Литературный конкурс малой прозы «Дуэль». Январь-февраль 2022. [официальная тема]

[Moderator]

Продолжение Дом всеми окнами на юг.

Лезет к нему, бесстрашная, через весь стол, он отрывается от меня с удивлением, его буквально выдёргивают в объятия, чмокают, Неля оборачивается:

– У тебя брат – бука, Тиш, он стеснительный, целоваться не хочет. Григорий, а это Дима, ваш младший, да? Дима, здравствуйте, я Нелли, жена этого вот военного, – смеётся, бабы на неё смотрят, её уже чуть несёт после первой, как обычно, ну ничего, она всегда приходит в норму и потом всех пересидит, давно замечено. Митька распрямляется частями во всю свою высь, смущаясь, улыбается, длиннющую лапу тянет через весь стол, потом протискивается всё-таки обнимать.

– Вот этот не бука, буду с Димой дружить, а с вами, Григорий, не стану, – смеётся, деревенские слабо улыбаются, переглядываясь, празднество втекает в свою колею, хотя на меня косятся, кто-то побежал “к Макичевым-то, в Плосково, у них аппарат, щёлкнуться-от надо с ним же, как”…

– Слышь, военный, она жена моя. – Губы у него будто и не разжимаются, – Знал? Писала мамка? Писала… – Ленка рядом (это та Ленка, да, та, та самая, да, продолжаю я уверять себя) тянется на голос мужа, и выговаривает нараспев:

– Гри-и-иша, – и снова тянет мне ложку с чем-то съестным, а он повторяет, не отрывая от меня отцовского тяжёлого из-под надглазных кущ взгляда:

– Жена, да. Ленка моя жена, военный. Брат мой.

“…Ты что же, Тишенька, сотворил. Она как с твоего приезда шесть месяцев прошло, опросталась в поле, мёртвеньким, так и почти отошла, насилу выходили. Да не в себе стала. Батько-то, Лука Петрович, насилу отбился от плосковских тогда. Всё ждали тебя, ждали. А как опросталась сарай нам её браты пожгли, да Гришку с Митькой смертно били. А батько твой, Лука Петрович, сказал: не приму его. И писем мне не доводил писать, вот пишу, тому три года прошло…”

Это из 36-го. Смешно. И грустно. Жизнь прошла с тех пор, а они сидят, во?роны бровастые. Филины. Такое было, такое!.. Во всём мире было, от Испании до Манчжурии, а они сиднем тут, дальше Пошехонья носу не казали, клекочут. Митька, вон, отошёл только, улыбается – всегда добрый был паря, цыплятам хво?рым мух ловил, на руках таскал. Механизатор, ишь!.. Гусеницу, говорят, на себе тащить может. Мог раньше. Кто говорит? Да вот бабы какие-то говорят; что за бабы, никого не узнаю, все изменились. Старые, все в платках цветастых, потолок чёрный как в курной избе, лавки скоблёны, стены копотны, лампадка тлеет да эти платы старухины горят – и всё льют свой разговор, окают, во хмелю уже. Да ладно! Посмотри ты на него, посмотри, ведь буровит не отрываясь, аж горит лоб, аж Неля дёргает за рукав, непривычная; никто так на меня при ней ещё не смотрел, не смел, посмотри!..

А это из 41-го: “…Тишенька, Тишенька, горе у нас, и у тебя: умер младенчик ваш на третий день, мальчик. Ты тогда опять к ней пошёл, да мимо дома кругом, и нам не сказался, а она как видно стало, что понесла, её согнали с дома, она прибилась к нам, ну что ж, мы понимаем, мы же люди, приняли к себе. Тяжело носила, и матку свою с батькой не простила что согнали со двора и потаскухой огласили на всё село. Младенчика похоронили. Она совсем не говорит, так живёт теперь, мы по дому её оставили на мою помощь, она тихая, невредная, ты бы приехал, Тишенька, да справно всё сделал, по-батькиному, он почернел совсем от этого всего, а Грише да Мите невмоготу с бабой молодой в доме, и тебя всё поминают недо?бром…”.

А у меня полк тогда был, Григорий, и не гляди. Истребительный авиаполк в составе авиакорпуса. Потом – сам авиакорпус. Потом… А у тебя была твоя хро?мая нога да бывшая моя баба. Чего буравишь? А до полка у меня была в Испании эскадрилья, а у тебя – только твоя хро?мая нога. У меня жизнь была, братик. А у тебя – справа. Чтоб всё как у людей, чтоб батько доволен был. Вон, гляди, Митрий живой какой; гугукает, рассказывает, даром что в интендантской роте всю войну оттоптал, царапины не имел, гляди сколь у него побасенок накоплено. Бабы, вон, вокруг него смеются. А ты высох, у тебя и глаз не видать уже, как у батька?, заросли, да из-под бровей всё буравите – у тебя жизни как вот в деревяшке, только правильности по самую маковку.

– Ти-иш… Тишенька. А что это вы с братом друг на друга так смотрите? У вас гляделки? – Неля вжимается мне в бок, весело шепчет. – Смотри, он кусок в рот положил и не жуёт.

Помнишь, Тихон, как Ленка маленькая тебя звала? Нас она с Митрием звала братики, а тебя – помнишь? Ты думал, в люди выйдешь и всё? В люди вышел, в дом не вошёл. А меня ты звал Хромый, я помню. А Митрия – Длинный. А она тебя – Тишка-ледышка. А ты мамке подарок привёз с батькой, или себя привёз?

Гульбище-то уж вовсю, бабки цветастые слёзное поют, мама к батьку? привалилась, плачет… Детишки снова завелись под столом, Снежку теребят, она к ним склоняется: “Нет, я студентка. На какой бал, малыш? Это просто платье такое, у бабушки же с дедушкой праздник, вот я в нарядном. Поздравил бабушку с дедушкой? В Москве, да. Нет, мы в одной машине все ехали, а в остальных солдатики, так положено. Ну, иди”.

– Подарок привёз родителям, Тихон? – жуёт, смотрит на меня, голосина гулкий, все примолчали сразу.

– Привёз, Григорий. Радиолу вот привёз. – Одно он говорит, а в глазах его кустистых совсем вижу другое, словно буковки там, будто написано то, что он хочет сказать. Хочет, да не говорит. Это они с батьком всегда умели, да.

Мамка, значит, музыку будет слушать. Молодец ты, Тиша. Мамку посадим слушать музыку, а батька? – танцевать. Ещё привёз что-то? Барабан или роялю?

– Ещё телевизор, вот; там бойцы сложили.

А в телевизоре тебя покажут, а мамка смотреть будет. Показывают тебя, Тиша, в телевизоре? Показывают, как пить. Вот мы и будем тебя глядеть, с мамкой, да с Ленкой. Уж больно она тебя видеть хотела в тридцать шестом-то, да в сорок первом тоже. Так хотела, что аж деток не уберегла твоих.

Ну, ты, Григорий, не перебарщивай. На неё-то не косись. Глазки-то твои вижу куда перебегают. У меня тогда Испания была, а ты хвосты телям крутил здесь. С батьком. Чтоб всё по справе.

– Что ещё подаришь, Тихон?

Мама засуетилась; кончается, верно, на столах. Тёток каких-то гонит подавать, постарше и помладше. Жена и дочки Митрия, похоже. Не усидит, конечно. Точно: полезла, протискивается за спинами.

– Холодильник, Гриша, чтоб мама в подпол не лазала да на ледник.

Это по тебе как раз, холодильник-от. Всё лёд сосал, да сосульки за шиворот нам запихивал. И руки у тебя холодные были всегда, Тишка-ледышка... Ты ведь знаешь, что будет? Ты ведь сюда тащился – ты же знал. Ну, не обессудь.

– Ти-иш… Мне как-то не нравятся ваши гляделки. Мы точно останемся ночевать?

– Это как хозяин, Неля, как хозяин… Это гляделки, да, не беспокойся, это, знаешь, продолжение старой игры. Мы её не закончили.

Так ты, значит, Григорий, считаешь, что надо, да? Вот прямо сегодня, на юбилее? Мы когда виделись-то в последний раз: за год до войны, за два? Война уж как семнадцать лет прошла, люди в космос третий год летают, а ты рожу до сих пор куриной гузкой держишь, тебе неймётся всё, да? Ты же понимаешь, как это примитивно – или слова такого не ведаешь, потому что книжек не читал? А я читал. Я их даже писал. По моим книжкам сейчас курсантов учат. Неужто тебе это вправду надо?

Да нет, Тихон, так думаю – надо. Но ты смотри, пока видишь-то, смотри: граммофон завели, и твоя баба аккурат в моей комнате танцует. Ох, такого я и не ждал! Моя тебя грибочками накармливает, рядком с тобой жмётся, твоя на постелю мою присела. Смотри: запыхалась, наши-то её переплясали. А ты говоришь – не надо. Я, твою в гробину мать, этого двадцать лет жду: чтоб ты четыре раза поклонился: мамке, батьку, мне, да Митрию. Ты входил – два раза? уже сделал, в сени и в дом, выходить будем – ещё два раза?. Ну и пятый поклон, Ленке – у ней ты вообще в ногах валяться должен. Уж поваляешься… Вот для того и выйдем.

– Ну что, брат Тихон, выйдем на двор? Покурить. – Улыбается, и в кармане перебирает кулак.

– А давай, брат Гриша, выйдем. Не на двор только: там мои, машины там, охрана. Давай на повить, как детстве, да?


* * *

Сзади хлопает дверца, и появляется Волынцев, своеобычно красный, в фуражке набекрень. Били его там, что ли?
– Тащмашл… Тихон Лукич… Там супруга ваша очень сердится, кричит. Велела спросить, сколько вы ещё пешком.

– Волынцев. У тебя почему бойцы на третьей машине на подножках едут?

