Литературный конкурс малой прозы «Дуэль». Январь-февраль 2022. [официальная тема]

[Moderator]

Продолжение Сегодня битва с дураками!

На вторые сутки поездки, когда приходилось спать по очереди, а за окном падал на бесконечные белые равнины тяжёлый густой снег, в нашем вагоне атмосфера стала напряжённой. Повсюду в полутьме велись упаднические разговоры и слышались угрозы в адрес любых родов войск.

- Бля! Да куда нас везут? – слышалось то там, то здесь.
- На урановые рудники, что ли?…Товарищ лейтенант!
Но тот лишь отмахивался и говорил, чтобы мы не волновались, что уже скоро приедем.
- Не – в натуре! Словно на каторгу едем! Летели шесть часов – и третьи сутки тарахтим – да таких и расстояний в стране нет!

Но тут произошло событие, которое отвлекло весь народ от горячего обсуждения места предстоящей службы. В туалете от мороза застыло «очко» в унитазе. Вернее, превратились в лёд наша моча и кал. При попытке разбить ломом разноцветный айсберг, дежурный по вагону нарик, конечно же, первым делом расколол унитаз полностью. В довершении к этому балдежу, над унитазом, тоже от мороза, лопнула ёмкость с водой, которой заправлен был весь вагон. И вся эта жутко пахнущая хренотень потекла по проходу.
Был объявлен аврал, и по очереди приходилось выметать воду в тамбур, где она немедленно застывала. Тамбур превратился в каток. Курить стали в проходе, отчего в вагоне стало как в аду. Отлить негде. Курить негде. Жратва, взятая из дому закончилась. Сухпай не лез в рот. Назревала паника.

Только на лейтенанта было приятно посмотреть. Он сидел у самого выхода, где посуше, в своём непобедимом одиночестве и временами тихо улыбался, глядя на отвратительно однообразный снег за окном. Мне пришла в голову мысль, что он просто не в себе. И, видимо, сильно не в себе. Хотя его возраст указывал на то, что из военного училища он вынырнул совсем недавно. Но служить в этих милых краях, да ещё и среди такой публики. Да ещё и двадцать пять лет. Любой станет тихо улыбаться.

И вот, когда обстановочка в нашей теплушке стала просто невыносимой, поезд остановился, и раздалась команда:

- Из вагонов! По машинам!

Мы выскочили в какой-то совершенно невообразимый мороз и полную темноту. Толкаясь и дрожа, забились во всё такой же бесконечный «Газ-66».

- Недолго музыка играла… - невесело, как перед казнью, сострил невидимый сослуживец.

Через полчаса мы выгрузились в полной темноте возле кривоватого, но довольно крепкого деревянного строения, оказавшегося баней. После скорой помывки и подстрижки, нам выдали обмундирование и в ледяной тишине погнали в казарму. Наступила долгая северная ночь. Моя первая ночь на Байкало-Амурской магистрали.
Или сокращённо – на БАМе.


Вам когда-нибудь казалось, что всё происходит во сне? Говорят, так бывает после внезапной смерти близких, или если вдруг окажешься в тюрьме. Будучи свободным состоятельным гражданином. Но, когда прозвучала первая в моей жизни команда «Подъём!», я почувствовал, что это продолжение сна. Банально, но точно. И все последующие месяцы службы ощущение реальности только иногда проступало сквозь бесконечный злой маскарад армейских аномальных будней.

Я всё время удивлялся, почему всё так происходило. Или это мне военная часть попалась такая со странностями. Или вся Советская Армия через задницу несла свою службу, что, вообще говоря, было маловероятно. Ведь кто-то же охранял воздушные рубежи родины и нёс ядерную вахту! Во всяком случае, хотелось в это верить.

Но здесь, в железнодорожных войсках на БАМе вечно чего-то не хватало. Элементарные задания наталкивались на огромное количество преград. Приказы противоречили один другому. И то, что сегодня считалось нормой, завтра грозило несколькими годами дисбата. Однако, что самое интересное, этих препонов для точно такого же задания, но в гражданской жизни просто не существовало. К примеру, выкопать яму у себя на огороде и вырыть две лунки для установки зеркал на плацу – вещи совершенно несопоставимые. И дело даже не в разнице грунта. Просто сам процесс существенно отличался от всех «домашних» вариантов. Долбя ломом плац, всё время надо было попутно решать кучу совершенно плохо относящихся к делу нелепых вопросов. А именно - срочно приносить мотки какой-то проволоки в штаб для восстановления освещения, носиться по батальону в поисках стеклореза, бежать в кочегарку за новой ручкой для лопаты, взамен треснувшей, постоянно жечь костёр для того, чтобы хоть как-то преодолеть вечную мерзлоту. И все эти действия вызывали ярость и недовольство тех, кто приказал их совершать. Старшие по званию были недовольны ни скоростью, ни качеством выполнения задания, а часто и самим замыслом. То бишь, тень Кафки маячила всё время.

Вся основная работа выполнялась после отбоя. Намаявшись за день на тридцатиградусном морозе солдат к одиннадцати вечера кое-как устраивался на ночлег на холодных нарах. Температура при этом в казарме не превышала восьми, много, десяти, градусов. Но, не тут то было. Часиков около двенадцати ночи, один из младших сержантов, к примеру, вспоминал, что начштаба требовал к завтрашнему дню сорок нарукавных повязок. Чтобы дежурные по штабу, по КПП и по столовой были узнаваемы. Мгновенно следовала команда: «Подъём!», и до четырёх утра всё это шилось, кроилось, трафаретилось.


Сидя глубокой ночью в несоразмерных трусах с иголкой в руках, я часто задумывался, не является ли армия именно той кафкианской действительностью, что скрыта от нас завесой привычек и понятий. Потому более фантасмагоричных ситуаций я нигде ни до, ни после не встречал. Здесь попирались даже некоторые физические законы. И все окружающие находились как бы под действием какого-то наркотика. Приказы командиров отличались нелогичностью и коварством. Всё было направлено на создание максимального дискомфорта для жизни солдат и офицеров. И стоило мне осознать всё это и принять, как я тут же стал подниматься по служебной лестнице. То есть, я начал сливаться с армейским миром кривых зеркал. И большинство офицеров действовали точно так же. Они не собирались менять порядок вещей. Они просто принимали окружающий мир абсурда и становились частью его самого.

И вся эта искажённая, матерящаяся, интригующая и калечащая человеческая масса при всём существующем хаосе, умудрялась выполнять какие-то конкретные задачи. В моём случае – строить ненужную железную дорогу. Понятно, что отвратительно низкого качества. С огромными материальными потерями и жертвами, включая людские. Но, тем не менее, эта нереальная призрачная дорога медленно, но уверенно ползла по вечной мерзлоте навстречу своей гибели. Потому, как известно, позже её признали «нерентабельной ошибочной стройкой».

Когда первые месяцы ужаса привыкания к алогичному миру армии были позади, я был назначен на должность писаря строевой части. Как человек с почти высшим образованием. Как человек ничему не удивляющийся. И, что самое главное - не вносящий ненужный разлад своей образованностью в работу еле проворачивающихся шестерёнок огромной адски непонятной армейской машины. А кто такой писарь строевой части? Это посредник между комбатом и богом. Не больше и не меньше, уверяю вас! Правда, изредка снисходящий до просьб старшего офицерского состава. И уж совсем слабо слышащий стенания солдат и сержантов.

Со временем в моих руках оказалась печать части, платёжные ведомости и вся информация по личному составу. Я составлял приказы по батальону и по строевой. Но самое главное это то, что в моём ведении были все рапорта. На отпуск, на взыскание, на поощрение, даже на казнь, если б таковая имелась в наших славных железнодорожных войсках. При желании я, наверное, смог бы купить ядерную боеголовку. Или отправить несколько вооружённых соединений в Пекин. Обобрать до нитки все казённые счета вверенного мне батальона. Одним словом, мог славно почудить.

Эту абсолютную власть мне давало постоянное отсутствие командира части и начальника штаба в месте постоянной дислокации. Они всё время были на строящихся объектах, находящихся километрах в ста от меня и моей уникальной способности подделывать их подписи. Исключительно с их ведома и одобрения. Но всё что я сделал лично для себя – это был проезд после увольнения в запас домой в спальном вагоне, которым пользовались военнослужащие только от полковника и выше. Ерунда, в общем. Но самое главное я на время приобрёл власть, которую в последующей своей жизни уже не попробовал никогда.

Недюжинная память позволяла мне многое держать в голове. И поэтому сложные перемещения личного состава, которые для всех, включая комбата, были таинственны и непонятны, мне были доступны и ясны в любое время суток. Я всегда мог доложить, сколько солдат и офицеров в части, в отпуске, в тюрьме или в бегах. Но обратная сторона всей этой лафы, конечно же, была. Мне сразу сказали, когда я избавился от своего напарника в строевой, что теперь ни заболеть, ни умереть мне не удастся. Иначе – капут всем железнодорожным войскам и огромная путаница.

