом, с этим миром? Могу ли я доверять таким историям?
- Очень хорошая история, - сухо прокомментировал я.
- Эльханан! Друг мой, ну неужели ты не рад этой новости? Неужели ты бы не хотел попробовать…
- Быть снова нормальным? Чудом оживить это тело? - ярость немного захватывала меня - Я парализован. Это не просто болезнь. Я знаю, что ты хочешь мне помочь, но чем быстрее я приму неизбежность своего положения, тем лучше для меня. Неужели ты хочешь мучить меня такими историями?
Игаль не отвечал. Но это не было молчание, означавшее, что он полностью раскаивается в сказанном. В его глазах и выражении лица было так много уверенности, что еще больше разозлило меня.
Наш разговор прервала моя мама. Она услышала голос моего друга и поспешила узнать, не хочет ли он отобедать с нами. Игаль отказался. Он лишь встал, немного подумал и сказал напоследок:
- Знаешь, то что у тебя осталась отлично функционирующая голова еще не означает, что все решения нужно принимать именно ей. Иногда стоит последовать чему-то вне нашего разума, особенно, когда все разумные способы полностью исчерпали себя.


Глава 3
Тот самый разговор очень сильно изменил ход моих мыслей. А уж я то очень много времени проводил за тем, чтобы размышлять, анализировать. Игаль ушел, оставив меня наедине со своими мыслями.
Многие думают, что весь ужас моего недуга в том, что я больше не могу свободно передвигаться и заниматься какой-либо деятельностью. Это отчасти так. Однако весь ужас состоит в том, что я много чего понял, много в чем раскаиваюсь, признаю свои ошибки, но уже никак не могу их изменить. Ужас в том, что я обязан часы напролет вариться в собственных мыслях, копаться в себе самом.
Меня снова захватили воспоминания.
В тот вечер я вернулся домой поздно. Как и многие другие дни моей жизни, этот день был проведен праздно. Я, взрослый парень в расцвете сил, бесцельно прожигал время. Когда было возможно, я слонялся с Зевулуном, Довом и Игалем по Капернауму. Когда же мои друзья были заняты, я приходил на местный рынок и выполнял несложную работу, за которую мне платили какие-то гроши.
Я вернулся домой и столкнулся с моим отцом, который в это позднее время только завершил свою работу.
- Эльханан, - позвал он меня, - я уже не так молод, как раньше. Почему бы тебе не помогать мне хотя бы иногда с ловлей рыбы?
- Отец ты же знаешь… Это дело не для меня. Сколько дохода тебе приносит это занятие? Мы постоянно на грани нищенства с этим занятием.
- Да, мы не богаты, но так живут почти все жители Капернаума. Это хорошее ремесло. Не было ни одного дня, когда бы мы остались без хлеба, - с обидой в голосе ответил отец.
- Это не та жизнь, которой я хочу жить! - я был очень категоричен тогда.
- Я вложил столько сил на то, чтобы обучить тебя всему! Ты не можешь так поступать со своей семьей! Если не нравится это занятие, то найди себе другое, но не трать впустую те силы, что тебе даны! - отец пытался меня вразумить.
Напрасно. Я не собирался его слушать, ведь, как я думал, если послушаюсь его совета, то буду жить такой же жалкой жизнью, как он. Мне не хотелось слушать нравоучений. Я развернулся и пошел в ту ночь прочь из дома. Куда я направился? У меня не было точного плана, как и у всей моей жизни. Мне точно дали понять, что такие, как я, являются разочарованием для своих родителей. С тех пор мы с отцом практически не разговаривали и я понимал, что вина здесь была моя, но не умел и не хотел переступить свою гордость.
Теперь, когда мое тело стало совсем беспомощным, я признавал, что был не прав. Наверное, я бы отдал все, чтобы вернуться в тот возраст и поступить иначе. Однако, я стал не просто разочарованием семьи, но обузой. Что хуже? Это не важно, ведь я достиг оба эти звания.
Наверное, это и есть мое наказание. Хуже,чем мое телесное состояние, только мое душевное состояние. Знаю, что поведение моих родителей говорит о том, что они меня простили. Но я до сих пор не могу простить себе всего этого.