Отдаёт честь на всякий случай, машет рукой. Пыхтит. Обрюзг он у меня.
…А кругом овсы, ни ветерка… Жаворонок утих, сменился кузнецами, они яреют, в ушах уже звенит, ласточки нотной грамотой засыпают по проводам и жалобно цивиркают.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Дом всеми окнами на юг.

– Наружная охрана, тащмашл. Положено. На тихом ходу. Двое – правый сектор, один – … А супруге вашей что передать?

– Шляпу поправь, полковник. Лампасы ты себе по какому чину вшил? А? – так спокойно шлось, так… – Супруге передай: терпеть. Передай: штабные дела обдумывает, в машине нельзя. …Стой, не дёргайся: просто мужик на телеге. Отзывай бойцов, я сам с ним.

Из Фёдоркова тянется в Пенье мужичок; телега скрипит, лошадь повесила голову в самую пыль. Мужичок становит её, бедную, вожжами, вскакивает в телеге и лупастится на нас во все глаза. И то, напугаешься тут…

– Прими-ка ботинки мои, Волынцев, да садись обратно, я его сам сейчас разверну, иди-иди. И китель.

Кляча старая, в перхоти вся, и верёвочками какими-то привязана, оглобля с трещиной, посерёд бечевой перехвачена; как тянет? А дед-то знакомый, надо же. Это Рыбаков, учётчиком был на мельне; большая сволочь, помнится.

– Куда, дед, в Пенье? А мы из Пенья, ты б посторонился.

– А чой-то, машины? В обком? Иль военные? – щурится, глаз мутный бегает.

– Да уж не флотские.

– А ты что ж, инирал?

– Инирал, инирал. Разворачивай, а то полковников свистну.

– А не бзди. Инирал он, а морда бита. А машину продай, инирал. Мы туточа богатые, колхоз-передовик. А чой за машины-то?

Вот ведь чёрт какой! Надо у Нели что-то взять бы в сумочке, вот ведь… Набухло уже. Стыд да смех…

– ЗИСы, их населению не продают. Моя – вон та, первая, а дальше автоматчики; смотри, дед, тут и схороним. А знаешь… Ты обратно в Фёдорково разверни-ка, дед, на тебе поеду, вот. Хошь полтинник?

– А от! Новыми? – аж перекривило всего, чёрта хитрого.

– Хошь новыми? А на, – достаю зелёную, деда аж сметает с телеги, в два приёма он её вместе с лошадью разворачивает, а сзади, вижу, уже все высыпали – наблюдают, ждут чего-то.
Все чего-то от меня ждут.
С удовольствием, спиной, заскакиваю на телегу сзади, подтягиваюсь глубже на руках… и отставшая щепка, неприятно превращаясь в занозу, впивается с лёту в незагорелое мое бедро.

[Moderator]

№21 (порядковый номер работы)
Ночлег Басё

Автор: Вдругорядь

Метель поднялась, когда он прошёл треть пути между двумя селениями в предгорье Рикуоку. Хозяева хижины, в которой он накануне нашёл приют, были стариками. Они уговаривали его остаться ещё на одну ночь, но он не хотел их стеснять и потому отправился в путь без промедления после скудной трапезы, которую он разделил с печальным крестьянином и его слепой женой. «Будет сильный снег, опасно идти», — сказал бонгэ, а женщина просяще гладила ладони Басё, пытаясь его удержать. Басё расстраивало собственное упрямство. Он чувствовал вину, извинялся и отшучивался: «Случается, что лист тонет, а камень плывёт». Крестьянин улыбался так жалобно, что у Басё заныло сердце, но не из-за плохих предчувствий, а потому, что у него и в сорок восемь лет не было противоядия от уныния. Скорбные лица нагоняли на него тоску. Он поклонился на прощание, глядя под ноги, чтобы не видеть обеспокоенного старика и растерянную женщину. Шёл стремительно, пока не добрался до узкой межгорной впадины, где можно было скрыться из вида, а лучше исчезнуть из памяти этих людей. Когда он набрал ход, ноги потеплели, а тоска затихла. Но она только затаилась.

Резкий влажный ветер остудил его кости. Снег сначала повалил густой и лёгкий, а потом стал редким и тяжёлым. Он уже напоминал не цветы умэ, а рисовые комки, скреплённые бесцветным рыбьим клеем.

Он шёл по слепой и глухой метели, надеясь добраться до следующего селения, встретить новый год во сне и поутру вновь отправиться в дорогу. Но вышло иначе. Он заблудился и теперь брёл наугад, возможно, по кругу. Даже к дому стариков вернуться было невозможно, он не знал направления.

Утром румянец, вечером кости белеют. Человеческая судьба висит на волоске.

Он бормотал под нос, что приходило в голову. Отвлекал себя от дурных мыслей и механически переставлял ноги. Варадзи забились снегом, мокрые холодные носки отяжелели, пальцы теряли чувствительность. Не жажда жизни была в нём велика, а потребность в бессмертии. Что, если ему суждено умереть в пути и выйти в иное странствие, не заметив собственной кончины? Он думал о себе, как об эноки, железном дереве, густую крону которого пронзают небесные лепестки. Крона — это его глаза, покрытые колкой крошкой и кожа, проколотая студёными иглами. Лепестки проникают в грудь, гаснут от жара, и сами охлаждают усталое сердце. Каждый выдох — чья-то погасшая жизнь. Снег лилов, как детские мечты. Бредущий по снегу ирис, засыпаемый прахом цветущих слив. Тёмно-лиловые тени на гипсовом прахе, мечты, выгоревшие бесследно. Как же люди не понимают, что цветение и угасание — родные сёстры? Не дожить до нового года. Горы Оу, зачем вы позвали меня? Мои друзья в Эдо будут ждать меня летом у старого дома. И кто-нибудь спросит: «Куда его занесло? Не в горы ли Оу?» Не стоит ждать скитальца. Белые кости на бледно-лиловом снегу.

Басё стоял в двадцати шагах от крохотной хижины минка, нетронутой снегом. Он прошёл бы мимо, если бы не глубокий вздох, донёсшийся из пустоты. От неожиданности Басё остановился и тогда уже заметил хрупкую постройку с соломенной крышей, на которой не было ни снежинки. Окна были заклеены рисовой бумагой, сквозь которую пробивался тусклый лиловый свет. Басё некоторое время не двигался, ему казалось, что видение исчезнет, если он шевельнётся.

Он постучал в бамбуковую раздвижную дверь, но никто не отозвался. Басё приблизил лицо к прозрачной бумаге на окне, с той стороны сгустились тени.

— Не загораживай луну, — раздался бесстрастный голос.

— Иди, куда шёл, — произнесли голосом певучим и нежным.

— Заходи, если пришёл, — потребовали хрипло и отрывисто.

Басё отпрянул от окна. Покачнулся, упал на колени. Дрожа всем телом, опираясь ладонями о водянистый снег, который показался ему неожиданно тёплым, медленно встал, взглянул на небо и осознал, что снегопад прекратился, небо очистилось, и на сером, жидком полотне его показалось тончайшее серебряное лезвие камы.

— Я пришёл, — сказал он тихо.

Разулся у входа, прислонил варадзи к стене, потянул раздвижную дверь и сделал шаг.

От перепада температур закружилась голова. Он снял шляпу и с трудом осмотрелся.

В центре комнаты стоял огромный чан с тлеющими древесными углями. Лицом к нему на круглых подушках сидели три женщины в кимоно. Две из них держали в опущенных руках маленькие трубки, ещё одна трубка лежала на курительном подносе; тут же были две бамбуковые пепельницы, почти доверху заполненные пеплом. Запах дыма был сладким и резким, так что Басё чихнул и тут же склонился в вежливом поклоне. Курящие женщины одновременно и медленно поднесли трубки ко рту, а третья лениво потянулась за железной палкой, и принялась ворошить угли.

Между женщинами стояли миски, наполненные маслом, камышовые фитили горели, но главный источник света находился выше. В воздухе под потолком был фонарик из гофрированной лиловой бумаги, внутри него пылала яркая свеча. Фонарь плавно покачивался, поддерживаемый воздушной струёй, что поднималась от чана.

За спинами сидевших женщин тьма резко сгущалась, и стены были почти в полном мраке. Всё же Басё разглядел на противоположной стене высокую нишу, но что именно она хранила понять было невозможно. Угли затрещали сильнее и Басё осознал, что он уже довольно долго стоит у входа в полузабытьи. Дверь за спиной была закрыта, хотя он не помнил, чтобы дотрагивался до неё вторично. Его тело молило о тепле. А что, если забраться в чан, чтобы жар прогрел его кости, и они стали сухими и полыми? От этой странной фантазии он вздрогнул, и женщины тут же посмотрели на него, а потом повернулись в сторону неизвестно откуда взявшейся четвёртой подушки, к которой Басё бессознательно устремился и присел, не отдавая себе отчёта в том, что делает.

Слева от него сидела высокая стройная женщина с великолепно уложенной копной иссиня-чёрных волос и крайне бледной, почти прозрачной кожей. Её черты лица были безупречными, а розовеющие губы напоминали тонкую стрелу зимнего заката. Чёрные мрачные глаза смотрели бесстрастно, и лишь на короткие мгновения вспыхивали в них злые алые искры. На ней было белое кимоно с чёрно-зелёным переливающимся узором.

У женщины, сидевшей напротив Басё, волосы были янтарные, густеющие на концах прядей до тёмно-мандаринового оттенка, и кожа цвета старого золота. Лицо казалось слегка припухшим, а выражение его надменным. Глаза миндалевидные и раскосые, кончик изящного носа приподнят, а губы прекрасно очерченные, но сухие, покрытые аккуратной сеточкой мелких трещин. Женщина то и дело быстро смачивала их кончиком языка. Одета она была в прозрачное кимоно цвета тёмной ванили.