А теперь мы переходим, собственно, к странному армейскому поединку. А точнее – о моём напарнике. Это был редкий скот с очень редкой фамилией Дураков. Саша Дураков. Его неуклюжее прыщавое тело неуклонно приближалось к дембелю, и, соответственно, предоставляло мне в гордом одиночестве мыть полы в строевой и заниматься всякой другой дебильной слабо оцениваемой работой. Это разделение труда было само собой разумеющимся по армейским неписаным законам. Но мне оно очень не нравилось. Всё бы ничего – но выслушивать его самовлюбленные бесконечные рассказы. О том, как он отослал своей девушке чистый лист со следом своего паршивого сапога. Что это, мол, означает по-солдатски «полный разрыв». О том, как ему присвоят звание старшины, обвесят медалями и с почётом отправят на родину в страну дураков. О том, как он может любого, в том числе и меня одним своим могучим словом низвести до простого монтёра пути. И прочее бахвальное словоблудие, временами переходящее все границы. Эти разговоры были выше моих сил.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Сегодня битва с дураками!

Причём всю эту байду он заводил всегда после отбоя, когда мне ужасно хотелось только одного – спать. Но как старший по должности и по званию, он на полных правах оставлял меня подшивать столетние архивы и пить его вонючий кофе со сгущённым молоком. Да до фени мне были его девушки и армейские обычаи! Я в душе видел только свой сияющий всеми цветами радуги поезд, уносящий меня в направлении родного тёплого Крыма из этой грёбанной ледяной дыры! И мечтал только об одном… Да, в целом, понятно о чём.

А он всё бесконечно клеил свой лоховской дембельский альбом, и всё время спрашивал моё мнение.
- Как тебе это фото? Может, поменять с этим – тут у меня подшива круче.

Или:
- Рядовой! Товарищ солдат! Есть задача – прорваться к пекарне и раздобыть белого хлеба. Будут проблемы - скажешь, что Дураков лично просил!

****ь. Война и немцы! Короче говоря, надоел мне этот откормленный хряк за два месяца, проведённые в одном помещении. Хуже горькой редьки. Я уже присмотрелся ко всей кухне в строевой части, и понял, что легко справлюсь один со всеми задачами, которые мы сейчас делаем вдвоём. Больше того – одному их делать удобней и проще. И я начал ждать случая, чтоб как-то избавится от моего напарника.

Идти на открытую подлость, вроде похищения у него ключей от сейфа, или утери секретной штабной книжки мне не хотелось. Да и был риск попасть под удар в случае жуткого кипеша. Но руки чесались. Случай представился сам собой. Мой бравый Дуремар решил по весне в самоволку сползать. Какая-то толстая местная шлюшка у него была на примете. Ходил он к ней время от времени. Присунуть, как он выражался, «шершавого по самые абрикосы».

Вообще говоря, работнику строевой в увольнительную пойти – раз плюнуть. Сам себе выписал удостоверение на выход из части, расписался за начштаба, шлёпнул печать – и всё. Но вседозволенность развращает и расслабляет. И Дураков, оправдывая свою фамилию, выперся с какой-то просроченной старой бумажкой. И нарвался на злющий бригадный патруль. Пареньки попались незнакомые. Бурые и наглые. И сделали из этого случая показательный. Подняли ночью начальника бригады, да и нашего комбата заодно отозвали с трассы. Отметились телефонограммой в Москву. Короче, шуметь стали по-взрослому.

Конечно, строевому писарю многое сходит с рук. Так как он довольно труднозаменимое звено в армейской цепочке приказов-подчинений. Но тут наш, в общем-то, незлой полковник реально рассвирепел – влепил десять суток ареста доблестному дурню. Более того, в запале прокричал мне, чтоб я подготовил приказ о переводе сержанта Дуракова в строевую роту. И о немедленном направлении его на строительство железной дороги, то есть на трассу. Худшего наказания для штабистов не было.

Я быстро сообразил, что дождался своего часа. Удача сама падает в руки. И здесь нужно было не мешкать. Прекрасно зная обстановку, я догадывался, что за десять дней отсидки нашего героя на губе, комбат остынет и обязательно отменит приказ о его переводе. Всё-таки, что ни говори, а писарем Дураков был опытным. А я, можно сказать, ещё и полгода не оттрубил. Быстренько подготовив приказ о назначении рядового Дуракова на должность монтёра пути второй ремонтной роты, я через час его занёс к командиру.
- Как, уже напечатал? – недовольно поднял брови полковник Громов.

Я почувствовал его неуверенность, но не отступил ни на шаг. Громов быстро пробежал глазами бумагу и пристально посмотрел мне в глаза:

- А ты, вообще, солдат, как? Справляешься там, в строевой?
- Так точно, товарищ полковник!
- И что – сам сдюжишь и приказы печатать, и сверки делать и рапорта фиксировать?
- Да работа-то не очень сложная – главное помнить обо всех.
- А-а… Ну да…Ты же вроде институтский, - припоминая, потянул комбат и отчеканил: - Ну, смотри. Теперь тебе ни заболеть, ни умереть. Ни в отпуск, ни в санчасть! Ты теперь, как бы начштаба у меня - понял?
- Так точно!
Он ещё раз в сомнении поводил ручкой над бумагой. И быстро подписал.
- Всё. Свободен!
И я стал свободен. Во всех смыслах этого слова. Без дураков.
Чистая победа.

[Moderator]

№5 (порядковый номер работы)
Выбор лома

Николай незыблем в своих традициях. Третья рюмка, с шумом занюхивает кусочком хлеба, осторожно, как самое дорогое и последнее, откладывает его на краешек тарелки с половинкой остывшей колбаски, измазанной в грязно-коричневый соус. Неспешно достает тонкими пальцами сигарету из пачки. Сигарета последняя, а пачка идеально ровная – ни вмятинки, ни погнутости.
У Николая тонкие пальцы – и он слесарь. На нашем вагоноремонтном. Когда он первый раз снял спецовку и голыми руками держал двухметровый лом, бригадир не выдержал, заметил с сожалением:
– Такими руками бы скрипку держать…
– Не способен, – без сожаления ответил Николай.
– Это пальцы не скрипача, а шулера, – ухмыльнулся я.
На это он поднёс палец к губам, причмокнул:
– Это мысль для третьей рюмки.

…Николай подкурил, а потом своими тонкими пальцами медленно, преодолевая сопротивление сгибов и углов, смял сигаретную пачку. Наверное, он специально так бережет эту пачку, чтобы потом смять ее, пустую, но будто только открытую.

– Так вот, о пальцах скрипача, которые не стали шулерскими. Помнишь? – кивнул он мне, предлагая вспомнить тот короткий разговор полугодичной давности, и продолжил: – Что в жизни нас делает? Три чувства: секс, голод и страх. Ну, или если по учёному, инстинкт размножения, выживаемости и самосохранения. Секс отступит перед голодом, голод перед страхом. Страх – он нас и делает. Мог бы я стать шулером, как ты говоришь, или великим артистом-фокусником? Конечно. Мне десять было, в школу приехал фокусник. Все ахают, а я замечал, вернее, догадывался! Как говорят, ловкость рук. Пальцы у него гибкие, длинные, гнутся во все стороны. После выступления дождался его и выпалил: а я все понял. Мы с ним поговорили, посмотрел он на мои руки, дал карты подержать, попросил пару манипуляций за ним повторить. И сказал: приезжай ко мне (это соседний город, на электричке полчаса), буду учить. Бегу окрыленный домой, а у порога крылья упали. Дома – мать. Она знала, что из меня получится великий пианист, и я уже два года давил клавиши в музыкалке. Я боялся матери. Она была тем вулканом, который мог взрываться криком и истерикой. Не могу вынести женского крика. Не мог и не смогу. Мать с вопросом сразу: почему позже на 15 минут? Где график? Почему она должна волноваться? И бегом меня в школу, к ненавистному пианино. Два дня я собирался: вот, сейчас подойду и скажу: не хочу быть пианистом, хочу фокусником. И представлял крик матери. Не страшили ее затрещины и тумаки, в углу постоять было отдыхом, а не наказанием. А вот крика боялся…

– Так чего же сейчас с ломом, а не на пианино? – спросил Николая бригадир.
– А вот, – Николай вытянул вперед свою левую руку, растопырил пальцы – длинные и заметно изогнутые назад.
– Сломал, что ли? – спросил кто-то сочувственно.

– Было дело… – Николай аккуратно потушил недокурок, словно раздумывая, рассказать или нет. – Ожидался концерт, годовой. У меня сольное выступление. Как сейчас помню, полонез Огинского. Красивая, в общем-то, штука. Но как же я его ненавидел… Учителя по классу фортепиано ненавидел так же. За день до выступления он меня гонял, как мальчишку. В конце занятия смотрю я на клап – это такая крышка, которая закрывает клавиши – и вижу, как она опускается и бьёт меня по пальцам. И те ломаются. Учитель потом, нервно заикаясь, уверял мою мать, что я сам с дикой силой захлопнул клап правой рукой, не отпуская клавиш левой. Наверное, он был прав – пальцы на правой руке остались целыми. Так из меня ничего не вышло.

– Ну, нагородил… А страх тут при чем?
– Я мог бы стать известным артистом. Может, сейчас выступал бы в этом прекрасном городке. Но струсил. И не стал. А посему, ребята, наливаем и выпиваем за страх – за то, что нас лепит…
– Так это… Ломать-то зачем? – не отступал бригадир. – И что в итоге – ломом ворочать лучше?
– Лучше, – улыбнулся почти мечтательно Николай. – Лом я сам выбрал…

Я вернулся в свою двушку, как всегда по пятницам: чуть навеселе. Но не веселым. Жена налила суп, ушла пялиться в планшет. Потому как по пятницам телевизор мой. Поел, улёгся смотреть снукер.