Глава 4
С тех пор как Игаль рассказал мне об Иисусе из Назарета, прошло уже прилично времени. Время от времени то и дело появлялись новые вести о его чудесах. Все относились к этому по-разному: кто-то скептически, а кто-то с глубокой верой. Я не могу сказать, что поверил всему, но что-то новое родилось в моей душе - это надежда. Многие так пренебрегают это чувство, даже не подозревая, как много жизненных сил она способна дать. Ведь если всего на секунду представить мое тело вновь способным на полноценную жизнь… Это невероятно, но неужели я бы отказался от этого? Когда я думаю об этом, мое сердце начинает усиленно стучать. Весь мир становится намного ярче. Наверное, в такие минуты на моем лице можно увидеть даже что-то вроде улыбки. Я так скучаю по горячему песку на берегу Галилейского моря, скучаю по прохладной утренней воде. Мне хочется ощутить свое тело, вновь почувствовать тонус каждой мышцы. Я скучаю по щекотке, по острым камням, по мягкой траве. Но стоит мне сместить взгляд на мое тело, как меня вновь захлестывает волна отчаяния и бессилия. Следовало все это ценить ранее, время упущено.
Никогда человек не предполагает, что та покрытая росой трава, будет последняя в его жизни. Та девушка, которая была в него безответно влюблена, будет последней, кто вообще обратит на него внимание. Я многих обижал, отвергал, делал недостойные вещи, обладая всеми ресурсами на совершение вполне достойных поступков. Все, что я сделал для своей семьи - это разочаровал ее. Мой отец возлагал на меня так много надежд, он всегда мечтал, что я стану его верным помощником в рыбной ловле. Но сейчас я не помогаю ему ничем. Напротив, я стал обузой всей его и без того тяжелой жизни.
Что если этот Иисус действительно мне поможет и то, о чем толкуют люди, не просто слухи, а реальные вещи? Мне хотелось бы верить в возможность исцеления в моей жизни.
Мои родственники, несмотря на бедственное финансовое положение, пытались найти для меня лечение. Поначалу многие лекари ставили только положительные прогнозы и говорили о возможности восстановления утраченных функций. Однако, день за днем я стал понимать, что мое состояние не улучшается и все эти ложные надежды лишь еще больше загоняют меня в тупик. Мне становилось хуже не только физически: плохо становилось от того, что я все больше времени был вынужден проводить сам с собой. Именно тогда я понял, насколько отвратителен я изнутри. Насколько же сложно носить этот груз на себе, а еще сложнее в себе. Иногда мне хотелось избавиться не от своего тела, а от всей своей жизни.
Именно в такой период своей жизни я встретил Танхума. Моего соседа. Он без умолку рассказывал мне о том, как ему нравятся Псалмы и как много в них заключено смысла. Не мудрено, ведь он целыми днями занимался их изучением. Меня мало интересовало что-то подобное, хотя в нашем народе принято изучать Писание. Я до сих пор помню тот Псалом, в котором Давид почему-то сравнивает себя с червем. Он говорил о том, как стал кем-то, кого отвергли люди. Но, тем не менее, этот Псалом содержит так много упования на Бога. Для меня это большая загадка, как можно уповать на того, кто допускает такое в твоей жизни…
Но что если и моя жизнь не заканчивается моим параличом? Что если есть хоть капля надежды? Что если Иисус сможет хоть как-то мне помочь?
Моя душа после слов об этих чудесах и исцелениях просто мечется между отчаянием и надеждой, не находя себе убежища ни в одном из этих состояний: как можно находиться в отчаянии, когда есть хоть капля надежды, одновременно с этим, как можно верить во что-то хорошее, когда так много фактов моей жизни свидетельствует против этой надежды?
В тот день, когда мой сосед Танхум читал мне этот Псалом Давида, я разозлился на него. Из моих глаз полились слезы, я не смог сдержать рыдания:
- Убирайся со своими песенками! Зачем ты приходишь сюда? Чего ты от меня хочешь? Вон! Убирайся!
Танхум был очень растерян и не знал, как реагировать на мое поведение. Сейчас мне кажется, что я обращался с воплем не к соседу с Псалмами, но Богу, который приходил каждый день ко мне, а я вновь и вновь ненавидел каждое Его слово, пока просто не прогнал вон.
В тот день я решил больше не надеяться, больше не верить. Зачем делать это, если все мое внутреннее состояние отвергает существование надежды для такого, как я.