Справа сидела юная девушка, почти подросток, с невыразительными чертами и беспечным выражением лица. Маленькие серые глазки казалось стражами на границе внутреннего мира девушки, они не допускали тревог, останавливали всё, что могло бы нарушить её душевный покой. Округлые щёчки, носик-пуговка, аккуратный, плотно сжатый рот и жидкие льняные волосы, кое-как уложенные в пучок, показались Басё настолько же незначительными, насколько броско выглядело кимоно, расписанное алыми пионами с облетающими лепестками. Юная дева заговорила первой.

— Ждали банановое дерево, а пришёл старый дуралей, — произнесла она хрипло и показала два ряда острых белоснежных зубов.

— Это он и есть, — холодно заметила женщина слева. — Хорош, не правда ли, сёстры?

Взметнулись рукава кимоно у её соседки.

— Неужели это тот самый Басё, что хотел на веере удержать ветер со склона Фудзи? — спросила она.

Она говорила грудным, текучим и чистым голосом. Басё был впечатлён его глубиной и выразительностью. Красавица продолжила насмешливо:

О, ветер со склона Фудзи!
Принёс бы на веере в город тебя,
Как драгоценный подарок.

Незнакомки засмеялись стеклянными, лающими, гортанными звуками.

Басё склонил голову и попытался размеренно дышать. Страх его усилился, когда он услышал глухой удар гонга, а затем густой вибрирующий звук сямисэна.

— Состязание начинается, — услышал Басё.

Перед ним возник фарфоровый токурри с саке. На кувшинчике была изображена хижина между снежных заносов и распластавшийся на снегу перед входом босоногий человек.

— Пей, — потребовал хриплый голос.

Басё послушно отхлебнул. Саке был слишком горячим и тело вспыхнуло, мышцы заныли от блаженства, а кости стали бамбуковыми и запели, будто превратились в корпус сякухати. Тот, кто извлекал звуки, был большим мастером своего дела, точно всю жизнь играл на флейте по имени Басё, и достиг в этом совершенства.

— У тебя время до рассвета, великий Басё. Дай ответ!

— Ответ на что? — прошептал Басё.

— Смотри на меня, — приказала девушка в алом кимоно. — Слушай.

Басё и так не мог отвести глаз от её сереющего лица, на котором проступали пятна старости, а рот постепенно растягивался.

— Ответь, кто ты?

— Зачем всю жизнь странствуешь? Что ищешь, несчастный глупец?

— Мы бросаем тебе вызов, бамбуковое дерево. Слушай!

И под глухую заунывную ноту, которую выпевало сердце онемевшего Басё, они почти пропели:

— Старый кончается год.
Смотрит с тоской бродяга
На освещённые окна.

— Ты должен дать ответ до рассвета, негодный бамбук, – сказала та, что сидела напротив.

Её глаза вспыхнули россыпью жёлтых искр.

Басё попытался встать с колен, но ноги не послушались. Его повело на чан, опалило брови и ресницы. От неминуемого падения на сверкающие угли его остановила ладонь янтарной красавицы. Она стремительно выбросила левую руку, продолжая удерживать в правой руке трубку, и даже неспешно затягиваясь. Басё на мгновение ощутил пульсирующую ладонь на своём лбу, затем его отбросило на прежнее место, пригвоздило к подушке. Женщина выпустила из округлённого рта облачко дыма, между тем, как её сестра, сидевшая слева от Басё, равнодушно протянула ему пустую трубку.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Ночлег Басё

Басё в смятении взглянул на незнакомку и вздрогнул: её чёрные зрачки почти закрыли радужку, а белок глаза затуманился, как небо перед снежной бурей.

— Ты никуда не уйдёшь, — холодным свистящим шёпотом сказала дама. — Твой путь закончен. Выкури последнюю трубку.

— Подожди, сестра, — вкрадчиво молвила янтарная дева. — Дадим ему время. Пусть убедится сам, насколько ничтожны его труды. Никчёмна жизнь.

Всё стихло. Перестали трещать угли. Дым величаво струился из неподвижных трубок. Ветер уже не играл с рисовой бумагой на окнах. Наступившую тишину нарушил отвратительный звук. Это лопалась кожа на щеках девушки-подростка, рот разрывал жевательные мышцы, вытягивался во всё лицо, которое покрывалось серо-зелёными струпьями. Волосы чудища растрепались, грязные седые пучки торчали во все стороны, а одна длинная прядь завилась вокруг тощей шеи. Справа от Басё теперь сидела старуха, от которой остро пахло гнилью. Кимоно её налилось алым и казалось вот-вот брызнет кровью. Это была горная ведьма ямауба.

Левое плечо Басё заныло от внезапного холода. Высокая дева поднялась над полом хижины, рукава и подол её кимоно надулись и заклубились, словно под порывами ветра, лицо девы потеряло цвет, кожа покрылась морозными узорами, чёрные волосы расплелись и поплыли по воздуху, извиваясь как потревоженные змеи. Пальцы и ноги заострились и окрасились багровым. С кимоно срывались изумрудные драконы, они отбрасывали густые тени. Перед Басё предстала ледяная дева юки-онно.

Третье превращение совершилось мгновенно. Глаза янтарной девы сузились, уши вытянулись, с висков побежали две бесконечные пряди, а за спиной выросли девять оранжевых хвостов — пышных опахал. То была кицунэ – лиса-оборотень.

Басё был среди демонов-обакэ.

— Ешь и пей, — гортанно прокричала кицунэ. — Твоё время до рассвета.

Ниша в стене озарилась. Басё увидел гипсовую маску своего лица.

Сердце стучало быстро и глухо, поджилки тряслись, конечности похолодели, живот стал пустым и горячим.

— Ты не выйдешь отсюда. Спустя тысячу лет найдут трухлявые глупые кости, — услышал он явственно, хотя никто из обакэ не открывал рта.

— Что ж, — сказал он с усилием, — я принимаю ваш вызов, демоны тоски, страсти и старости. Я принимаю ваш вызов. У меня есть время до рассвета.

Обакэ тотчас изменили облик на человеческий. Перед ними появились яства, они принялись пировать, уже не замечая Басё, лишь швыряли равнодушно в его сторону куски жареной рыбы или остатки цыплят.

Басё прикрыл глаза и прислушался к себе.

Сколько раз в своих странствиях он проходил мимо освещённых окон, как часто видел весёлые жёлтые конусы воздушных фонарей с зажжёнными свечами внутри, гадал о том, кто именно собрался за праздничным столом. Неоднократно гостеприимные хозяева уговаривали его остаться. Напрасны были их просьбы. Он всегда извинялся, отшучивался и уходил. Его путь был бесцелен. Он странствовал много лет и не пытался объяснить, что ищет или от кого бежит. Он и сам себе не признавался, насколько измучила его тоска по родному дому. У него было два дома, он их давно потерял. Родительский дом бросил в юности, когда, вопреки уговорам родных, отправился в столицу за славой, а нашёл нищету и смиренное признание своих немногочисленных учеников. Вторым домом стала сторожка у пруда, в котором раньше разводили рыб на продажу. Это и был подарок рыбника, сын которого учился у Басё поэтическому искусству. Здесь он преподавал стихосложение, принимал гостей, пока хижина не сгорела в пожаре, поглотившем большую часть Эдо. Почти все отстроились заново, а он не захотел, посчитав случившееся знаком судьбы. Но разве это не гордыня? С тех пор все его пристанища были временными. А лучше сказать — случайными. Так чем же он мог ответить на правду, которую пропели ему в лицо демоны тоски, страсти и подступившей старости? Все эти чудища, восставшие из его всегдашнего одиночества.

Зачем он в вечном пути? Он пытался найти ответ…

Однажды у берега Фудзи он нашёл брошенного малыша. Ребёнок тихо плакал, слабея не с каждым часом — минутой. Конечно, его оставили обнищавшие родители, измученные жизнью впроголодь. Басё слышал такие истории, но сам впервые увидел отвергнутого ребёнка. На вид ему было года три, он не говорил, лишь тонко постанывал и смотрел сквозь Басё замутившимися глазками. Рисовая лепёшка, которую он бросил малышу, могла лишь на короткое время утолить голод. Но что ещё можно было сделать?

Басё дошёл до ближайшей деревни и рассказал о брошенном малютке молодым женщинам, которые полоскали бельё. Те лишь пожали плечами. Впрочем, одна, самая сердобольная, встрепенулась, отложила своё занятие и стояла некоторое время в нерешительности.

Наверное, ребёнок погиб. Басё не винил его родителей, не считал их злодеями, не упрекал ни словом, ни мыслью. И уж конечно, он не был уверен, что кто-либо сжалится над ребёнком и возьмёт его в свой дом, даст чашку супа и горсть риса, возможно, обрекая своих детей на голодную смерть. В происходящем не было ничьей вины, так предрешила судьба. Он и себя не укорял потому, что странствовать с ребёнком было невозможно. Но сейчас задумался о том, мог ли он посвятить свою жизнь уходу за ребёнком. Стало бы это мучением или спасением для обоих или одного? От чего он хотел спастись? Может быть, от власти грозной судьбы. Потому и странствовал, чтобы смириться, чтобы сам путь его стал подобием судьбы.

И всё же было что-то другое. Нечто мучило его, сотрясало душу, искало выход. Он искал ответ…

Через месяц после той печальной встречи Басё наткнулся на шайку разбойников: три простолюдина под командованием разорившегося ронина. Дело было поздним вечером, Басё вышел на огонь костра, который разбойники разложили в лесу неподалёку от проезжей дороги. Сначала они приняли Басё за странствующего монаха, но узнав, что он всего-навсего нищий поэт, покатились со смеху. Грабить поэта было настолько же бессмысленно, как расчёсывать всклокоченную бороду главаря и Басё даже угостили жёстким мясом. Вообще, ронин оказался очень смешливым и буйным парнем. Когда неподалёку восторженно и дико закричал фазан, Басё прочитал им свои строчки.