А ведь прав он, сука такая! Николай прав.
Я смотрел, как красавчик Нил Робертсон набирает очередную сотню, а в голове был летний вечер сорокалетней давности. Нам было по пятнадцать, мне и закадычному моему другу, Лёхе Перевознику. Мы дружили с ним от рождения, наверное. Лёха – щуплый и тихий ботан, но не отставал от меня нигде: или в подвал темный спуститься, или на крышу залезть. В то лето в первую смену мы побывали в лагере. И там подружились с девчонками. Такими классными. Всю смену пробыли вместе. Конечно, вернулись домой и в один вечер собрались навестить девчонок. А это – другой район. Значит, если местные нас поймают, побьют.

Они не дали нам отойти от остановки автобуса и полсотни шагов – окружили, человек десять. Вопрос сразу: из какого района? Что здесь забыли? Лёха трясся мелкой дрожью, но ответил удивительно спокойно, что к девочкам, они здесь живут. И вдруг добавил, что десять на двоих – это нечестно. Они загоготали и ответили, что здесь у них все без правил. У меня в животе стало холодно, а под коленками горячо. Краем глаза я видел, как к остановке на противоположной стороне улицы подходит автобус, нужно рвануть и бежать. И в этот момент Лёха достал из кармана небольшой перочинный ножик, открыл его и сказал: если без правил, тогда ему можно. И им можно, что хотят в руки взять. Он все равно до одного добежит и зарежет.

Ребята чуть попятились, не ожидали. У нас появился выход, и я, толкнув Лёху – «бежим» – бросился через улицу. Автобус как раз закрывал двери. Но я успел. Оглянулся в окно и увидел, как автобус увозит меня от Лёхи, держащего ножик, окруженного кольцом мальчишек.
Он пришел ко мне вечером, с распухшим носом, но улыбался. Рассказал, что сам после предложил: или он один на один с любым будет драться, или с ножом против всех. И ножик отшвырнул в сторону. Ему и врезали один раз по носу. А потом провели к девчонке Марине.
– Я твоей Тоне сказал, что ты сегодня не смог, завтра сможешь… Но они, эти ребята, сказали, что все равно тебя побьют. Это как крещение у них.

Не смог я назавтра. И через неделю не смог. И никогда. Страх, исходивший из кольца окруживших тебя врагов, был сильнее меня. Вернуться в него по своей воле я не смог бы.
Мы раздружились с Лёхой. Я сказал ему, чтобы он ко мне больше не приходил и не звал к тем девчонкам. К концу лета Лёха появился в нашем дворе с ними – с Мариной и Тоней. Я смотрел на них из-за занавески окна, а меня жгло изнутри непонятное чувство. Тоня была такой красивой…

Про Лёху все всегда знал – мы жили в одном дворе, пока он не женился на Марине, потом был аспирантом, преподавателем, сейчас у них свой дом загородом. Иной раз мелькает в телевизоре – эксперт, известный публицист и популяризатор науки.

На втором курсе универа я сдружился с Сергеем. В стране тогда такая катавасия пошла… Он и предложил: к черту эту учёбу, кем мы будем? Инженерами, которые сегодня идут в подметальщики? В бизнес надо! План у него был простой: закупаться, где возможно, разными игровыми приставками и торговать. Мои родители мне ссудили какую-то сумму, у Сергеевых тоже нашлось. В первую же неделю на рынке на нас наехал рэкет. Я предлагал Сергею заплатить отступные, он – наотрез. Через две недели, когда мы привезли новую партию, нас избивали пятеро, молча, бейсбольными битами – это тогда в моду вошло. В больнице отлежались, Сергей подгоняет на рынок: место оплаченное простаивает, конкуренты наживаются, а у нас партия игрушек лежит нетронутая!

Зря он так оптимистичен был. Партия наша была разграблена. Вся. Сергей предложил одолжить – есть знакомые. На новую партию. А город полнился новыми новостями: об искалеченных предпринимателях, об сожженных киосках и палатках. И я сказал нет. Сергей пообещал вернуть мне мою долю.

Его избивали еще раза два. Он заложил квартиру в банке, продал отцовский дом в деревне – купил небольшой павильон. Поджигали. Он собрал предпринимателей, таких как сам и предложил нанять охрану и сторожа. Большинство согласилось. Через год Сергей мне вернул мои деньги с процентами. Предложил опять войти в долю. Но у меня к тому времени было вот это теплое местечко на нашем вагоноремонтном – я заведовал складом инструмента. Менять шило на мыло? Рисковать каждый день? Дергаться из-за скачков курса валют? К чёрту…

Сергей больше не предлагал. Сейчас у него – крупный центр оргтехники, сеть мастерских. Его первая дочь – инвалид от рождения. Он не жалеет денег для всех детей – меценат и спонсор разных детских мероприятий. Его знают и любят. Дочка-инвалид стала художницей, ей восхищаются.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Выбор лома

У меня двое детей. Здоровые. Умные. Сын женился и живет отдельно, дочь вышла замуж, уехала из страны. У меня тихая и спокойная жизнь.
Я не завидую Николаю, его известности и уму.
Не завидую Сергею, его богатству и популярности.
Завидую Нилу Робертсону. Он только что взял вторую сотню в партии, он красив и невозмутим, он источает уверенность и силу. Он умеет, как никто.
У меня тихая и спокойная жизнь.

Она началась буквально с того дня, когда я встретил Ольгу, теперешнюю жену. Она была тогда совсем не сегодняшней, роды и годы сделали своё дело. Ольга старше меня на целых пять лет. Тогда, когда мне было 26, это казалось очень страшным. Сегодня я кажусь старше Ольги, и настоящая разница в годах вызывает лишь улыбку.
В вагоноремонтном мало женщин. Ольга работала в отделе ОТК. Встретились глазами, назавтра поздоровались, послезавтра уже выходили вместе с проходной. Ничем она меня не прельщала, разве что своей показной готовностью запрыгнуть ко мне в пастель. Это возбуждало, подогревало и грело. К моему удивлению, в постели она оказалась не просто неумехой, но девочкой-первоклассницей, которую в садике садили писать на горшок отдельно от мальчиков. Впрочем, научилась она быстро. Всему.

Так что у меня появились второе «хорошо» после первого – стабильной хорошей зарплаты. Потом меня вызвал начальник цеха и предложил навести порядок на складе. И заодно доучиться в универе, на заочном. Склад – это склад. Когда начальник цеха просит тебя о какой-то мелочи типа принять и тут же отпустить нечто, а оно еще на проходной, и зачем его сюда везти и разгружать, если тут же нужно грузить и отвозить, ты, конечно, согласишься. И раз, и два. Воровали? А кто тогда не воровал?
Я приоделся, купил авто поновее. Все складывалось неплохо. До того момента, когда Ольга заявила, что хочет рожать. К этому времени так получилось, что я больше времени в ее квартирке проводил, чем у себя дома. Она говорила, квартирка ее, оказалась – съемная. Да какая к черту разница, если я не собирался жениться вообще, а на ней – тем более? Ломанулся из квартиры, буквально переступив через зарёванную дуру.

Назавтра меня вызвал начальник цеха. Сказал, что вот, уходит на пенсию, пора ему. Чтоб дружил я с его замом, который становится начальником. И чтобы племянницу не обижал. Я вытаращил глаза, а он по-отечески попросил: «Оленька, считай, сирота, без отца выросла. Она хорошей женой будет. Если ты не дурак, чтоб в тюрьму идти».
Ольга, если уж говорить честно, женой на самом деле оказалась неплохой. Все эти годы прошли тихо и сыто. Две квартиры детям обеспечили, пока не изменились порядки на заводе. Тут мой склад стал совсем не прибыльным, да горевать не выпадало – и так, слава Богу, пожили. И без потрясений.

Все мои потрясения – это тот давний чужой район и рынок. И хотя в первом меня даже не ударили, но боль оттуда, издали, я чувствую сегодня.
И вижу ее.

Так получилось. Мы путем целой череды обменов оказались в этом районе – старом и тихом. Двушка тесная, еще тех времен, но нам двоим больше и не нужно. И двор красив. Затененный ветвистыми березами летом, золотисто-шепотливый осенью и необыкновенно светлый зимой.

Я увидел ее в первый раз издали. Такая элегантная, одетая в широкое бардовое пальто, женщина шла с девочкой по двору, в руках обеих были листья – такие же бардовые, только сочнее, чем ее пальто. Было в ней что-то неуловимо знакомое, такое, что заставило вздрогнуть. Благо, зрение у меня хорошее.
Тоня.

Совру, если сейчас скажу, что не видел ее от того самого моего позорного лета. Видел. Уже взрослой девушкой – в университете я воровато наблюдал с лестницы за ней, стоящей у зеркала на первом этаже.
А потом пришел интернет, эти соцсети.
Знаю, что она входила замуж, родила и оставила мужа, что у нее выросла дочь и родила ей внучку.
Знаю, кем и где она работала.
Знаю, что сейчас она живет одна, ее окно по пятницам очень долго светится на фоне темной стены дома. И хоть это невозможно, но мне все кажется, что порой я вижу ее силуэт в этом окне.