продолжение

[Moderator]

Продолжение За неделю до чудес.

Глава 5
Новый день в Капернауме подходит к концу и друзья снова берут меня на пляж Галилейского моря. Но этот город окончательно сошел с ума. Все только и толкуют об этом Иисусе из Назарета. Я просил моих друзей не упоминать мне о Нем, но почти каждая новость в городе была так или иначе связана с этим именем. Особенно яро мне рассказывал обо всем Игаль. Вслед за ним я видел, как и остальные начинали говорить об особой силе этого человека. Этот вечер не стал исключением.
-Эльханан! - начал тогда Зевулун - Ты мог бы поверить мне, если бы я тебе что-то рассказал?
- Конечно, ты мой друг. Мы прошли много всего вместе. Даже теперь ты несешь меня на пляж, когда мог бы заниматься подготовкой к своей свадьбе, - с теплом отозвался я.
- Я сегодня был там… Я видел этого человека…. - он говорил очень странно, будто бы очень сдерживал свои эмоции.
- Кого же ты видел?
- Иисуса. Я видел Его… То, что было сегодня - просто невероятно. Количеству людей, которых Он исцелял, будто бы не было конца.
-Ты туда же, - ухмыльнулся я
- Эльханан! Послушай! Мы просто можем принести тебя туда. Что если… Неужели ты не веришь мне? Не слушай, что говорят люди, просто послушай, что я видел своими глазами. Прокаженный, которого считали навсегда отделенным от общества, сегодня был в городе. Каждый раз, когда кто-то уворачивался от него и просил отойти, он кричал, что это сделал с ним Иисус. Он выглядит таким счастливым. Я никогда не мог бы поверить такому, но теперь это случается. Каждый день случается…
-Отнесите меня домой, - снова сухо отозвался мой голос, - я как-то очень устал.
Больше я ничего не помню о том дне.