Так кричит фазан,
Будто это он открыл
Первую звезду.

Услышав это, главарь впал в неистовство.

— Фазан открывает звёзды! — гоготал он. — Так вот зачем на свете фазаны, а я и не знал!

Члены шайки были встревожены поведением предводителя. Один из них осмелился напомнить об осторожности, ведь купцы, которых они собрались грабить, могли услышать голоса. Ронин рассвирепел и набросился с кулаками на наглеца, осмелившегося его поучать. Всю ночь Басё читал стихи, главарь то смеялся, то грустил, то надолго впадал в задумчивость и уже не обращал внимание на злющих москитов. Задуманное нападение на купцов не состоялось, никто в эту ночь на дороге не потерял имущество и не умер.

К утру ронин разогнал свою шайку, сказав, что ему надоели безмозглые тупицы, которые не способны понимать настоящую поэзию и что он наберёт новых, более смышлёных соратников. Но через пару дней совместного путешествия ронин смущённо, как будто удивляясь сам себе, объявил, что ему надоела бродячая жизнь и он желает поступить на службу. На прощание бывший главарь шайки неуклюже обнял Басё и сказал:

— Все мы фазаны. Ты открываешь звёзды, я избегаю ловушек.

В хижине стало тише и голоса обакэ отдалились. Басё так и сидел с закрытыми глазами, по лицу его текли слёзы.

Этот разбойник тоже научил его красоте. Однажды бородатый ронин пробормотал, что цикады поют так, будто у них в запасе целая вечность, а не тридцать дней. А мерцание светлячков на травах, сказал он, похоже на огни постоялого двора, в котором заночевали цветы. Басё осознал, что ни одно знакомство, ни одна встреча не были случайными. Все учили его замечать прекрасное и сострадать людям. Даже умышленно причинённые страдания могли быть целительными. Может быть, он был не самым плохим учеником?

Он плакал о застенчивых звёздах, смиренно гаснувших на рассвете. О поздно созревшем осеннем каштане, покрытом зелёной скорлупой. О гордом стручке алого перца, который обронили на базарной площади. О цветах сливы, припорошенных снегом. Об умершем малыше и преображённом ронине. О своей сиротской вере в том, что в мире нет ничего, кроме жалости и красоты. И чтобы укрепить веру, он рассказывает об этом другим. Почему именно он?

Молись о счастливых днях!
На зимнее дерево сливы
Будь сердцем своих похож…

Так много счастья было в его жизни. А он не сумел помочь брошенному ребёнку.

И всё же было что-то ещё. Оно поднималось от сердца к горлу, искало путь, рвалось на свет через глухие рыдания Басё.

Может быть, он никто? Возможно, он чей-то вымысел, его никогда не было, но кто-то щедрый духом придумал его и отправил в странствие. Тогда он постарается быть хорошим вымыслом. Пусть его странствие будет… ни коротким, ни долгим, — но каким суждено. Для любви нет расстояний, и нет другого времени, чем то, что отпущено для благодарности. Иногда нужно встряхнуть ветку сливы, чтобы снег осыпался, и цветы стали видны всем.

Только теперь пришёл ответ. Но прежде, чем его произнести, он легко встал и поклонился гостеприимным хозяевам хижины, кем бы они ни были, кем бы ни был он.

Вот и старый кончается год.
А на мне дорожная шляпа
И сандалии на ногах.

Басё подхватил шляпу, скользнул в холодные сандалии и вышел в рассвет.

Хижина за его спиной распадалась на клочья утреннего тумана.

Басё шел по сырой земле, впитавшей в себя растаявший снег. Он шёл, не задумываясь, не понимая, куда именно идёт. Потом он увидел старика крестьянина и его слепую жену.

— Как только снегопад утих, мы отправились тебя искать, — радостно крикнул крестьянин и показал на женщину. — Она не давала мне покоя, хотела выйти в метель.

Женщина взяла руки Басё в свои ладони и сказала:

— Пойдём домой.

***
Четыре хокку Мацуо Басё в переводе В.Марковой. Трехстишие о бродяге написал автор рассказа.

[Moderator]

№22 (порядковый номер работы)
Первый ангел вострубил

Автор: <!--WEB-->.

РАССКАЗ НЕ УЧАСТВУЕТ В КОНКУРСЕ

Я не знаю, когда началась эта космическая «дуэль». Если где-то на Земле остались учёные, они, наверное, уже нашли ту точку на шкале времени, когда моя планета начала свой путь в бесконечную зиму. Сегодня, когда за окном минус сто двадцать, полумрак, и на крыльце кипят лужицы кислорода, я вспоминаю, как это всё началось для меня.

Для меня это началось августовской ночью в Полянах. Поляны — заброшенная деревушка на берегу одного из небольших притоков Вороны в центральном Черноземье. Её население перед описываемыми событиями было представлено несколькими стариками в пяти-шести дворах, да их домашней скотиной. Пожалуй, вернее было бы назвать это умирающим хутором, чем деревней. Однако внешне это была покосившаяся деревенька на полсотни дворов и даже с библиотекой, располагавшейся в «историческом центре». Библиотека, само собой, стояла заброшенной, как и большинство домов, среди которых насчитывалось от силы с десяток более или менее пригодных для жизни. Однако книги в библиотеке были и для деревни их было немало.

Поляны нашёл случайно Игорь, мой друг детства, когда, проезжая лет десять назад по трассе, сломался и, выйдя из машины, отправился на поиски автомастерской. Ориентировался он при этом на спутниковую карту в смартфоне, которая и привела его к вечеру, уставшего, сюда, в Поляны. Автомастерская здесь, действительно, была, если можно было назвать таковой гараж в одном из дворов, где вечно пьяный Генка, считавшийся в деревне автомехаником и образованным человеком, держал мотоцикл с люлькой для поездок «в цивилизацию».

Генка согласился посмотреть Игореву машину, на мотоцикле сгонял вдвоём с соседом на трассу, что-то там, как он выразился, «наживил в нутре» и с грехом пополам пригнал легковушку в свой двор. На ремонт взял неделю, и всю эту неделю Игорь жил в доме одинокого деда, гулял по окрестностям, рыбачил в речке и купался в озере неподалёку. Поляны так ему понравились, что он договорился с Генкой, и тот за гроши продал ему стоявший на берегу дом. Неизвестно, принадлежал ли тот ему, но Генка заверил, что с домом «всё будет пучком» и, как позже выяснилось, не обманул. В Пензе Игорь снял с карты необходимую наличность и, на обратном пути завёз деньги в Поляны.

С тех пор мы — я, Игорь и третий наш приятель Сергей Иванович — каждый год катались сюда в отпуске отдохнуть от городской суеты. В пятистах километрах от цивилизации (а здесь не только интернета, но даже и радио толком не было) удавалось отвлечься от суматошной работы вперемежку с политикой и, вернувшись через месяц в столицу, почувствовать себя дикарями в каменных джунглях.

В этом году, по стечению обстоятельств, я стартанул в Поляны на неделю раньше друзей: им пришлось задержаться из-за внезапно привалившей работы, ну а я, чтобы не сидеть в четырёх стенах московской квартиры, рванул в деревню один. Недели, по нашим прикидкам, мне должно было хватить, чтобы привести брошенный на год дом в жилое состояние.

Лето в этом году выдалось очень дождливым, холодные пасмурные дни стояли полтора месяца, и на пути в Поляны дорогу заливало дождём так, что иногда я думал, что впору плыть на лодке, а не ехать на авто. Дорога с трассы к деревне напоминала болото, несколько раз я застревал в грязи, и только хорошие ходовые качества моего уазика помогли мне с грехом пополам добраться до места.

Прибыв в Поляны, я обнаружил, что население снова убыло: на погост в пяти километрах отнесли тётку Марфу и обоих братьев Крутелёвых, которым, кажется, перевалило уже за сто лет. В строю оставались Иван Васильевич, которого все величали дедом Мазаем, похоже, за обладание лодкой, Таисия Прокофьевна, передвигавшаяся по двору на ходунках, и сравнительно молодой Степан Егорович — 65-летний крепкий дядька, с которым мы и скоротали первый вечер по моём прибытии. От него я узнал и о смерти соседей, и о том, что и Генка, наконец, «взялся за ум», бросил лоботрясничать и уехал весной в Пензу за лучшей долей. Магазин, раньше открывавшийся раз в неделю, теперь работал раз в месяц, когда Зойка, молодуха из райцентра в пятидесяти километрах, приезжала сюда на разваленном жигулёнке с мешком провизии и, матерясь, отпирала проржавевший замок таким же ржавым ключом.

Посиделки с Егорычем затянулись допоздна, старика сморило, и он уснул, растянувшись на широкой лавке, стоявшей между столом и стеной. А я глянул на часы (времени было около двух ночи) и вышел на крыльцо перекурить. Небо впервые за месяц с лишним прояснилось, и моё внимание привлекла яркая багряно-красная звезда. Она была намного крупнее других звёзд, и сперва я принял её за увеличившийся в размерах Марс, однако быстро понял, что красная планета здесь не при чём — она не могла бы сблизиться с Землёй настолько, чтобы приобрести такой размер и яркость.

Звезда светила так ярко, что я даже обратил внимание на слабую тень, отбрасываемую предметами из-за её блеска. Поднеся руку к стене, я убедился, что это, действительно, так, да и сама рука освещалась слабым красноватым светом, впрочем, перебитым лунным, как только Луна вышла из-за облачка.

Поудивлявшись, но решив, что разбираться в этом дело не моё, а астрономов, я вернулся в дом. Егорыч спал на лавке, шумно всхрапывая, и в лунном свете выглядел несколько апокалиптично. Набросив на старика клетчатый плед, я бросил на пол старый матрас, извлечённый из шкафа, и оказавшись на нём, мгновенно уснул.