Рывком поднять себя с дивана уже не получается, я поднимаю свои 110 килограммов бережно. Прохожу узким коридором на кухню. И со мной в зеркале стенного шкафа идет он – растолстевший от тихой и сытой жизни мужчина возрастам за 55, с небритым три дня широким лицом с карикатурно-маленьким на этом лице носом. Мужчина идет поставить на плиту чайник, сходить в туалет, помыть руки, заварить себе крепкий зеленый чай (он знает, сколько налить воды, чтобы чайник закипел именно за это время).

Я пью зеленый чай и думаю о том, что Николай – сволочь.
Сам он не скажет, а я не смогу у него спросить, и самому мне никогда не узнать: где же мой клап? В чем он был спрятан? И когда мне нужно было сунуть под него свои пальцы?

[Moderator]

№6 (порядковый номер работы)
Другая сторона

Автор: Вдругорядь

История сохраняет только одну сторону нашей жизни, вторая держится на вымысле.
Поль Сабин

— Пустячок! — пробасил полковник, — два гусара ранено, и один наповал…
Л.Н.Толстой «Война и мир»

— Попал!? — крикнул Данзас.

Д`Аршиак кивнул.
— Tué sur le coup, — сказал он растерянно. — Как это… Напополам?

Пушкин и Данзас поспешили к лежащему на снегу Дантесу. Пуля пробила ему лоб. Дантес сурово улыбался, но, кажется, был уже мёртв.
Всё же капля жизни в нём оставалась.

— Je crois que mon front est cass? — выдавил он и незамедлительно умер.

— Пушкин, ты Дантеса убил, — хмуро сказал Данзас. — Впрочем, не грусти.

Д`Аршиак судорожно вздохнул.
— Немного страшно, господа, — пробормотал он. — Надо возвращаться, а тут покойник. Везти, объясняться с Геккереном.

— Не оставлять же его здесь! — воскликнул Данзас.

Пушкин покачнулся. Секунданты вопросительно посмотрели на него.
Он поднял руку в успокаивающем жесте и направился к величавой сосне, росшей неподалёку. Бросил шинель на снег, сел, прислонился
спиной к стволу.

— Он под впечатлением, — заметил д`Аршиак. — Хороший выстрел.

Пушкин запрокинул голову, смотрел в небо.

— Там где-то Жираф, — сказал Данзас. — Есть такое созвездие. Слышали?

Д`Аршиак отрицательно покачал головой.

— На наших широтах немало незаходящих созвездий.
И Данзас принялся увлечённо рассказывать о созвездиях, но д`Аршиак слушал плохо и бурчал под нос одно и то же:
— Надо что-то решать.

— Тут же Комендантская дача рядом, — сказал Данзас, отвлекаясь от рассказа. — Можно туда снести.

— А что там?

— Там дворник.

— Зачем ему труп?

— Вероятно, не нужен. Тогда везём в город.

— Объясняться с Геккереном?

— Что же Вы предлагаете!? Не оставлять же его тут. Смотрите, звезда летит. Надо же, в январе!

— Они обычно в августе упадают, — задумчиво сказал д`Аршиак. — Я на русском буду, с Вашего разрешения. Хочу хорошо учить. Поправляйте меня, прошу Вас.

— С удовольствием!

— Вот помню я, в детстве шли мы с père папа по вечерам и кто больше насчитает летучих звёзд.

— К чему же?

— К романам! Каждая упавшая звезда — поклонница.

— Ишь ты.

— А матушка хоть и всё понимала, а смеялась над нами. Так хорошо! Память. Франция. Пуату. И вдруг сейчас — как это… держите нас? держите нам?

— Нате вам, — подсказал Данзас.

— Вам нате, зимой упала.

Данзас кивнул на тело Дантеса.
— Да прямо в лоб. Одним поклонником меньше.

— А не любили Вы его.

— Да теперь уж не стоит об этом. Однако пуля как легла… Пушкин, как пуля-то легла!

Пушкин отмахнулся.

Д`Аршиак снял перчатку, потянулся рукой к лицу Дантеса, но передумал и опять надел перчатку. Впрочем, прикасаться тоже передумал.
— Показалось, что сознание потерял. Нет, напополам.

— Наповал.

— Именно. Что делать-то будем?

— Жить будем, виконт! Шить двухцветные жилеты из шёлка и парчи.

— Думаете, будут в моде?

— Полагаю, что следует шить, а далее увидим.

Данзас встряхнулся, похлопал себя руками по груди и бокам и задумчиво произнёс:
— Иные выживают после попадания в голову. Тут главное, чтобы пуля прошла навылет. Конечно, идиотами многие становятся.

— Многие из иных? — уточнил д`Аршиак. — Да ведь иных-то мало. Много из мало?

— Я одного знал, — заметил Данзас. — Пуля пробила ему обе щёки, так он потом ещё в хоре ветеранов энского полка пел.

— Плохо пел? Ээ. Пешелявил?

— Не то, чтобы шепелявил, но буквы выходили нечётко. В «Солдатушках», например, поётся…

Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши тётки?
Наши тётки – две косушки водки,
Вот где наши тётки.

Данзас начал тихим речитативом, а завершил раскатисто, даром что вполголоса. Д`Аршиак одобрительно кивнул.

— Так-то поётся. А у него вместо двух косушек водки выходило «косуски». Ну и ребятуски тоже.

Д`Аршиак улыбнулся.
— Как же его в хоре держали?

— За голос и стать.

— Стать? — переспросил д`Аршиак.

Данзас вздрогнул и посмотрел на Пушкина.
— Пушкин, ты встать можешь?

Пушкин кивнул. Данзас побрёл к нему. Пушкин вздохнул, поднялся, опираясь о ствол сосны, сделал два шага к Данзасу.

— Ты же не ранен? — допытывался секундант.

Пушкин опять махнул рукой и вернулся к сосне. Соскрёб нарост студёной смолы, положил под язык, прижался к холодной коре щекой и прикрыл глаза.

Когда Данзас вернулся к д`Аршиаку, тот пытался приподнять тело убитого.

— Кучера надо позвать, — посоветовал Данзас.

— Не надо, — отрезал д`Аршиак. — Отдаю последний долг двоюродному брату.

— Каким образом? Ворочая тело?

— Так помогите мне.

Данзас приподнял мёртвого за ноги, д`Аршиак обхватил под мышки. Они потащили.

— А куда мы его несём? — спросил Данзас. — К карете, что ли?

— Я ещё не решил, — признался д`Аршиак.

— Давайте к карете.

— Пожалуй, нет, — сказал д`Аршиак после обдумывания, — не знаю, как с Геккереном объясняться.

— Тогда куда? Вы сначала сообразите, а потом уж дальше понесём. Снега по колено.

— Ну, давайте отдохнём.

Когда они укладывали тело в пушистый снег рядом с дорожкой, Данзас споткнулся и едва не упал. Ему помог д`Аршиак.
Потом секунданты вернулись на тропинку, заботливо удерживая друг друга за локти. Ходьбу это усложняло,
но секунданты были столь озабочены взаимной помощью, что не замечали затруднений.

Д`Аршиак хмыкнул.
— Что такое? — спросил Данзас.

— Вообразил сцену. Двое чересчур вежливых господ. Стоят в дверях и пускают один другого вперёд. Потом оба в дверь.
Еле-еле тискаются. Как это… трут друг друга животом. Вместе лезут. Хватают за локти, уфф, уфф…

— Пыхтят?

— Конечно! Merci! Пыхтят, как мы с вами.

— Да ведь это господин Гоголь описал. Чичиков в гостях у Манилова.

— Ах, Гоголь! — воскликнул д`Аршиак. — Что-то не припомню у него такого. Однако Вам верю!
Я только с апреля прошлого года в посольстве, всё не читал. Вечера дикие листал, очень остроумно, но сложный язык.

— Вечера в Диканьке, должно быть.

— О, да! Как это… — д`Аршик задумался —… чевиричечки, да? Тот могучий forgeron доставлял их на чёрте своей belle femme.
Прелесть, как хорошо описано.

— Черевички, — пояснил Данзас.

Он понизил голос и приложил палец к губам. Д`Аршик посмотрел на него вопросительно.

— Не стоит при таких обстоятельствах чёрта поминать, — тихо сказал Данзас.

Они одновременно посмотрели на труп.
— Был человек и помер, — сказал д`Аршиак. — А Вы в жизнь вечную верите?

— Как же не верить, — совсем тихо произнёс Данзас. — Надо верить. Я верю.

Оба замолчали. Их сковала необычайная пугающая тишина. Оба не могли произнести ни слова, чувствовали тяжесть в голове и слабость в ногах.
У них достало сил только чтобы взглянуть на Пушкина, которой стоял всё так же, прижимался головой к сосне, обнявшей его пушистой веткой.
Поздний вечер был недвижим, покрыт невидимой глазурью. В полной тишине гневно скрипнула ветка, мимо секундантов пронеслось страшное, пущенное из ночной пращи.
В тусклой мгле сверкнули два жёлтых глаза. Раздался далёкий вой, дробное мелодичное оханье, потом вдалеке зашуршал снег.
Мгла сгустилась в подобие громадной фигуры, которая двигалась навстречу Данзасу и д`Аршиаку.