Глава 6


Несколько дней спустя наступил день свадьбы Зевулуна. Я проснулся в отличном расположении духа, что бывало не часто. Моя мама очень много переживала о том, как пройдет свадьба, ведь все мои братья и сестры много трудились и не могли сопровождать меня. В случае непредвиденных обстоятельств, я рисковал остаться без присмотра, ведь на свадьбе люди заняты гулянием и радостью, а не опекой за инвалидом. Однако, она сильно недооценивала моих друзей. Они пришли за мной уже рано утром. Взяли меня и отнесли в дом Зевулуна. Там меня собирались нарядить в праздничную одежду. Но что-то пошло явно не по плану.
Все началось с того, что мы увидели встревоженного младшего брата Зевулуна, который откуда-то бежал. Но почему? Он не стал говорить причину своего беспокойства, а лишь подозвал брата и начал что-то обсуждать с ним наедине. Зевулун вернулся к нам совсем молчаливым. Теперь он отозвал всю компанию друзей, кроме меня. “Мне это не нравится! Почему что-то происходит, а я об этом не знаю?” Переговоры их длились явно не меньше получаса. Что-то явно произошло. Закончилось все тем, что Зевулун покинул нас и остальные друзья подошли ко мне. Они молчали. Я тоже молчал.
Еще через полчаса Зевулун вернулся весь в холодном поту. Но что это на его лице? Улыбка? Он продолжил безмолвный спектакль и лишь утвердительно кивнул друзьям. По их облегченным вздохам, я понял, что все прошло успешно. Но что?
Мои носилки без какого-либо особого разъяснения были подняты руками друзей в воздух и меня понесли. Я больше не мог молчать:
- Да что тут происходит?! - возмутился я - Объясните же хоть что-то!
В ответ я лишь услышал молчание. А потом они просто начали смеяться, но не ехидно - они буквально чему-то радовались. Я почувствовал, как ток воздуха надо мной превысил привычную мне скорость. Неужели они бежали? Да! Они бегут! И хохочут при этом! Не сон ли это все?
В какой-то момент друзья прекратили смех и я лишь слышал, как синхронно они дышат и бегут под этим палящим знойным солнцем. Наш путь был, вероятнее всего, не из близких. “Как же свадьба, как же все? Куда мы направляемся?”
Наконец-то друзья сбавили темп, скорость стала привычной, пока они совсем не остановились.
- Мы успели! - почему-то полушепотом сказал Дов
- Тсс! - послышался чей-то голос.
Мои носилки развернули таким образом, что я наконец-то понял, где мы примерно находимся. Я увидел дом и огромную толпу, окружающую дом. Несмотря на такое скопление людей, было парадоксально тихо. Так тихо, что было слышно мужской голос, доносившейся из дома. Каждый присутствующий слушал с таким огромным вниманием этот голос. И лишь мои друзья нарушали эту тишину своей болтовней, хоть и шепотом. Они с кем-то спорили. Все, что я слышал им в ответ было:
- Вы думаете, что одни пришли к Иисусу с просьбой?
- Нужно было приходить раньше!
- Таких здесь много! Не думаете же вы, что вас так просто пустят туда?
- Проходите. Но пройдете ли вы сквозь эту толпу?
Мои друзья что-то коротко обсудили, взяли носилки и начали пытаться пробиться сквозь стену из людей. Но людей было так много, они то и дело прибывали и каждый хотел получить хоть что-то от этого чудесного Иисуса. Я уже понял, что это был Он. Я не понимаю только одного: почему мы здесь, а не на свадьбе. Мой друг решил стать позором города Капернаум ради такого позора этого города, как я?
Я видел, как старались мои друзья хоть на небольшое расстояние приблизиться к дверям, но нас то и дело относило в противоположную сторону от них, как волной. Эта битва продолжалась несколько часов пока постепенно не начало смеркаться.
Дело шло к закату, а мы все еще боролись с толпой. В какой-то момент я почувствовал надежду. Как же я хотел попасть туда - внутрь этого дома. Надежда находилась так близко и одновременно так далеко от меня.
После нескольких часов безуспешных попыток попасть в дом, где находился Иисус, мои друзья перестали сопротивляться толпе. Мы вдруг стали отдаляться от дома, вместе с этим отдалялись от меня и мои надежды.
Неужели чудо возможно, но не в моей жизни?