Проснувшись наутро, я обнаружил, что Егорыч уже ушёл. Плед был аккуратно сложен и лежал на краю лавки. Я умылся из рукомойника и рассмотрел в облупившееся зеркало основательно выступившую щетину — в отпуске я всегда даю лицу отдохнуть от бритвы.

С похмелья голова была немного тяжеловатой, и я пошёл выпрашивать у Егорыча баньку, тем более, что тот и сам накануне о ней упоминал. Егорыч жил через двор и уже ждал меня, растапливая баню, у которой было два выхода, и второй выводил аккурат к мостку на речке, откуда можно было прыгать в воду.

Банька затянулась, и когда я выбегал из парилки в очередной раз, Солнце уже перемахнуло полдень и начало клониться к закату. Вынырнул я лицом к востоку и увидел там, градусах в 25 от горизонта вчерашнюю красную звезду.

До сих пор я думал, что средь бела дня в небе можно увидеть только одну звезду — Венеру. Но, во-первых, Венера всегда идёт рядом с Солнцем, поэтому её можно увидеть или на восходе, или на закате, когда солнечные лучи не перебивают её яркость, а во-вторых, Венера светит молочно-белым светом, а эта звезда — красным. Да и размер — она отнюдь не была точкой в небе. Это был малюсенький, но диск, у которого, присмотревшись, я даже различил неровные края.

На трезвую голову звезда вызвала у меня интерес, я просто не понимал, откуда она взялась. Подошёл Егорыч, проследил мой взгляд:

— Никогда такой в нашем небе не было, — и тон у него при этом был такой, будто звезда в наше небо пришла из какого-то вражеского неба, от которого, как известно, можно ждать чего угодно.

Я вышел на берег, и Егорыч протянул мне полотенце.

— Или ещё попаримся? — спросил старик.

— Не, хватит, — отмахнулся я. Пойду бардак разгребать. А то вчера и кровать не разобрал, на полу пришлось спать.

В доме особенного беспорядка не было, до отъезда Генки он здесь поддерживал кое-какой порядок. За 3–4 месяца после его отъезда только пыль скопилась, и я принялся протирать мебель и пол. Вода у меня была в колодце, который до вчерашнего дня был накрыт, а вчера мы с Егорычем сняли крышку и взяли воды для насущных нужд.

Странная звезда не покидала мою голову, тем более, что она к вечеру поднялась довольно высоко и испускала тусклый красноватый свет. Располагалась она примерно в том секторе неба, где обычно в это время года курсировал Юпитер, но двигалась намного медленнее его. Когда стемнело, я долго всматривался в небо, пытаясь по движению красного диска определить звезда это или планета. Мне показалось, что диск слегка изменил своё положение среди звёзд, но изменение это, если и было в действительности, было столь незначительным, что уверенно я ничего утверждать не мог.

Поужинал я быстрозавариваемым супом и рыбными консервами и отправился спать. Красная звезда, как назло, расположилась аккурат в оконном проёме возле койки и каждый раз, открыв глаза, я видел её, сияющую на небосводе.

Утром, наскоро позавтракав, я в очередной раз отложил рыбалку и отправился в деревенскую библиотеку.

Здание библиотеки располагалось в самом центре деревеньки, в паре сотен метров от окраин, где обитали я и Егорыч. В предыдущие приезды мы с Игорем и Сергеем Ивановичем несколько раз совершали сюда набеги. Для деревни библиотека была вполне приличной — с десятком стеллажей, на которых довольно беспорядочно стояли и лежали книги разных жанров и направлений. Мы перетаскали отсюда в дом около сотни детективов и фантастики, но теперь меня интересовала астрономия.

Собрав немало стеллажной пыли, я обнаружил один школьный учебник по астрономии и одно научпоповское издание под названием «Планеты, звёзды, галактики». С этими трофеями я отправился домой.

Прежде, чем приступить к чтению, я решил, таки, настроить рыбалку. Всё-таки полдня ещё впереди, и если поставить удочки и неспешно за ними приглядывать, то можно и рыбки на вечернюю уху наловить, и в книжках покопаться.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Первый ангел вострубил

За этим занятием застал меня шум автомобиля на улице. Я было подумал сначала, что это досрочно прибыли Сергей Иванович с Игорем, но у двигателя был, если так можно выразиться, другой «голос». Я вышел на улицу и увидел удаляющийся кузов газельки невдалеке. «Газель» подъехала к магазину и встала. Из кабины выпрыгнула молодая женщина. Зойка приехала с провизией, догадался я. Матюками сдобрив свои пожелания «чёртовому колхозу», она начала ковыряться ключом в замке. Из кабины выпрыгнул водитель, открыл кузов и выгрузил оттуда пять мешков и несколько ящиков. Затем он отнёс всё это в магазин, через пару минут вышел, сел в кабину и угнал.

Я вернулся к своим удочкам и астрономии. За следующие пару часов я наловил два-три килограмма карасей величиной с ладонь и бегло просмотрел раздел о звёздах в научно-популярной книжке. Выяснилось, что явление, которое я наблюдал уже вторые сутки, довольно редкое и называется вспышка сверхновой. При этом явлении прежде малозаметная или вовсе незаметная на ночном небе звезда довольно быстро увеличивает свою светимость в тысячи, а то и в десятки тысяч раз, и свет от неё может быть сравним даже со светом полной Луны. Это состояние может наблюдаться несколько месяцев, в течение которых она постепенно теряет яркость, пока вовсе не исчезнет с небосвода или оставит на нём свои следы в виде туманности.

Угомонив исследовательский зуд, я приступил к ухе. У меня было два варианта: сварить уху на электроплитке в доме или в котелке на дворе. Окончательно распогодилось, небо было чистым, и я выбрал второй вариант. Развёл костёр, подвесил котелок и приступил к кулинарии.

Оставив рыбу вариться, я пошёл к Егорычу, пригласить старика угоститься ушицей к костру. Егорыч был не против. Пока мы с ним разговаривали, к дому подошла Зойка.

— Степан Егорович, — не глядя на меня, обратилась она к деду. — Приходи завтра в магазин. Получишь пенсию, заодно и отоваришься. А то в следующий раз приеду только через месяц.

— Приду, Зоюшка, — приветливо ответил Егорыч. — А ты в этот-то раз надолго?

— Как Витька заберёт обратно, так и уеду. Должон завтра к вечеру, если не застрянет нигде. Так что не тяни, приходи прямо с утра, часам к девяти.

С этими словами Зойка повернулась, да пошла было к магазину, где у неё была комната для сна. Я окликнул её.

— Зоя, пойдём уху жрать, — немного грубовато позвал я.

Зойка заулыбалась, ломаться не стала.

— Ну а чего ж… Приду.

С Зойкой мы были знакомы уже лет семь. Родом она была из такой же деревушки, как и Поляны, десять лет назад закончила торговый техникум в райцентре, там и осталась. И всё это время работала чем-то вроде товароведа в райпотребсоюзе. В её обязанности входило распределять и развозить по глухим деревням продукты, которые не могло дать подсобное хозяйство.

Когда мы впервые с ней встретились, она наезжала в Поляны почти каждую неделю. Тогда местное население ещё насчитывало почти полсотни человек, и обеспечить всех на месяц вперёд было нелегко. С тех пор Зойка успела выйти замуж, пожить пару лет в браке и развестись. О муже Зойка никогда не вспоминала, я знал только, что был он вечно молодым, вечно пьяным и подшофе регулярно поколачивал свою молодую жену. А та терпела, терпела, да и не вытерпела: как-то раз в отчаянии схватила кухонный нож, да и резанула ненаглядного супруга по руке, повредив ему сухожилия. Суд Зойку почти что оправдал, но для острастки всё-таки приговорил к году условно.

Два года назад у меня с Зойкой был двухдневный роман, закончившийся с её отбытием в райцентр. В прошлом году вместо Зойки продукты в Поляны привозила Светлана Афанасьевна, крупная тётка лет за пятьдесят, так что возможности продолжить крутить любовь у нас с Зойкой не было.

Через полчаса мы втроём устроились у меня в саду возле костра и шумно хлебали уху из алюминиевых мисок. Затем я на оставшихся углях поставил печь замаринованное на скорую руку мясо, а Зойка разлила в кружки предусмотрительно принесённое с собой пиво из двух баклажек.

Хлебая пенный напиток и глядя в вечереющее небо, я почувствовал небывалое умиротворение. Огород зарос высокой травой, и я прямо плюхнулся туда навзничь.

— Стас, вот ты у нас парень столичный, умный… — затянула Зойка.

— Эээээй! — подхватил я. — Не нужно прерывать мою нирвану дурацкими вопросами! Кстати, а где твой «жигуль»? не дожил до светлого будущего?

— Так мне перестали бензин-ремонт компенсировать. А зарплата и без того мизерная… чего же я буду на свои по району мотаться? Вот Витька теперь и возит.

— Только возит? — попытался я подколоть, но спохватился, что шутка неудачная и неуклюже попытался сменить ему:

— Ты что привезла-то?

— В основном, консервы, немного алкоголя, сахар, конфеты, печенья… — начала перечислять Зойка.

— Сахар, кстати, у меня ещё неделю назад кончился, — присоединился к разговору Егорыч. — Сахар — это вовремя.

— Скоро к вам возить перестанут, — сказала Зойка. — Невыгодно, бензина больше уходит.

— Как это так — перестанут? — возмутился Егорыч. — А нам тут чего ж? на подкожных кормах доживать?

— Да сколько вас тут осталось-то? Три старика. Перевезут в дом престарелых, и всё.

— Меня в дом престарелых? Да ни за что! Где родился, там и помру. Я тут всю жизнь безвылазно… никуда не уеду!