— Кто это? — спросил виконт.
Голос его сорвался в кашель.

— Говорил я Вам, — ответил с досадой Данзас. — Надо было его сразу того. То есть, вообще не надо было поминать того.

— Того, того? — не понял д`Аршиак.

Незнакомец медленно приблизился. Это был большой мужик в армяке, шубе и валенках. Он шёл прямиком на двух собеседников, шагал как заведённый,
смотрел безучастно. В рукавице держал хлыст.
Приблизившись к секундантам, он остановился, повернул голову к телу в снегу и отчётливо сказал:
— Если что, оставляйте, присмотрю.

И отправился далее по дорожке, потом свернул, погрузился в снег по колени в снег и пошёл быстрее, как будто растапливая собой глазурь неподвижного перелеска.

— Виконт, Вы заметили, что у мужика бороды не было? — нервно спросил Данзас.

— Заметил. Это был мужик с бакенбардами, — молвил д`Аршиак.

— Как с бакенбардами?

— Не спрашивайте, — устало сказал д`Аршиак, — У меня нет объяснений.

Они ещё потоптались немного на месте, с опаской поглядывая в сторону мужика, почти растворившегося во мгле.
Затем, не сговариваясь, одновременно направились к мёртвому Дантесу, склонились над телом. Данзас стоял, как прежде, у ног, д`Аршиак у головы.
Потом посмотрели друг на друга, синхронно кивнули и поменялись местами. Теперь д`Аршиак встал над ногами, а Данзас над головой.

— Я всё время путаюсь в ваших русских наречиях и предлогах, — сказал д`Аршиак. — Мы стоим около трупа или рядом с ним?
Над ногами или у ног. Как это?.. Чуть свет и я у ваших ног.

— Не совсем так. Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног, — процитировал Данзас. — Кавалеры у ног дам, а мы над мертвецом. Это другое.

— Да вот ещё другой вопрос: кавалеры у ног дам что делают? Стоят, видимо. Не лежат?

— Пребывают, — ненадолго задумавшись, пояснил Данзас. — За дело? Раз, два, взялись.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Другая сторона

Они потянули тело вверх, но страшная тяжесть сковала их мышцы. Они чуть не выронили труп, всё же, удержали из последних сил и уложили на прежнее место.
— Что за чертовщина! — воскликнул д`Аршиак. — Он как будто тяжелее в два раза.

— Докличетесь, — с чувством сказал Данзас. — Вы же не во Франции, честное слово. Не знаете местных обстоятельств, так будьте сдержаннее.

— А чем Вам не угодила моя родина!? — сердито возразил д`Аршиак. — Или у вас, в России, и черти особые? У нас во Франции вполне боевые demons.

— Так-то французские демоны. А тут русская нечисть. Несравнимо. Вот ведь, налился тяжестью, как свинцом. Ну, что с ним делать?

— Давайте Пушкина на помощь звать.

Но Пушкина у сосны не было. Они коротко и вяло покричали, он не отзывался. Тут через поляну снова промчались сычи, чем окончательно вывели из себя секундантов.

Д`Аршиак всплеснул руками.
— Надо что-нибудь окончательно решать.

— Окончательно это как? — угрюмо спросил Данзас. — Мало решить. Надо сделать.

— Можно решить окончательно, что делать нечего! Делать ничего, — сказал д`Аршиак и сам изумился этим словам.

— Как Вы сказали? Решить и не делать? А, нет. Ничего не делать. Правильно я Вас понял?

— Наверное. Да.
Голос д`Аршиака потускнел.

— Ну, ну, виконт, не унывайте. Я с Вами согласен. Тем более тот с бакенбардами обещал присмотреть.
Так уж сладим окончательно. Решим ничего не делать. Иными словами…

— Иными словами, — прошептал д`Аршиак.

— Вы хотите предложить…

— Вы не возражаете против того, чтобы…

— Оставить его здесь, — произнесли, наконец, оба.

— Il est impossible! — немедленно выпалил д`Аршиак.

— Можно, виконт. О дуэли никто не знает. Только слухи, догадки, да с ними мы справимся. Впрочем, главная опасность — Геккерен.

— Буду говорить с ним. Объяснять.

— Что?

— Пока не знаю. Скажу, что приехали на место дуэли, а сын его пошёл по сторонам.

— Ушёл в сторонку?

— Верно. Merci! Ушёл и не сказал. Зачем? Куда? Захотел себе. Как ушёл, так и не возвращался.

— Странно звучит, согласитесь.

— Конечно! Мы и сами не понимаем. Искали его там и там, везде искали. А его и нет нигде.

— Да не поверит.

— Отчего? Если понадобится, на место привезу. Пусть тоже ищет.

— А ежели найдёт? — Данзас покосился на тело.

— Не найдёт. Не именно сюда привезу. Полверсты налево.

— Там дачи.

— Тогда направо.

— Там река и откосы.

— Так что ж? В России везде дачи, реки и откосы. Да ещё ваши леса как это… impénétrables. Не влезешь? Не пролезешь?

— Непролазные.

— Да-да. Я полгода в России и уже это понимаю. И он поймёт. Может, его Шарля волк как это... le loup ronge. Грызёт? Задирает?

— Задрал.

— Да-да! Тут есть волки?

— Есть леса, есть и волки, — подтвердил Данзас.

— Хорошо!

— Значит, решено?

Они кивнули друг другу, чуть церемонно поклонились, пожали руки, а затем сердечно обнялись.
— Пушкин, где Вы? — крикнул д`Аршиак. — Мы уходим.

— Я думаю, он к карете направился. Пойдёмте скорее, там уж, наверное, сидит, греется.

Тем временем принялся снег. Он кружился, вился, но не хотел падать, не желал сливаться с уже выпавшим снегом, а, может быть, избегал мертвеца.
Секунданты ушли. Метель усилилась.
Вокруг тела вырастали сугробы.

Дантес открыл глаза.
Без малейших усилий встал. Поднялся так же прямо, как и лежал.
Не согнувшись, не качнувшись, с абсолютно ровной спиной перешёл из горизонтального положения в положение вертикальное.
На одежде его не было ни снежинки, но лицо напоминало снежную маску, с разрезом для тусклых глаз, словно бы покрытых невидимой глазурью.
Ровным шагом он направился к сосне, обошёл её.
Тут сидел умирающий Пушкин. Он отвёл руку от живота, с ладони на снег капала кровь.
Дантес приблизился к Пушкину и долго смотрел на него мраморным, пустым взглядом.

— Ну, ступай, — сказал Пушкин. — Отпускаю. Иди.

Дантес тотчас повернулся и пошёл в ту сторону, где скрылся мужик. Там уже слышались звуки хлыста, рассекающего воздух.

Пушкин долго не закрывал глаза. С неба на него смотрело созвездие Жираф и кланялось, кланялось, кланялось.


************************************************** *************************


Tué sur le coup – Убит на месте
Je crois que mon front est cass? – Кажется, у меня сломан лоб?
forgeron – кузнец
belle femme – красавица
Il est impossible – это невозможно
impénétrables - непроходимые
le loup ronge – волк грызёт

merci за внимание

[Moderator]

№7 (порядковый номер работы)
Случай в трамвае

Алекс стоял в прихожей, собираясь выйти из дома.
Мать, провожая его, крикнула вглубь квартиры:
– Отец, ты посмотри на нашего ребёнка! Чистый красавец! Таки, нарядился во всё самое лучшее. Сияет, как начищенный медный бабушкин тазик! Взгляни на него, только не ослепни! Он идёт на свидание!

Мама, пребывая в хорошем настроении, любила пошутить, используя местечковые еврейские интонации. В конце она, наверное, в сотый раз, напомнила Алексу старый еврейский анекдот, в котором женщина, которая держит на руках новорожденного младенца, произносит:
– Сыночек! На ком бы ты ни женился, я её заранее ненавижу!
Они захохотали. Алекс чмокнул мать в щёчку. Отец улыбаясь, молча обнял сына.
– В каждой шутке, есть доля шутки, – вспомнил заезженное выражение Алекс и вышел из квартиры.

Этим воскресным днём всё складывалось замечательно. Посылка, вовремя привезённая от заграничных родственников, порадовала: там были молочного цвета брюки, светлая фирменная рубашка «поло», о которой можно было только мечтать и белые туфли под крокодиловую кожу. Всё сидело на нём, как влитое. Отутюжив стрелки на брюках, он, нарядившись во всё новое, брызнул на себя модным одеколоном. Зеркало порадовало Алекса отражением. Напевая знакомую с детства песенку: «С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днём!» – он вышел на улицу.

Мама внимательно приглядывалась к девушкам, с которыми он учился, примеряя к каждой из них роль будущей невестки. Пока ей никто не нравился. Честно сказать, Алексу – тоже.

Знал про себя, что не красавец: рыжий, веснушчатый, из-за высокого роста, длинных рук и ног выглядел, как ему казалось, смешным и нескладным. При этом, понимал за собой очевидное преимущество перед другими ребятами: он был еврейско-немецкого розлива, по нынешним временам мог свободно выехать на любую родину своих предков, захватив с собой жену.