Глава 7
Мои друзья что-то опять обсуждают, но теперь я все слышу. Лучше бы я их не слышал! Мне страшно представить, что произойдет в следующий миг, ведь они решили пробраться сквозь крышу! Сквозь крышу! “Вы как себе это представляете?”
Уже немного стемнело и меня опять несут на носилках в направлении дома. Но теперь мы оказываемся не у входа дом, но с обратной его стороны, где дом соседствует с другим домом. Крыша соседнего дома оказалась выше, чем крыша нужного нам дома. Меня несут к соседнему дому. Внутри не оказывается людей. “Конечно, все явно сошлись в соседнем, судя по толпе.”
Друзья идут на верхний этаж, а затем меня выносят на крышу. Это заняло некоторое время. Не так-то просто вынести тело взрослого мужчины на крышу дома. Мои друзья следовали четким указаниям Дова - самого сильного и мужественного в нашей компании. И конечно же никто не слышал моих слов. Я лишь хотел побыстрее закончить этот позор.
Попав на соседскую крышу, было уже не так сложно спуститься на крышу нужного нам дома, ведь она была ниже. Но самое интересное оказалось по-прежнему впереди: как же попасть в этот дом? Хода в дом через крышу не было. Мои носилки наконец-то обрели стабильное положение - меня опустили на поверхность крыши.
- А дальше то что? - с одышкой спросил Игаль.
- Дальше мы ломаем крышу, - совершенно спокойно ответил Дов.
И знаете, что самое интересное? Без единого вопроса все четверо принялись ломать крышу! Камушек за камушком. Кусок за куском. Все больше росла пробоина в крыше чужого дома, пока наконец голос Иисуса не стал слышен и на крыше. Так я понял, что сломать крышу удалось.
“Как Он отреагирует на это?”
Вдруг голос умолк. Стал слышен гул толпы. Все стали следить за слаженными движениями четырех отважных парней. Никто не понимал, что они делают, ведь меня было не видно.
Я начал понимать, что мои носилки подвязали веревками с четырех сторон. Дальше я слышал голос Дова, который командовал всей процессией:
- Раз! Два! Раз! Два!
Сначала я видел лишь вечернее небо. Потом меня начали спускать в дом через отверстие. Стояла гробовая тишина - каждый ждал хоть какой-то реакции от Иисуса. Я тем временем был в панике: ”Что я Ему скажу? Что если Он спросит о том, как я стал таким? Что если Он не захочет исцелить меня?”
Чем ниже меня опускали, тем больше становились мои переживания, тем громче говорил голос внутри: “Получается, только опустившись на дно, я смогу получить надежду”, - думал я.
Отверстие в крыше уменьшалось, ведь я опускался все глубже в дом. Вид перед моими глазами напоминал пещеру, на конце которой есть выход.
“Я вижу свет в конце туннеля. Я вижу выход. Этот выход прорубили мои друзья.”
Наконец мое тело поравнялась с Иисусом. “О как же стучит мое сердце. Должно быть все его слышат сейчас”.
Эти глаза! Глаза Иисуса, что смотрят будто внутрь меня. Комок подступил к моему горлу. Я был готов заплакать. Эти глаза были другими, чем глаза всех людей Земли: столько силы, мира и любви в них. Я почувствовал, как кровь прилила к моей голове. Я вспомнил сейчас каждое свое слово, что выражало сомнение в чуде, каждое слово, что принесло удар моим родителям, каждое слово, что исходило из моих уст с надменностью и самолюбием. Если Он действительно может творить такие чудеса, то почему должен тратить свои силы на такого, как я? Я прогонял Бога. Я ненавидел Его. Как же может Он сделать мне сейчас хоть что-то доброе? Справедливее всего было бы получить от Него усмешку. Но ее нет. Лишь эти глаза, полные сочувствия. Я бы принял сейчас укор в мой адрес, я бы согласился на всеобщее осуждение, на то, чтобы все узнали, что я не достоин быть перед Ним.
Его взгляд сместился с меня на пробоину в крыше, откуда смотрели на все происходящее четыре пары любящих, полных надежды глаз. Он смотрел на них и улыбался, с таким добром. Я видел, что мои друзья плачут. Эти взрослые мужчины. Они плачут.
Он наконец обратился ко мне:
- Дитя! Я прощаю тебя!

продолжение

[Moderator]

Продолжение За неделю до чудес.

Глава 8
Я исцелен. Нет, телом я все такой же, но прямо сейчас я знаю, что исцелен. Разве такое бывает с душой от нескольких слов? Мне не нужно было ничего, кроме этих слов. Всю свою жизнь я думал, что заболел телом, но болезнь была глубже. Вместо упрека и усмешки я увидел улыбку Бога. Но это оказалось только началом.
Сразу после этого Иисус прибавил, обратившись к книжникам:
- Зачем вы так помышляете в ваших сердцах? Вы думаете, что Я не имею власти прощать кому-то грехи?
Послышался какой-то невнятный гул на это. Лица кругом стали выглядеть явно смущеннее.
- Вы не можете увидеть результат моих слов, - продолжил Иисус, - действительно ли прощен этот человек по Моему слову. Однако, вы увидете силу Моих слов, когда я скажу этому парализованному так: Вставай! Возьми свои носилки и иди домой!
Толпа загудела, как рой пчел.
Я ощутил. Я ощутил? Я ощутил мое тело! Каждую мышцу будто-бы наполнило тепло. Каждый сантиметр тела, я чувствовал каждый сантиметр тела! Иисус подал мне Свою руку, потянул меня на Себя и я встал с носилок на ноги. Толпа совсем взревела. Плач, смех, гул. Вокруг было много шума, но я ничего не слышал, кроме: “Я прощаю тебя!”. Кругом было столько людей, но я видел лишь Одного. Мои ноги наполнились силой, мои руки наполнились силой. Вся толпа, окружавшая дом, начала гудеть победным кличем. Все начали радоваться. Я взял носилки под мышку и начал двигаться в направлении выхода. Руки из толпы падали на мои плечи и я чувствовал, как восторженно меня встречают глаза. Но чудо происходило не снаружи - то, как я чувствовал себя изнутри - вот настоящая радость.
На мгновение, мне стало казаться, что всё, происходящее вокруг, лишь сон, что стоит мне только удалиться от этого дома и я проснусь в своем доме, всё таким же парализованным и несчастным. Мне стало страшно думать так, вдруг все окажется зависящим от моих собственных мыслей.
Я попытался увидеть Иисуса, но толпа уже сомкнулась и обратного пути не было, лишь только его тембр доносился до меня. Я не знал, где сейчас мои друзья, должно быть, они спускались с крыши соседнего дома.
Гул толпы вдруг вернул меня в реальность и меня начало, как волной, опять относить в сторону от дома.
А солнце тем временем все ниже спускалось за горизонт, вечер снова настиг наш город. Для каждого его жителя завтра настанет обычный новый день. Но точно не для меня. Я все еще шел, как в тумане. Все мои мысли были об одном - о моем теле. Оно работало так предательски хорошо, будто бы последние десять лет не было в плену у паралича. Иными были и мои мысли - свободны от тюрьмы под названием “безнадежность”. Моим спасением оказалась вера моих друзей. Их сила духа, которой не было во мне.
Почему этот Иисус дал мне исцеление, зная как много во мне скептицизма к таким, как Он? Почему я увидел улыбку Бога в ответ на мой страх? На эти ответы я, возможно, никогда так и не найду ответа. Одно теперь я знаю точно: ни одна проблема и невзгода не устоит пред лицем истинной надежды. Нет ни одной ошибки, которую нельзя было бы исправить или,на крайний случай, простить. И любая беда станет шуткой, если рядом с тобой настоящие друзья.