— Да ладно тебе, Степан Егорыч, не ерепенься… — примирительно сказала Зойка. — Это же не прям вот завтра, поживёшь ещё. А может… — Зойка осеклась.

— Что «может»? Может помру поскорее, чтоб для меня сюда «газель» вашу не гонять? — взорвался Егорыч.

— Да что ты, Степан Егорыч, никто тебе смерти не желает. Начальство варианты прикидывает.

— Людоедское оно, начальство твоё, — проворчал Егорыч. — Варианты у него, вишь…

— Капитализм! — попытался я разрядить обстановку, но снова неудачно: заведшегося Егорыча было не заглушить.

— Да вот ещё и капитализм ваш, на хрен бы он кому сдался. Жили хорошо при социализме, нет! всё поломали, всё порушили! Зачем нам капитализм этот притащили? Раньше-то вот хоть Генка на мотоцикле в район сгоняет, да привезёт всем, кто чего просил… а нынче-то вот как? Генка уехал, а у меня даже лошади нет.

— Не бросим тебя, Степан Егорыч, не волнуйся, — всё старалась замять ушедший не в ту сторону разговор Зойка.

Помолчали. Мясо допеклось, я снимал его с шампуров и раскладывал на три фаянсовых тарелки. Зойка разлила из второй баклажки, на душе повеселело. Я опять улёгся в травку, жевал пахнущее костром мясо, запивал пивом и смотрел в небо. Над горизонтом сияла полная Луна и всё вокруг заливала ярким светом. Зойка пила пиво жадно, большими глотками, мясо почти не ела. Егорыч, наоборот, кружку отставил в сторону и налегал на шашлык.

— Хорошо тут, безлюдно и спокойно, — сказала Зойка. — Как будто на другую планету попадаешь. Тишина, уют. Ни тебе политики, ни экономики, никаких новостей, словно жизнь замерла. Остановись, мгновение…

Я подумал, что Зойка, которая не видела столичной жизни с её бесконечной суетой и сумасшедшим ритмом, даже не знает, насколько она права.

— Поэтому и Игорь выбрал ваши Поляны десять лет назад, — подтвердил я. — Почти теми же словами рассказывал: мир без часов, говорил, мир без времени.

— Стас, а что это за хрень у нас в небе появилась? — немного захмелевшая Зойка ткнула рукой в небо. — Вот сегодня не видно, а так… ну каждую ночь и даже днём иногда — яркая красная звезда. Что в Москве говорят?

— Когда я уезжал из Москвы, там ничего об этом не говорили: небо недели три, а то и больше, было затянуто тучами. Но я думаю, это сверхновая…

— Сверхновая-я-я? — протянула Зойка.

— Ну да, погибшая звезда. Перед смертью она ярко вспыхивает, как будто взрывается. И из-за этого становится в тысячи раз ярче.

— И долго она будет вот так… ярче?

— Пару месяцев вполне, — сказал я, потому что точно не знал, что сказать.

— Такие звёзды в древности предвещали несчастья, — тихо сказал Егорыч. — Мне бабка ещё полвека назад рассказывала, что перед концом света появится в небе яркая звезда. Думаю, она это, она и есть. Звезда апокалипсиса.

— Да ну, Егорыч… ну какого апокалипсиса, не будет никакого апокалипсиса. Попы людям головы задурили.

— Да попы-то тут не при чём. Свету конец когда-нибудь, да будет. Почему не сейчас?

— Да потому что мы сейчас находимся на пути к технологическому могуществу! Корабли в космос запускаем, интернет на всей Земле. Любые новости через пять минут известны всему миру!

— Интернет, говоришь? — усмехнулся Егорыч. — Ну и где он, твой интернет? Показывай.

Старик насмехался. В Полянах не работал ни один мобильный оператор. Поэтому никакого интернета здесь, действительно, быть не могло. Даже GPRS.

— Да и что с того интернета? — продолжил Егорыч. — Жрать-то его не станешь. Всей радости новости почитать, включай радио да слушай.

— Кстати, Егорыч, у тебя радио работает? Моё только шуршит что-то.

— Моё тоже шипит, трещит уж больше недели. Где-нибудь столб упал или провода оборвались от ветра.

Зойка возразила:

— Провода не при чём. В райцентре тоже радио неделю как пропало. И телевизоры «белый шум» показывают. Говорят, буря какая-то… магнитная, что ли или солнечная мешает.

— Вот тебе и могущество! — сказал Егорыч. — Солнышко, вот оно — могущество. Засветит чуть ярче — перемрём от жары и радиации. Чуть потускнеет — замёрзнем. И что тут сделаешь?

Помолчали немного. Затем Егорыч, кряхтя, поднялся с травы и сказал:

— Ладно, молодёжь, сидите, а я — спать.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Первый ангел вострубил

Егорыч ушёл, а Зойка придвинулась ко мне, положила мне на плечо ладонь, а на ладонь подбородок:

— Слыхал, красавчик? Апокалипсис идёт…

— Да, — подыграл я, — первый ангел вострубил…

— Ну что… пошли, что ли?

И мы пошли.

***

Утром опять нагнало тучи и пошёл дождь. Зойка с утра пораньше вскочила и, позавтракав вчерашним мясом, убежала в магазин. А я ещё часа два валялся в постели, усваивая вчерашнее пиво.

Поднявшись, я решил разобрать сумки, которые до сих пор были свалены в кучу в сенях. Это у меня заняло примерно часа два, как раз до полудня. После сумок вспомнил, что накануне бросил на берегу удочки, котелок и мангал и занёс всё это добро в дом. Затем надел свитер и пошёл в магазин. На двери висел замок, похоже, Зойка куда-то умотала. Перешёл через дорогу к Егорычу — и у него закрыто. Моросил мелкий дождь, я забрался под козырёк крыльца и стал ждать. Через полчаса появились Егорыч с Зойкой. Оказалось, что они носили продукты деду Мазаю и Таисии Прокофьевне — старики сами до магазина не дошли бы, а обратно и подавно.

Зойка на меня почти не смотрела, наверное, стеснялась своей ночной необузданности. Вот-вот должен был подъехать Витька и увезти мою Зойку от меня ещё на год. Мне стало грустно. Егорыч ушёл в дом, а мы с Зойкой зашли в магазин.

— Зой, а чего бы тебе не взять отпуск и не пожить здесь со мной? — обратился к ней я. — Мужики приедут дня через три, не раньше.

— А тебе до них баба под бочком нужна для развлечения? — резко спросила Зойка.

— Ну зачем ты? Просто не хочу, чтобы ты уезжала.

— Да нет, порезвились, и хватит… — вздохнула Зойка. — Жених у меня в районе. Пора домой.

По глазам я видел, что она врёт. И она увидела, что я видел. Но не уговаривать же мне её было? Правда — чего ей со мной?

Однако время шло, а Витьки не было. У меня с собой еды было полно: сухари, консервы, макароны, крупы… Я ехал на месяц и запасался едой на месяц. Но Зойкины продукты я прошерстил и выбрал себе несколько банок супов и килограмм конфет.

В магазине было сыро и неуютно, и я предложил Зойке пойти ко мне.

— Витька приедет, сообразит как-нибудь, без тебя не уедет.

Зойка взяла меня под руку, и мы вернулись в дом. Из-за непогоды в доме было темно и холодновато, я включил свет и решил немного подтопить. В кухне у меня стояла печка, наподобие буржуйки. Я напихал туда газет и чурбанов и поджёг. Через полчаса в комнате стало тепло и уютно.

Зойка сидела на стуле и подчёркнуто «держала дистанцию». Я расспрашивал её о жизни в райцентре, она отвечала довольно охотно, потом она спрашивала меня о житье-бытье в Москве и только охала, когда я рассказывал ей о сумасшедшем столичном ритме.

— Я в Москве ни разу не была, — несколько раз повторила Зойка. — Красиво там, наверное…

— Красиво, — подтвердил я. — Только мы этой красоты не видим, некогда.

— Да что же «некогда»? — удивилась Зойка. — После работы идёшь, да и зайди куда хочешь. Или в выходной.

Я засмеялся. Зойка обиделась.

Витька так сегодня и не приехал, и Зойка снова осталась у меня. На ночь я потушил печку, чтобы не угореть, но холодно ночью не было.

На другой день я встал пораньше и выглянул в окно. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но дождя не было. Я включил электроплитку и поставил греть кастрюлю с водой — решил сварить макароны. Пока плитка разогревалась, вышел во двор немного размяться. Вернувшись через 15 минут, я обнаружил, что вода в кастрюле холодная, а плитка не стала теплее ни на градус. Щёлкнул выключателем, свет не включился. Новое несчастье на мою голову…

Ветер частенько рвал провода на ветке, ведущей в Поляны, и монтёрам из райцентра была сплошная мука вести поиски порыва после каждой грозы. Поэтому года два назад энергоснабжение в Поляны было прервано, и электроэнергией жителей обеспечивал новёхонький дизельный генератор, привезённый главой района и торжественно установленный в бывшем здании администрации. Теперь любая проблема была локализована внутри деревни, искать повреждения за её пределами не приходилось.

По пути к администрации я внимательно осматривал провода в поисках порыва, но коммуникации были невредимы. Дверь в здание была открыта и, ещё издали я услышал характерный рёв. Значит, Егорыч уже там и завёл генератор.

Так оно и оказалось. Старик вышел из дверей как раз в ту минуту, когда я подошёл.

— Хорошо было, когда Генка занимался. Он постоянно проверял, — вместо приветствия сказал Егорыч, вытирая руки ветошью. — А я забываю, бегаю сюда, когда уж вообще света нет.

Витька не приехал ни в этот день, ни на следующий, и Зинка стала волноваться. Каждые полчаса она выходила на околицу и прислушивалась, не рычит ли вдали мотор «Газели». Но «Газели» не было. Я посмеивался:

— В твоём посёлке решили тебя здесь замуж выдать.