Наступил период, о котором прозорливая Фаина Георгиевна Раневская, отвечая на вопрос любопытных людей, намекавших на её происхождение говорила примерно так:
– Что вы будете делать, когда откроют границы?
– Залезу на дерево, а то затопчут!

Сообразительные студентки медицинского института мечтали выехать за рубеж даже на гужевом транспорте. Алекс ослом быть не хотел, поэтому всем изящно отказывал. Он уведомлял очередную «липучку», что готов жениться и вывезти её в Европу, если она родит ему не меньше пяти детей. Желающих стать многодетной матерью, пусть даже за границей, к счастью, не было. Тема женитьбы сразу отпадала.

Став молодым врачом, Алекс ощущал некую двойственность. С одной стороны, он был человеком малообеспеченным – врачам всегда мало платили, и это его напрягало, зато, он был неплохим врачом и в будущем мог стать лучшим, а значит, хорошо обеспеченным. Это сильно повышало его самооценку и рисовало неплохие жизненные перспективы.
–Работа врача, думал Алекс, – это ежедневная дуэль, в которой на одной стороне у барьера стоит болезнь, а напротив, стоит врач с его знаниям, опытом и везением. В худшем случае, в поединке принимают участие жизнь и смерть.

Часто в это противоборство вмешивается пациент, который мешает работать доктору, и тут требуется колоссальная выдержка и терпение, которое в этой профессии никакими деньгами не измерить.

Размышляя об этом, он вспомнил случай, произошедший накануне прошлого Нового года, когда Алекс, осмотрев на вызове последнюю пациентку, вышел на улицу. Было темно, горели фонари. Тихо падали, кружась, крупные снежинки. Он шёл и улыбался своим мыслям о предновогодних заботах и празднике. Став взрослым, этот праздник не разлюбил, наоборот, теперь было интересно становиться в канун новогодней ночи Дедом Морозом и исполнять желания близких. В его воображении уже нарисовался мамин холодец и селёдка под шубой, и «наполеон». Он был голоден!

Вдруг, дорогу преградила припорошенная снегом женщина очень маленького роста. Шапка была глубоко надвинута на лоб, а меховой воротник пальто приподнят. Лицо было скрыто за этой меховой балаклавой. Торчал только нос.
– Здравствуйте! Вы меня не узнали? Я Сычёва Нина Николаевна из пятого дома, двадцать шестой квартиры. Вы меня месяц назад лечили. Доктор! Как хорошо, что я Вас встретила! У меня снова горло заболело! Взгляните на него! И скажите, что мне нужно попринимать.

Алекс отступил назад, внимательно посмотрел на женщину. Шустрая. Бежит с продуктами из магазина. По всему видно, что высокой температуры нет. На всякий случай поинтересовался.
– А температуру мерили?
– Да нормальная она, а глотать больно!
– Нина Николаевна! Вы приходите завтра на приём. Я Вас осмотрю и всё назначу. На ходу не лечат!
– Нет уж! Будьте добры осмотреть меня сейчас! – настаивала женщина. Зачем мне переться в поликлинику, раз мы с вами уже встретились.
И, подступив к Алексу, широко раскрыла перед ним рот.
Чтобы заглянуть в горло, почти двухметровому Алексу нужно было бы встать на колени. Хорошенькое дело! Раздражённый, вынужденный сдерживаться, он старался объяснить:
– Срочности никакой нет! Я жду Вас завтра в поликлинике! Приходите!

Возмущённая женщина пошла в наступление.
– Ну что Вы за врач! Вы просто работать не хотите! Такой молодой, а такой бездушный! Вам не нужно во врачи было идти! Посмотрите мне горло! Или я на вас жалобу напишу!
Хорошее настроение Алекса улетучилось. Жалоб он не боялся, но понимал, что просто так от неё не отвяжешься.
– Скажите! А если бы я был гинекологом, и у Вас возникли проблемы по моей специальности, Вы бы тоже здесь на морозе посреди улицы стали демонстрировать своё больное место? – поинтересовался Алекс.

Женщина остолбенела и замолчала.
– Жду Вас завтра в поликлинике, – уходя повторил он приглашение.
Несмотря на такие отрицательные моменты, он свою работу успел полюбить и отдавался ей всецело.
Девушка, с которой у Алекса сегодня было свидание, жила далеко от их дома. Нужно было ехать на трамвае через весь город до площади Революции. Удачно обойдя лужи, постаравшись не испачкать брюк, по пути купил у бабули букет крупных садовых ромашек. Именно такие любила Кира. Обрадовался этой нечаянной удаче и поспешил к трамваю.

Вошёл через средние двери. Свободных мест было много. Устроился у окна, чтобы не мешать людям своими длинными ногами, когда они будут продвигаться на выход. Сразу рядом на соседнее сидение пристроилась худенькая старушка с подозрительно жёлтым цветом кожи. Он поинтересовался тихонько:
– Как давно Вы, бабушка, пожелтели и похудели?
– Похудела я, сынок, с месяц как. А вот пожелтела и чешусь третий день, и аппетиту никакого!
– Вам, бабушка, обязательно нужно показаться вхачу, и не откладывайте! Всё может оказаться очень серьёзно! Как вхач советую! –Он немного картавил.

Так они доехали до следующей остановки. Одинарное место напротив Алекса пустовало недолго. Через первую дверь влезла в вагон толстая, пергидрольная блондинка, еле удерживающая, сопротивляющегося и орущего ребёнка. Дитё, как заправский болельщик на стадионе, скандировало:
– В такси! В такси! Хочу в такси!
Изловчившись, женщина плюхнулась на сидение напротив Алекса, посадив на колени вертевшегося в руках, как в блендере морковка, мальчика.

Негодник, несогласный с путешествием в общественном транспорте, щипал мать за пухлые, отвисшие щёки и дотягиваясь руками до её головы, беспощадно дёргал обесцвеченные, завитые в мелкие кудряшки химической завивкой волосы, пытаясь прополоть эту жуткую грядку. Маленькие круглые глазки, курносый поросячий вздёрнутый нос. Заплывшее жиром лицо. Три спасательных круга опоясывали талию, мешая двигаться и наклоняться. Женщина была безобразно толстой. Картину довершало узкое для неё платье с яркими крупными цветами. Не тётка, а клумба.

Мать, стараясь отвлечь ребёнка от обязательной программы, которую он отыгрывал блестяще, достала из сумочки шоколадку. Немного покуражившись, четырёхлетний пацан принял подношение. Мать была довольна: «речевой фонтан» сыночка, хотя бы на время был перекрыт.

Шоколад в руках ребёнка начал быстро таять. В результате сладким, липким продуктом были запачканы его ладошки и пол-лица.
Справившись с шоколадкой, малыш повернулся к матери и прижал грязные руки к выходному материнскому платью. Особенно стало противно, когда мать, сюсюкая, стала поочерёдно облизывать пальчики ребёнка. Алекс отвернулся к окну, чтобы не стошнило, и постарался отвлечься, думая о приятном.

Его ждала встреча с девушкой, которая сначала просто нравилась. Потом он влюбился и знал, что это взаимно. Кира оканчивала факультет иностранных языков педагогического института, была из интеллигентной семьи, умела готовить – он неоднократно в этом убедился. Но самое главное, она была, как и он – еврейка по материнской линии Это многое объясняло в её воспитании и поведении. Кира была согласна на большое количество детей! Он надеялся, что маме девушка понравится. За отца был спокоен, тот не вмешивался в его личную жизнь.
Родители познакомились, учась в мединституте. С четвёртого курса были вместе. Жили в любви и уважении друг к другу. Алекс запомнил сказанную однажды отцом фразу: «Ругаться с женщиной – себя не уважать». Он старался придерживаться этого правила всегда.

В другой раз отец сказал пословицу, которую ни до, ни после Алекс не слышал: «При плохом муже Мариванна – свинья, а при хорошем, и свинья – Мария Ивановна». Алекс долго осмысливал эту фразу, потом понял о чём речь и запомнил. В жизни пригодилось.
Громкая, пронзительная трель звонка вернула Алекса в трамвай.

Маленький деспот перестал мучить мать и, угомонившись, наблюдал за транспортом, проезжавшим мимо. Он даже улыбался цветным машинкам и большому автобусу, вбросившему в открытое трамвайное окно чёрные, вонючие выхлопные газы.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Случай в трамвае

Скоро ребёнку это наскучило, и он принялся болтать ногами. Своими грязными ботинками он мог задеть за светлые брюки Алекса, который пытаясь их спасти, то поджимал ноги под сидение, то поворачивал их в сторону худенькой бабули. Долго быть в таком положении его длинным ногам было неудобно. Наконец, он решил встать, уступив кому-нибудь место. Тут же услышал:
– Сидите-сидите, а то Вы весь проход перекроете! А ещё цветы вашего большого букета кто-нибудь нечаянно поломает!
Место было у самого выхода из трамвая, и люди активно продвигались вперёд, периодически создавая толчею.
«И правда, могут поломать!» – подумал Алекс. Ехать ему оставалось недолго.