[Moderator]

№20 (порядковый номер работы)
Дом всеми окнами на юг.

... и отставшая щепка, неприятно превращаясь в занозу, впивается с лёту в незагорелое мое бедро.
А перед этим!..
Перед этим – лето, озёрное небо, и дорога из Фёдорково в Пенье, или наоборот, извивами проходящая через овсяное, с васильками и безветрием, поле.
Солнце клонится.
Весёлое многословье жаворонка, что слышали мы тут с утра, сменяется ровным пением кузнечиков, точащих ножки одна о другую, порскающих в три приема через дорогу, падающих в ее пыль и выходящих из нее уже однотонными, без своих чудесных переливов зеленого. Гул их стоит в ушах, нависает над согнутыми овсами, и поднимается к самому жаворонку, которого, наверное, сбивает с ритма, и тот уходит все выше, выше, пока не исчезает в лучах и дрожащем мареве.

Ботинки долой, связать шнурками и нести, китель – за плечо, пусть там звенит и колется лучами разных звёзд, и по дороге идти босиком – так почувствуешь ее, прильнешь к ней, пропуская меж пальцами тончайшую жирную пыль. Сзади урчат машины, пристраиваясь на самый малый ход к моему, уже не размашистому, и пыль, пыль, пыль, с колеями от тележных колес и косым рисунком – от редких тракторных, в безветрии не поднимающаяся кверху, лежащая серой сметаной в двух жёлтых берегах дороги, меж её тысячестебельных обрывов.

Дорога огибает столб из большой семьи братьев-столбов, пересекающих поле и связанных некрасивым ожерельем проводов. Столб от жары за много шагов предваряется вкуснейшим креозотовым духом, вблизи различаешь потеки смолы и белые шевроны птичьих, не смываемых дождями памяток. С ближних звеньев этого полевого ожерелья срывается ласточкин нотный стан и оседает на звеньях более покойных, подальше от дороги, от босого путника с заброшенным на плечо кителем и его терпеливых, гуськом ползущих машин.

* * *

– Ле-е-е-на, – приветствует меня разноцветная баба-на-чайник, бывшая когда-то Ленкой, охлопывает парадный фланелевый халат, явно городской, ценимый, замечает Нелю, расплывается радостно: – Салафан! – будто узнала её. Я вспоминаю, нормально ли она произносила букву “р” тогда, раньше, и Неля разрешает мои сомнения: – Да, дорогая, я посылала, я, в целлофане.