— За кого? — ахала Зойка. — Эт за тебя штоль? Да зачем ты мне?

— А куда тебе деваться? Бросила тебя родина, поедешь со мной в Москву, — продолжал я подшучивать.

А Зойка вдруг посерьёзнела.

— Да ты же не возьмёшь.

И взглянула исподлобья, а я смутился, но выкрутился:

— Конечно, не возьму. Я здесь с тобой останусь… зачем мне та Москва?

— Бросишь родину, значит? — вернула мне камешек Зойка.

А Витька не приехал и на следующий день. Вот-вот должны были подъехать Сергей Иванович с Игорем, и я их очень ждал. От скуки я порыбачил пару дней с Зойкой на пару, а потом обнаружил, что в озере расплодились раки, и мы с Зойкой наловили их целое ведро.

С каждым днём холодало. И хотя для осени было рановато, её дыхание уже чувствовалось: даже в дни, когда прояснялось, тепло не становилось. Мы с Зойкой кутались в свитера и кофты, а по ночам залезали под стёганое одеяло, которое Зойка притащила незнамо откуда и прижимались друг к другу, согревая друг друга тёплыми телами.

Прошла неделя, потом ещё одна. Не было ни Витьки с «Газелью», ни моих мужиков с весельем и бесшабашностью. Теперь уже волновалась не только Зойка, но и я. Однако в один из дней, когда мы с Зойкой и Егорычем сидели втроём на завалинке, издали донёсся звук мотоцикла. Первая услышала его Зойка, перебила Егорыча, рассказывающего какую-то байку из своей молодости:

— Тихо! — и подняла палец вверх, прислушиваясь.

Мы замолчали, услышали то, что услышала Зойка и напряглись. Все трое повернули головы к повороту, а Зойка даже привстала. Звук мотора становился всё ближе и ближе, и тут Егорыч выдохнул:

— Генка это… больше-то некому здесь на мотоциклах рассекать.

Спустя пару минут из-за поворота выехал мотоцикл с коляской. В коляске сидела женщина, а управлял им, действительно, Генка. Мотоцикл ехал, как сильно перегруженный, женщина явно сидела на каких-то коробках и её голова располагалась примерно на одном уровне с водителем, а не ниже, как это обычно бывает.

Генка подкатил к моей калитке и заглушил мотор. Обнялись, поздоровались.

— Жена моя, — показал он на выбравшуюся из коляски девушку. — Тома. — Затем, посмотрел на неё. — А это земляки мои, — обвёл всех нас рукой. — Зоя, Стас, Степан Егорыч. Будем, теперь, стало быть все вместе жить.

— Чой-та вместе? — удивился Егорыч. — Тебя, что, Ген, из города-то выперли?

Генка вылупился на Егорыча. Потом на всех нас.

— А вы что же тут — ничего не знаете, что ли?

— А что мы должны знать? — спросил я.

— Да вот эта, — Генка показал пальцем в небо, — звездища-то…

— Что «звездища»? — продолжил не понимать я.

— Ну, вижу, точно ничего не знаете… как вам сказать-то… В общем, если в двух словах, то Земля сошла с орбиты и летит хрен его знает куда.

Я остолбенел. Зойка тихонько охнула. Егорыч сел, где стоял.

Когда первый шок у нас прошёл, Генка начал рассказывать подробности.

Несколько недель назад, когда я ещё был в Москве, астрономы заметили приближение к Земле массивного объекта. Наблюдения показали, что это красный карлик — звезда самого распространённого в нашей галактике класса.

— Про эту звезду знали давно, вернее подозревали, что она есть, — рассказывал Генка. — Наблюдения показывали, что где-то далеко есть либо крупная планета, либо небольшая звезда, которая направляет к Солнцу кометы, прилетающие из космоса. Точно выяснить, планета это или звезда не могли, но предполагали, что она находится от Солнца где-то в двух световых годах. Ей даже название дали — Тюхе, если это планета, Немезида, если звезда. Теперь выяснилось, что это звезда, которая образует с Солнцем двойную систему и возвращается к нему раз во сколько-то там миллионов лет. Каждое возвращение вызывало на Земле катаклизмы, заканчивающиеся вымираниями.

Генка замолчал.

— Ну? — спросил я. — Дальше что?

— Ну а дальше то, что на этот раз она, похоже, подцепила Землю, как ты карася, и перетянула её от Солнца к себе. Такая вот дуэль, значит.

— То есть, Земля теперь будет вращаться вокруг этого красного карлика… как его — Немезиды? — оторопело спросил я.

— А вот это как раз пока неизвестно. Астрономы там разругались вусмерть. Одни говорят — Земля перейдёт на более дальнюю от Солнца орбиту, ближе к Марсу. Другие — Земля перейдёт к Немезиде. А третьи… — Генка снова замолк.

— Что третьи? — нетерпеливо спросила Зойка. — Говори уже, не томи!

— А третьи — что Земля вообще улетит на хрен в открытый космос и станет планетой без звезды! — выкрикнул Генка.

— Вот! — подал голос Егорыч. — Говорил я вам, говорил — апокалипсис это!

— И в любом случае, максимум через полгода на Земле наступит такой холод, что ничто живое не выживет, — закончил Генка и сел на свой мотоцикл как на лавку.

Воцарилась мёртвая тишина. Мы сидели и переваривали услышанное. А Генка с Томой ждали, пока мы переварим.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Первый ангел вострубил

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я посмотрел на свои руки, они тряслись, как листья на ветру. Я понял, что шок сам не уймётся и пошёл в дом за бутылкой. На полдороге понял, что одному пить не стоит, обернулся и сказал всей ватаге:

— Айда в дом. Выпьем да закусим перед смертью.

И заплакал.

За выпивкой стало немного повеселее, а Генка продолжил рассказывать последние новости:

— На всей планете паника. Одни бегут к экватору, потому что считают, что если Земля просто отлетит подальше, то там будет теплее. Другие рванули к вулканам, потому что считают, что там придумают, как согреться. Третьи пьют. Четвёртые стреляются, вешаются, разбиваются…

— А сколько людей погибло из-за паники, вообще не сосчитать, — добавила Тома. — Хорошо, у нас мотоцикл, Гена объезжал любые пробки. А машины стоят на сотни километров, едва двигаются, люди гибнут от голода, жажды. Многие погибли под колёсами, других просто затоптала бегущая толпа.

— Повсюду мародёры, — продолжал Генка. — Грабят, убивают, насилуют. Государства парализованы, ни полиции, ни армии. Здесь хорошо — медвежий угол, никому не придёт в голову забираться в такую глухомань, так что здесь, в Полянах, безопасно.

Чуть позже девчонки устали и ушли спать на мою кровать. Егорыч растянулся на лавке, как в тот день, когда я приехал. Мы с Генкой остались за столом. Он посмотрел на меня и сказал:

— Я долго думал и понял: выжить можно. Но для этого нужно три вещи: тепло, свет и еда. Ну и вода, само собой. Нужно утепляться и запасаться одеждой, провизией, топливом, свечками, лампочками. И ещё — держаться подальше от цивилизованных людей. Поэтому мы с Томкой здесь.

Я смотрел на него и соглашался с каждым словом. И ещё я подумал про дизельный генератор.

Предстояла долгая зима.

[Moderator]

№23 (порядковый номер работы)
НЕДОГЛЯД.

Рассказ.

Олег Разгонов в замечательном настроении вернулся домой. Он не мог сказать сам себе что вечер просто удался – вечер более чем удался, хотя утро ничего особенно приятного поначалу не предвещало. Олег поехал на работу и добросовестно отъездил с напарником по городу целый день. Он уже несколько лет служил инспектором ГИБДД и дослужился до звания старшего лейтенанта. В его двадцать девять лет это было не Бог весть что, но и не так уж и плохо, тем более, что капитанские погоны потихоньку начинали ему маячить где-то невдалеке.

Смена в тот день прошла у Олега относительно спокойно, они с напарником легко набрали нужное для отчёта количество штрафов и предупреждений. Таким образом вскоре после обеда они начали подумывать о том, где можно получше провести сегодняшний вечер. Пока у обоих напарников в воздухе и в головах витали разные идеи на этот счёт, у них чуть ли не под носом нарисовался очередной не слишком брутальный, но довольно увесистый нарушитель правил дорожного движения. Нарушитель был не местный, не русский и он очень не хотел составлять протокол. Таким образом всё решилось ко всеобщему удовлетворению сторон – симпатичная купюра перекочевала из рук в руки, а нарушитель, естественно, без оформления протокола благополучно отправился в избранном им направлении.

Полученные деньги просились на волю – напарник Олега был не женат, а сам Олег тоже был как бы в разводе – он уже года полтора как разошёлся со своей гражданской женой Людмилой и в плане отношений с женщинами вёл заинтересованный, но не конкретно определённый образ жизни.
Олег с напарником сдали смену и договорились сперва разъехаться по домам, переодеться в штатское а потом уж снова встретиться – в хорошо знакомом им обоим ресторанчике на старой городской площади.
Ресторан нравился Олегу, он любил тут проводить время и с друзьями, и когда приходилось – с женщинами.

Часов в восемь вечера приятели вошли в ресторанный зал. День был субботний, в ресторане уже играла музыка, народу в зале хватало, но Олегу удалось сразу разглядеть свободный столик в одном из дальних углов и занять там места. Для начала напарники заказали ужин с небольшим количеством выпивки. В это время музыка зазвучала чуть погромче и некоторые посетители потянулись в центр зала и начали танцевать. Олег и его товарищ с интересом стали наблюдать за танцующими – естественно, их интересовали танцующие женщины. Как водится в таких случаях, публика была самая разношёрстная – от пожилых толстых тёток в обтягивающих пышные телеса одеждах до молодых и несомненно привлекательных женщин и совсем уж молоденьких девушек, которым, если честно, отплясывать в ресторане было по годам, может и рановато.