Ребёнок продолжал шалить, при этом он с аппетитом грыз сушки, которые мать ему доставала из своей сумочки. Одна пожилая женщина, наблюдая за распоясавшимся мальчишкой, не выдержала:
– Мамочка! Вы только посмотрите, что сынок делает! Он грязными ботинками молодому человеку все брюки испортит! Запретите, наконец, ребёнку болтать ногами!

Что тут началось! Свиномамка с помесью болонки завелась с полуоборота. Переключая внутренние голосовые регистры, она с воя переходила на визг. За минуту, не стесняясь в выражениях, проорала всему трамваю, кто это женщина и куда ей следует пойти. Обиженная дама вышла из трамвая на первой же остановке. Люди в салоне, возмущённые хамским поведением гражданки, зашумели. Блондинку их мнение не интересовало.

Пацан, получивший одобрение родительницы на беспредел, продолжал размахивать ногами, явно наблюдая за реакцией Алекса. Алекс молчал. Воспитание не позволяло ругаться с женщиной. Лицо его было красным от возмущения. В экстремальной ситуации Алекс никогда не бледнел (у людей это признак спазма сосудов и растерянности), а становился цвета кумача. Как заметила, однажды, по этому поводу его мать:
– Тебя бы Александр Македонский взял в свое войско! Он знал, что войны, краснеющие в стрессовой ситуации, решительны и способны на отчаянные, смелые поступки. У них в кровь выбрасывается специальный гормон. На таких – можно положиться: они не струсят, в атаке их уже не остановить! С тобой так же!

Вдруг ребёнок закашлялся, побледнел и стал судорожно хватать воздух, но его дыхание остановилось. Он поперхнулся кусочком сушки. Глаза ребёнка были расширены, испуганы. А мать, пытаясь избавить его от беды, начала стучать кулаком по спине, что категорически запрещено.

К счастью, рядом оказался врач. Алекс среагировал мгновенно. Он сунул свой букет старушке. Взял ребёнка и перевернул его вниз головой, проделав все, что необходимо в этом случае. Кусок сушки успешно покинул малыша, и он, уже начавший синеть, задышал, сильно при этом кашляя. Раздышавшись, мальчишка сидел тихо, испуганно прижавшись к матери, наблюдая исподлобья за своим спасителем.
–Большое спасибо! И простите! Никогда, никогда Вас не забуду! Вы сегодня подарили моему сыну вторую жизнь, – лепетала растерянная мамаша.
– Бывает.
Сказав это, он вышел из трамвая, приостановился, любуясь зеленью сквера за памятником Ленину, и направился по улице Цвиллинга к дому Киры. Солнце слепило, отражаясь в окнах и витринах родного Челябинска

[Moderator]

№8 (порядковый номер работы)
Сюрпризы жизни

Наташа была на даче, когда примчалась подруга детства Юлька. Явиться внезапно было в её стиле.
Муж Наташи, офицер, был на дежурстве в части, а дети на дачу ездили редко, только когда намечались шашлыки.
Переходя к чаю после вкусного обеда, Юлька, ёрзая на стуле, бросила:
– Наташ! Ну ты это… ты только сильно не переживай… Говорят, у твоего Кольки романчик образовался с женой капитана Чуднова.
А потом, как из пулемёта начала строчить
– Знаешь, такое бывает… Вон, у капитана Егорова в прошлом году любовь случилась с официанткой Люськой. Так его жена пришла к ней на работу, схватила поварёшку и ну, махать ею, как саблей. Ни разу не промахнулась. Всю поварёшку об эту стерву погнула. Благодаря поварёшке, Люська её мужика сразу разлюбила. Дома тоже была беседа по душам. Егоров на службу утром раненный в лоб явился. Всё лейкопластырь фуражкой маскировал. Знаешь, помогло! Теперь живут, как голубки!

Наташа, вставшая за тарелкой с печеньем, так и застыла посреди кухни, как в детской игре: «Раз, два, три – фигура замри!» Сразу вспомнились Колины задержки на работе, и чаще обычного повторяющиеся дежурства, и дикая усталость, заставлявшая его засыпать до того, как она ложилась в постель.
К вечеру Юля уехала домой, а Наталья, делая всё на автомате, вышла полить огород. Она в задумчивости, почти не двигаясь, стояла со шлангом, напоминая скульптуру в фонтане «Дружба народов» на ВДНХа. Её ладная фигура прорисовывалась сквозь тонкое светлое платье. Красивый профиль и светлые кудрявые волосы подсвечивались последними лучами заходящего солнца.

Соседка тётя Оля, наблюдавшая эту картину, подумала: «Красавица! И словно нимб над головой!»
А Наташу мучил один вопрос: «Что во мне не так?»
С мужем они не ссорились, старались все сделать для семьи. Дачу выстроили, чтобы всё было своё, дети росли на свежем воздухе, да и самим хотелось быть ближе к природе. Воздух здесь был чистейший. Озеро красивое, лечебное. От города недалеко. Часто оставались на даче с ночёвкой. Наташа здесь жила почти всё лето, у учителей длинный отпуск.

Дом был капитальный: из красного кирпича с газовым отоплением и всеми удобствами. Внутри дача тоже была в идеальном порядке. Наташа старалась. Муж был хорошим хозяином: рубил дрова для бани, стал налаживать капельный полив. Но в последнее время они жили как-то пресно, по привычке. Как говорят: «Быт заел».

Николай приезжал каждую неделю. Делал вид или, правда, не замечал её грустных глаз и похудевшего тела. Она ухаживала за ним, как всегда, чтобы не догадался, что Наташа знает его тайну. Хозяин целый день трудился на улице и, как нашкодивший кот, старался не попадаться хозяйке на глаза. Так прошло почти всё лето. Дети, отдыхавшие в деревне у её родителей, скоро должны были вернуться домой. Каникулы заканчивались.
Она не знала, что делать. Боялась, что, начав выяснять отношения, всё окончательно испортит. Ждала, что «там» всё как-нибудь рассосётся. Терпела из последних сил.

Рано утром, выходя в сад, Наташа любовалась прекрасными розами, которые из утренних бутонов превращались в крупные, ароматные цветы. Распускаясь, они улыбались ей всё шире и шире. Женщина радовалась, как ребёнок. Каждый день ходила на причал, который, был, как старая шершавая родная натруженная ладонь. Каталась на лодке, любуясь красотой прибрежной природы. Гребла до изнеможения, чтобы физической усталостью заглушить боль души. Наталью успокаивал плеск волн и игра цвета, когда вода, позолоченная солнцем на рассвете или подрумяненная им на закате так красива, что дух захватывает. Маленькие дачные радости хоть ненадолго отвлекали от грустных мыслей.

Наташе повезло с соседями. То она заходила к ним в гости, то приглашала их почаёвничать и обсудить дачные дела. Однажды тётя Оля, давно заметившая перемены, спросила:
– Уж не поссорились ли вы с Николаем? Он в глаза не глядит, когда здоровается, и ты, как в воду опущенная, ходишь?
В ответ Наташа сказала, как выстрелила:
– Может, мне любовника завести?
У тёти Оли, давно жившей на свете, на такие вопросы были готовые ответы:
– У нас в Сибири так говорили: «Если упасть с коня, так с хорошего!» – и ещё сказывали: «Хрен на хрен менять – только время терять!» Вот и думай, милая!

Любовника заводить Наталья не собиралась, да и не смогла бы.
Так и страдала от одиночества, которое, как оказалось, страшнее всего в собственной семье.
Иногда поддержать её морально и поругать этих «козлов» приезжала Юлька. Она была свободна от брака уже во второй раз. Детей не было. Это и служило причиной разводов. Юля тоже работала в воинской части и в силу общительного характера всегда знала больше чем другие. Была в ней какая-то чертовщинка, которая, как магнитом, притягивала мужиков. Независимая красавица легко заводила романчики с холостыми.

Однажды Юлька примчалась ни свет, ни заря – с первым автобусом, Наташин муж был на службе. Прямо с порога гостья объявила, что подруга может расслабиться: возвращение «блудного сына» в родной дом не за горами. О проблеме можно забыть, как о вырванных вчера сорняках. Оказывается, Юлька соблазнила капитана Чуднова, чья жена стала занозой в личной жизни Наташи, а когда он основательно увлёкся, коварная подружка сделала так, чтобы об измене узнала жена-разлучница. Юлька сильно рисковала, но призналась:
– Было ради чего! И твою семью попыталась спасти, и удовольствие получила! Любовник он – классный! Дура его жена! Хотя, когда каждый день ешь мёд, рано или поздно на солёненькое потянет, – смеялась Юлька. – Короче! Капитан Чуднов подал рапорт о переводе в другую часть. Жена настояла. Приказ уже пришёл! На этой неделе они отбывают. Ну всё, подруга! Мы в дамках! Налаживай семейную жизнь!
Они обнялись как в детстве и расплакались. Накопилось! У каждой была своя причина.
С отъездом Чудновых особых перемен в семейной жизни не произошло. Проснувшись однажды утром, Наташа поняла, что душа её, как выжженная прерия, в которой нет ни единой живой травинки. Переживания сменились пустотой.