– Салафан, салафан! – поддакивает ей расписная баба, а за нею скособочившись, еле видимый в сенной темноте сидит, охватив колено, Григорий – постаревший, раздавшийся костистыми плечами; сидит, держит двумя пальцами воняющую папиросу, и сразу видно, что он тут хозяин, что мама с отцом давно бы погнали его с этой вонью, но вот не гонят, и он сидит хозяйски, пристально смотрит, потом тушит её о стену. Я, ещё не разогнувшись после низкой притолоки, надеваю фуражку, а он привстаёт, уходя:

– Поклонился всё-таки, – и скрывается в доме, не желая здороваться не только со мной, но и с Нелей, и с дочкой. Они стоят, не зная, куда двигаться дальше, сзади напирают ординарцы с корзинами и коробками, Ленка продолжает поворачиваться в разные стороны, лучезарно улыбаясь, и тут из дому вылетает маленьким комочком мама и бросается на меня, в меня, прижимаясь, охватывая, голося, ощупывает, целует, не может оторваться, потом к Неле: – Здравствуй, Нелюшка, здравствуй милая, а кто это?

Отвечаю: – Это внучка твоя, мам, Снежана.

Перелетает к Снежке – платок белый, праздничный, съехал, волосы все седые, все-все-все, головка маленькая, сморщенная, ах мама, мамочка, да что же ты!..

– Мама… – целует Снежку, виснет на ней, оглядывает, разворачивает так и эдак, а та улыбается, готовая к такой встрече, спокойная, выдерживает напор, оправляет свои льдистые митенки, шуршит атласом-шифоном, оглядывается, целует бабушку сверху в темя, та обнимает во всю силу, ординарцы живой цепью передают в дом коробки, и слышно оттуда:

– Тихон Лукич сам, сам приехал! Ну! Вон, вон, гляди, в орденах. Ну!!

– Мама… Отлепляю её от своих, держу за плечи, вглядываюсь. – Мама, ну какая же золотая-то, а, золотая это же пятьдесят, а вашей-то шестьдесят уже, это бриллиантовая, ну.

– Ай? Тишенька, чего? Золотая же, да, ну, вот, празднуем, тебя ждали, дождались, Тишенька, вот, празднуем. Господи! – плачет…

Входим. Снова склоняюсь, двери низкие, комната набита, тёмная, угол уставлен снедью моей до потолка, длинный стол, отец в конце, тоже стоит, все стоят, смотрят; мужчины, глядя на меня, застёгиваются, оправляются, женщины разглядывают Нелю со Снежкой, дети чьи-то из-под стола глядят на меня, раззявя рты, готовы втянуться со страху.

– Тихон! – Отец смотрит долго, глаз уж не видно под бровями, худой, виски ввалились; это всё, это знак – запавшие виски, это страшно. Это… как-то… естественно, это почти безразлично: он ни строчки, ни звонка – откуда у них тут, господи, какие звонки – что, не мог, не мог написать, мамка писала, ты не мог, старый ты справник, всё по справе, всё чтоб как у людей – что как у людей, отец, потерял, батя, сына, двоих оставил, третьего выпустил без слова, только бровищами двигал, люлькой сипел, давил, пыжился, потрясал пальцем – что? Теперь – “Тихон, пойди к отцу”? Зачем, батя: думаешь, повинюсь?

Кто здесь ещё; осматриваюсь, из середины стола направляется ко мне ещё один костистый старик – а Григорий всё стоит со стопкой, глядит вперёд, застыл, заледенел, стиснулся, желваки, лбище этот наш кочепасовский, а тот, второй, с таким же лбом, протискивается, наступил, верно, на чью-то детскую ручонку, оттуда писк, но будто рот пищащему зажало страхом, вот и Митрий, это он, доходит до меня, ишь, орясина; думал, на полголовы младшой меня перегнал – нет, на голову, нависает, вдруг вытягивается во фрунт, охлёстывает сзади рубаху под ремень, вытягивается невозможно:

– Здравия желаю, товарищ… това… Это Митрий я, Кочепасов, о.