Довольно быстро внимание Олега привлекла одна из самых симпатичных посетительниц ресторана. На вид ей была года двадцать два - двадцать три. Она была чуть ниже среднего роста, в чёрной юбке «карандаш» длиной до колен, которая очень чётко подчёркивала красивую форму бёдер, и из-под которой прекрасно были видны стройные крепкие голени. Стильная короткая блузка акцентировала внимание на красивых контурах не очень большой подтянутой груди и выгодно оттеняла талию. Девушка была в туфлях на элегантной шпильке, что не мешало ей весьма пластично двигаться во время танца. Постоянного кавалера возле девушки не наблюдалось. Олег указал на неё приятелю, и сказал:
- Сегодня я постараюсь совершить попытку в этом направлении, так что, возможно, мы с Вами, синьор, пойдём из ресторана по разным дорогам!

Приятель засмеялся, и согласно кивнул головой. Вечер прошёл отлично. Олег несколько раз потанцевал с симпатичной незнакомкой, узнал, что её зовут Светланой, и что она ещё с тремя подружками отмечает здесь выход на новую работу. Какую именно работу Светлана собиралась выполнять уже с понедельника, она ему не сказала. Олег в ответ на её вопрос кем и где он работает, тоже не стал раскрывать карты и доверительно сообщил девушке, что он – серьёзный и ответственный сотрудник одного уважаемого государственного учреждения, и что при последующем более глубоком знакомстве он непременно раскроет перед ней все тайны своего положения.

К середине вечера Олегу стало понятно, что раскрутить девушку на мимолётную ночную встречу ему сегодня не удастся – она даже категорически запретила ему провожать её домой, сказав, что они с подружками из ресторана все вместе уедут на такси. Но такой оборот дела даже немного раззадорил Олега, к концу вечера ему удалось обменяться со Светланой телефонами и принципиально договориться о встрече с ней в конце следующей недели.
- Очень симпатичная, и может быть – серьёзная! – подумал Олег, уходя из ресторана. – Неплохой начальный расклад для перспективных отношений!

ХХХ

Воскресенье прошло без особых событий – так, как и должно проходить воскресенье, а понедельник… Понедельник – на то и понедельник, чтобы приносить всякие душевные и физические сюрпризы. Его надо было пережить. Олег пережил. В полуразбитом состоянии он вернулся вечером домой, сварил магазинные пельмени, наелся, немного посмотрел телевизор и завалился спать в надежде на то, что завтрашний день окажется немного повеселее.

Надеждам его, однако, не суждено было сбыться – утро началось с дурацкого ДТП с участием богатого и наглого молодого человека, за ним последовала цепь других мелких неприятных событий, а во второй половине дня он остановил кургузую легковушку, полную азиатов-мигрантов с просроченными сроками пребывания в России, и ему пришлось этапировать этих деятелей неявного трудового фронта в райотдел полиции для выяснения их личностей. Процедура эта была давно Олегу знакома и никакого восторга у него не вызывала. В угрюмом настроении он завёл своих смуглых подопечных в прихожую райотдела, оставил их на напарника, а сам в нахлобученной на брови зимней шапке с медицинской маской на подбородке двинулся в направлении кабинета, в котором должны были происходить все дальнейшие следственно-розыскные действия. Он знал, что ему в кабинете будут не рады.
- Гражданин, Вы куда? – неожиданно раздался твёрдый молодой женский голос.
Олег сначала не понял, что голос обращался к нему. Он с удивлением огляделся по сторонам и увидел в полутора метрах перед собой невысокую женскую фигуру в какой-то полуформенной куртке без знаков различия, в вязаной трикотажной шапке и в джинсах. Олег недоумённо оглядел женщину с головы до ног, бегло обратил внимание на симпатичные ботинки на ногах и сосредоточился на лице неожиданного контролёра. Оно было до носа прикрыто голубой антикоронавирусной маской.
- Это Вы ко мне обращаетесь, гражданочка? – спросил он женщину. В голосе его просквозила смесь вызова и равнодушия – он умел в своей речи соединять два этих чувства.
- К Вам, гражданин! К кому же ещё? – уверенно ответила женщина.
- В таком случае, куда мне надо, туда я и иду! – процедил сквозь зубы Олег.
- Предъявите документы! – потребовала женщина.
Маска на подбородке начала мешать Олегу, он насупился, немного опустил голову, потянул маску с лица и спросил:
- Что это тут за казаки-разбойники? Кто Вы такая? Предъявите сначала свои документы, а потом я буду решать, показывать ли Вам мои.
- Я дежурный оперуполномоченный Перфильева, вот моё служебное удостоверение. Потрудитесь предъявить свои документы! – нервным громким голосом сказала женщина.
«Пигалица хренова!» - подумал про себя Олег.
- Вы это удостовереньице не в Москве в переходе часом приобрели? – вдруг надумал ехидно осведомиться он. – А где Ваша форма, товарищ опер?
- Форма где надо, а пистолет при себе! – резко отрезала пигалица и повернулась вполоборота к Олегу. На бедре у неё действительно висела пистолетная кобура, было ясно, что девушка действительно дежурит по райотделу, но и отступать Олегу было уже некуда.
- А пистолет, наверно, папка подарил, со спиленным бойком и без патронов? – саркастически осклабился Олег.
- Кто надо, тот и подарил! – отрезала девушка. – Предъявите документы для осмотра!
- Хватит дурака валять! – резко бросил Олег.- Я старший инспектор ГИБДД Разгонов, в райотделе по служебным делам, меня здесь каждая собака знает! Я иду вон в тот кабинет, - и он кивнул головой вдоль коридора за спиной у дежурной.
- Предъявите документы! – продолжала настаивать девушка. - Меня Ваши объяснения не удовлетворяют!
- Объяснение – штука среднего рода, а удовлетворяют Вас, скорее всего, штуки мужского рода, а точнее говоря, они Вас, видимо, не очень удовлетворяют, если Вы тут ко мне таким вот извращённым способом цепляетесь! – раздражённо подхамил Олег, и сделал шаг вперёд в сторону девушки, стоявшей между ним, и нужным Олегу коридором.

Девушка неожиданно тряхнула головой и сильно толкнула обидчика обоими руками в грудь. Олег, в какой-то степени даже неожиданно для себя, давно отработанным на тренировках движением схватил соперницу за запястье левой руки, завернул руку ей за спину и легко уложил её лицом на пол. Под пальцами Олега в руке девушки что-то хрустнуло, и она закричала, а точнее – даже не закричала, а взвизгнула обиженным девичьим визгом.
Вокруг них моментально появилось несколько человек в полицейской форме и их растащили в разные стороны.

продолжение

[Moderator]

Продолжение НЕДОГЛЯД.

ХХХ

Уже утром следующего дня Олег сразу по приходе на работу ощутил небывалое до сих пор внимание к собственной, весьма не публичной персоне – оказывается, в интернете появилось видео, стремительно набирающее тысячи просмотров! – Так получилось, что во время спора Олега с молоденькой дежурной в приёмной райотдела ошивался какой-то местный юнец-блогер, вызванный туда для отчёта по мелкому административному нарушению. Блогер, никак не ожидавший такой удачи, записал яркий диалог на телефон и сразу же вечером выложил видео в сеть. К обеду Олег на работе не знал куда деваться – каждый встреченный им сотрудник считал необходимым как-либо прокомментировать случившееся событие, но даже сочувственные комментарии никаких приятных чувств у Олега не вызывали.
Естественно, его на время отстранили от несения службы.
- Тебе сейчас не с нарушителями к их восторгу разговаривать надо, а свечки в монастыре ставить! Иди, пиши объяснительную на имя начальника управления! - раздражённо сказал ему его непосредственный командир, майор Кузин, не без оснований предвидевший московскую комиссию у себя в кабинете.

Ещё через день, что было, кстати, вполне ожидаемо, Олега к себе на приём вызвал начальник местного управления полиции полковник Непряев. Когда Олег зашёл к полковнику в кабинет, там в новенькой лейтенантской форме уже сидела вторая участница столкновения в райотделе. На левой руке у неё была свежая ортопедическая повязка. Полковник предложил Олегу сесть, сказал, что ознакомился с обоими объяснительными, и что ничего, кроме глупости в происшедшем не видит. Он также сказал, что в обычном случае всё обошлось бы выговором старшему лейтенанту Олегу Разгонову и отеческим внушением лейтенанту Светлане Перфильевой, но учитывая неожиданный общественный резонанс, теперь нельзя исключать даже увольнения Олега из полиции. Полковник немного подумал, и сказал:
- Учитывая дефицит квалифицированных сотрудников, я думаю, что это была бы крайняя мера.

Полковник после этого ещё долго говорил на разные воспитательные и моральные темы, Олег изо всех сил делал вид, что внимательно слушает его, но гораздо внимательнее исподтишка он рассматривал девушку-лейтенанта, сидящую в трёх метрах от него. Её лицо сразу при входе в кабинет показалось ему знакомым, и на второй или третьей минуте пребывания в кабинете он понял, что лейтенант Перфильева – это Светлана из вечернего ресторана. Сомнений быть не могло! Чем больше он смотрел на её лицо, тем больше в этом убеждался. Она же явно старалась на него не смотреть. Олегу что-то подсказывало, что Светлана тоже всё поняла, но раньше него.

После завершения беседы полковник первым отпустил Олега. Видно было, что со Светланой он хочет ещё о чём-то поговорить, но уже без Олега. В ответ на предложение завершить беседу Олег встал, по военному кивнул подбородком и постарался побыстрее выйти из кабинета. Выходя, он обернулся и бросил взгляд на Светлану. Она пристально смотрела ему вслед.