Заканчивался сентябрь, когда природа балует людей последними яркими, сочными красками, а дачников – последними плодами их каторжного летнего труда. Наталья получила радостную весть: она стала победителем областного конкурса «Учитель года», к этому прилагалась приличная денежная премия. А ещё в октябре предстояло выступить на всероссийском учительском форуме с докладом о новаторских формах работы с детьми. Наташа была счастлива. В рутинной, однообразной, унылой жизни, наконец, появятся новые события и яркие впечатления.

Поздравить подругу примчалась Юлька, которая тут же придумала, как потратить деньги:
– Мы тебя оттюнингуем в салоне красоты от носка до волоска и приоденем так, что ты в себя влюбишься, а мужики в Москве от тебя глаз оторвать не смогут. Только ты, «Святая Наталья», не забудь перед отъездом нимб снять и на полочке оставить. Стань прежней, какой я тебя раньше знала: весёлой, лёгкой в общении, кокетливой. Николай будто тебя заколдовал. Надеюсь, ещё не всё потеряно, и тебя сможет расколдовать поцелуй страстного мужчины. В Москве не сиди в уголочке, а общайся! Счастье не проворонь! Ещё бабка моя говорила: «Бог два раза не подаёт!»

Тогда Наталья решила: « Я должна доказать своему мужу, а, главное, самой себе, что я красивая, умная, молодая, привлекательная женщина, нисколько не хуже его капитанши. Я достойна любви и счастья!»
Преобразившаяся внешне в ближайшие дни Наталья, выезжала в Москву скорым поездом. Перед выходом из дома подошла к зеркалу. На неё смотрела женщина, которую она не знала, но красавица эта ей понравилась. С хорошим настроением, в сопровождении Юли и её нового друга Владимира, она отправилась на вокзал.
Наташа давно никуда не ездила одна. Немного волновалась, думала о попутчиках. С кем судьба сведёт? К удивлению, когда поезд тронулся, в купе никто не сел.
– Странно.

Ей было холодно и неуютно. Закуталась в пальто, вжалась в угол. Часа через полтора поезд остановился на вокзале Миасса. По звуку, приближающихся к её холодному склепу голосов, она поняла, что попутчики будут.
Дверь открылась. Вошли трое мужчин примерно её возраста. Они были одеты по моде, по разговору – образованные. Но их трое, а она одна. Первая мысль была: пойти к проводнице и перебраться в другое купе. Мужчины, видя пичужку, загнанную в угол страхом, представились. Оказалось, что это три друга детства. Двое – инженеры, направленные в командировку в Москву, а третий – едет в Подольск по личным делам. Окончательно она успокоилась, когда увидела в руках последнего книжку с длинным названием, в котором присутствовало слово бридж.
– Вы играете в бридж? – поинтересовалась Наташа.
– Да! Еду на соревнования, – ответил Алексей. Она уже успела познакомиться с попутчиками.
– Мой брат тоже бриджист. Он даже в команде области в международном турнире участвовал.
–А как брата зовут?
Наталья ответила. Лицо Алексея просияло.
– Так я его хорошо знаю. Даже в гостях у них был. Жену зовут Зоя, правильно? И собака у них чёрная, огромная, породистая – доберман.
Наталья, сидевшая с округлившимися от удивления глазами, рассмеялась:
– Какие сюрпризы преподносит путешествие!

продолжение

[Moderator]

Продолжение Сюрпризы жизни

Следующий день подарил ей столько хорошего, что хватило бы на несколько лет вперёд, если бы добро можно было консервировать, как компот. Мужчины кормили её вкусностями, которые в огромном количестве собрали им в дорогу жёны, покупали на станциях ароматные яблоки, вяленую рыбку, мороженное, поили чаем. Она чувствовала себя королевой купе. Попутчики шутили умно и тонко. Наташа от души смеялась. Потом сели играть в преферанс. Её математический склад ума и опыт студенческих игр в преф, пригодились. Наташа хорошо вписалась в картёжную компанию. Так пролетел день.
Было очевидно – Алексей внимательнее других наблюдает за ней и больше других о ней заботится. Она уже забыла, какими приятными бывают опека и душевная теплота, исходящие от мужчины и делающее женщину женщиной, когда ты, как маленькая, озябшая птичка, можешь спокойно отогреваться в больших, заботливых ладонях.

Ранним утром поезд прибыл в Москву. Попутчики распрощавшись, разъехались по своим делам.
В этот день Наталье предстояло делать доклад на форуме. Она волновалась, но выступила безупречно. При этом выглядела шикарно: стильный деловой костюм подчёркивал гитарную линию изгибов тела. Высокие каблуки делали ноги ещё стройнее. Бирюзовый цвет глаз завораживал. Удачное выступление сделало провинциальную учительницу звездой форума. В этот день она получила столько комплиментов от мужчин разных возрастов и национальностей, и столько знаков признания успеха, сколько не имела никогда. Ощущение собственной красоты, незаурядности и таланта поставили её на более высокий уровень восприятия собственного «Я». Мучивший вопрос «Что со мной не так?», потерял актуальность.

В пятницу вечером она отправлялась домой. Когда Наташа шла по перрону, увидела Алексея, который вглядывался в проходящих мимо, боясь пропустить кого-то. Увидев Наталью, радостно заулыбался и помахал рукой. Они встретились, как добрые друзья. Хотелось тут же поделиться успехами. Ему – удачной игрой на турнире, ей – эффектным выступлением.
Обратно они тоже ехали в одном поезде. Алексей проводил старую новую попутчицу в купе и пошёл в свой вагон. Наташа заснула только под утро. Столько событий произошло! Нужно было всё осмыслить. Сейчас она была счастлива.
Весь следующий день они провели вместе. Алексей угощал её купленной у бабушек на станциях горячей простой едой. Сытно накормить человека было для него важным жизненным пунктом. Он оказался вдовцом. Детей не было. Работал врачом. Жил с Наташей в одном городе, а садился на станции города Миасса, потому что проведывал жившую там маму и хотел повидаться с друзьями. Ночью, когда все пассажиры спали, они вышли в коридор, чтобы не тревожить соседей. Алексей рассказывал:
– Ухожу на работу рано утром, а прихожу поздно вечером. Иногда вообще не возвращаюсь – ночные дежурства. Даже собаку завести не могу, хотя давно мечтаю. Меня просто никогда нет дома.

С этим человеком было легко. Он ей нравился, внушал доверие. В темноте за окном проносились редкие, далёкие огоньки домов или освещённые полустанки, на которых скорые поезда не останавливаются. Колёса беспрерывно отстукивали ритм своей любимой дорожной мелодии. В какой-то момент вагон сильно качнуло и их лица оказались так близко, что не поцеловать красивую, приятную женщину Алексей не мог.

Утром они встретились на перроне. Он вызвался проводить Наталью. Сели в такси. Расставаться не хотелось. Обменялись телефонами. Когда машина остановилась у Наташиного подъезда, они, прощаясь, не могли оторвать друг от друга глаз.
Дети с нетерпением ждали маминого возвращения: накрыли к завтраку стол и поставили в центре букет цветов. Николай чмокнул её в щёку, сказав:
– Привет!
Он с интересом рассматривал свою жену. Она стала другим человеком. Глаза её светились, лицо было посвежевшим и выражало уверенность.
Когда ребята разбежались по своим делам, Наташа, глядя, на ставшего чужим мужа, спокойно произнесла:
– Выяснять отношений не будем. У каждого из нас давно своя жизнь. Так дальше продолжаться не может. Завтра я подаю на развод. А сегодня, очень прошу, переезжай на дачу! Так всем будет лучше!
Николай не ожидавший такого оборота событий, попробовал возразить: « Зачем ломать нашу семью, наносить травму детям?»
Очень не хотелось чувствовать себя брошенным. Жена была непреклонна.
Когда Юлька узнала о переменах в их семейной жизни, удивлённо произнесла:
– Ну, ты, мать, даёшь! Даже мне не удавалась так стремительно расставаться с мужьями. Алексей своим волшебным поцелуем тебя расколдовал!

Тридцать первого декабря в Наташиной семье теперь был двойной праздник: встреча Нового года и день рождения её мужа – Алексея.
Юлька активно участвовала в выборе подарка. Её Володя, кинолог по специальности, быстро подобрал породистого, здоровенького, рыжего щенка коккер-спаниеля с хорошей родословной. Именно о таком друге мечтал именинник.

Когда Наташина семья уже садилась за праздничный стол, примчались Юлька с Володей. Они долго шушукались с хозяйкой в коридоре и, наконец, Наташа внесла в комнату их общий подарок – двухмесячного щенка. Алексей от счастья прослезился, и, взяв на руки малыша, никак не хотел отдавать его детям. Его мечты последнее время сбывались так стремительно, что, просыпаясь утром рядом со спящей Натальей, он не мог поверить в то, что это не сон. Счастливый глава семейства, окружённый женой, детьми и друзьями произнёс:
– Хорошо тебе, Ричард! О тебе будет заботиться сразу шесть человек, намекая на то, что без Юльки и её кинолога в воспитании щенка им не обойтись.
– Не шесть, а семь! – поправила Юля. У нас с Володей будет ребёнок! Теперь без личного доктора нашей семье не обойтись! Приглашаем вас на регистрацию брака двадцать восьмого февраля.
Возникла пауза, а потом вся Наташина семья с криками «Ура!» кинулась обнимать Юльку с Володей. Новый год обещал быть счастливым!