– Дурила ты, вот тебе и “о”, – обнимаю его, хлопаю по спине, – Иди, узнал-узнал, тебя да не узнать. И не “товарищ” я, а Тихон, Тихон я для тебя. Иди, вон, мамку проведи к батьку?. – Забирает маму, подталкивает её легонько, раздвигает лавки и собравшихся, проводит во главу стола, она усаживается, хлопочет, утирает мокрое лицо белым своим платком, потом взглядывает на отца, переменяется, тихонько дёргает его за пиджак: – Лученька… Лука Петрович… – а я всё слышу, потому что так и стоят, кто с рюмкой, кто, застыв, вызверился на мои звёзды да гербы, а которые и пятятся тихонько, – Это же Тиша наш, с дочей, внученька наша, – а отец садится, не отрывая от меня бровей – глаз не видно – и берёт в кулак вилку.
Долго с вилкой сидит. Постукивает ею, зажатой в кулаке. Я стою, все стоят, Снежка перемигивается с подстольными детишками, и вот возвращается из сеней Ленка и объявляет:

– Ле-е-ена! Салафан! – показывает на Нелли, – Салафан, – показывает на кричащий свой парадный халат, потом на Нелю: – Ле-е-ене салафан! – и оглядывает всех победно, и всех будто отпускает; усаживаются, оглядываясь на меня, видят, что хозяин не против меня – старый хозяин, а тот, который новый, если и против, то уже сел, всё так же держит рюмку, как отец держит, кулаком, не пальцами, и оба глядят перед собой и играют задубевшей кожей лиц, но молчат. Отец молчит спокойнее, Григорий может рвануть, и я сажусь противу него, рядом муслиновым облаком присаживается Снежка, справа – Неля, они защищают меня от этого забытого деревенского царства, и подстольные дети перебирают Снежкин муслин, дивятся его текучести, она для них принцесса, особенно же её митенки, которых не хочет снимать потому что кругом тут скоблёные от заусенцев стены и лавка, и стол, но понимает, что на неё косятся – ишь, мол, фифа, в рукавицах есть, что ль, будет, и кладёт их на лавку, и они тут же исчезают, утянутые чьей-то тонкой рукой, а Григорий так и смотрит на меня, так и не отрывает, а рядом пристроилась-протиснулась Ленка, вдвое толще той, прежней, и смотрит на меня тоже, но радостно, время от времени говоря: – Ле-е-ена, – и протягивает то ложку грибов, то рюмку, и я принимаю из её толстых рук, которые были как тростиночки, как веточки белые, и я смотрю на неё так спокойно, будто и не та это Ленка, а другая, а та осталась далеко-далеко, и всё зовёт меня, машет платочком (как это обыденно!), а эта – просто тётка, родственница в халате, а на Григория смотреть совсем не могу, а он приканчивает гриб, запивает его водкой, потом берёт следующий, ровно глядя на меня, на цветастую чужую родственницу рядом со мной, снова запивает, берёт хлеб, и всё смотрит, смотрит прямо, не отрываясь, улыбаясь, тяжело…

Тут доносится со двора знакомый сигнал, и, конечно, сразу появляется Волынцев, весь вспаренный, красный, пробирается за лавкой, по чьим-то ногам, зано?зясь о стены, охая, склоняется, начинает шептать, оправдываясь:

– Тащмашл, там дети, со всей деревни, облепили, виноват, шофёр не справился, лезут, там… Они таких машин не видели, виноват, товарищ…

Тяну его за пуговицу, потом за ухо, шепчу:

– Я тебе, Волынцев, больше скажу: они не таких машин – они вообще машин не видели. Пусть дудят. Раздайте им там что-нибудь. Да покатайте. И не появляйся.

Тискается обратно, а вперёд него из-под стола всю мелкоту выносит радостно вопящим валом – слышали стервецы, всё слышат – а Григорий всё так же смотрит на меня, двигает челюстью, гоняет по блюдцу вилкой склизлый гриб, да к вилке непривычен, ложками у нас всегда ели, ухватывает его пальцами, сжимает зачем-то, тот брызгает, а он всё смотрит, переводя взгляд на Ленку, наклоняет голову, и фамильная наша змеиная улыбка постепенно растягивает рот.

– Ты пользуешься успехом у этой “Ле-е-ены”, милый, – наклоняется ко мне жена, – Она тебя закормит. А это Григорий, да, напротив? Григорий, здравствуйте, я ведь Нелли, давайте уже обнимемся.

продолжение