Литературный конкурс малой прозы «Дуэль». Январь-февраль 2022. [официальная тема]

[Moderator]

№9 (порядковый номер работы)
ПОЕДИНОК

Автор: Вдругорядь

Мишенька тщедушный некрасивый мальчик шести лет с прямыми тёмными волосами, длинным острым носом
и выдающимся раздвоенным подбородком, который приковывает внимание. Вероятно, поэтому Миша
редко ловит взгляд своих родных и приятелей и не замечает цвет собственных глаз, когда смотрится по утрам в зеркало.

Родители не любуются цветом Мишиных глаз. Они заняты карьерой, а дома сосредоточенно выясняют отношения.
Мама твердит Мише, что нужно быть терпеливым и упорным, а папа подробно и обстоятельно комментирует поступки
и даже намерения сына (часто ложно понятые), несмотря на его протесты и слёзы.

Миша чрезвычайно упрямый мальчик. Папа называет его «ходячей контроверзой» и, несмотря на то, что объясняет непонятное слово,
сын дрожит от обиды.

Протестующий мальчик скрывается в ванной, чтобы выплакать унижение под душем. К счастью, он отходчив и быстро прощает папу,
от которого все Мишины огорчения отлетают как горох от стенки. Для отца главное — высказать всё до конца в задуманной последовательности.
Вот и сейчас папа держит драматическую паузу, пока сын вертит головой под краном, растирает по дёснам зубную пасту,
полощет рот, переодевается в пижаму и завёртывается в одеяло. А вдруг папа не придёт нынче? Очень хочется спать.
Ничуть не бывало — папа приходит к Мишкиной кровати, треплет сына по щеке, прогоняя сон, и меряет шагами комнату, барабаня словами.

Мальчику кажется, будто толстый рогатый жук упорно бодает стекло, и оно вот-вот расколется.

— Постоянное несогласие — атрибут скверной глупости, — подводит итог папа.

Неужели закончил?

Папа удовлетворённо кивает, расправляет уголок подушки и подтверждает:
— Скверной! Засыпай, дурачок.

Часа через два дурачок засыпает.

После смерти отца двенадцатилетний Миша выписывает в тетрадку все детали отцовского мира, оставшиеся в его памяти,
а потом убирает рукопись в нижний ящик старого стола. Запирает его, а ключик едва не глотает.
Машинально забрасывает латунную заковыку в рот вместо шоколадного драже с изюмом, которое ест в это время.
Миша сильно пугается, едва не сглатывает, голова его дёргается, и ключ вываливается изо рта.
Он уверен, что это отец ударил его по затылку и, таким образом, предотвратил смерть от удушья.
Папа даже из того мира руководит воспитательным процессом. Он желал оградить сына от своих же комментариев и истолкований
и барабанит теперь так: «Я был несправедлив к тебе. Живи своим умом и будь счастлив. Не носи в чреве своём ключи от моей памяти».

Дело доходит до мысленной дуэли. Миша орёт в стену, заклеенную раздражающими пёстрыми обоями: «Я буду таким, как захочу!
Ходячей контроверзой, жестяным барабаном! Хочу трещать и громыхать, чтобы не слушать обидные глупости!
Буду таким, каким ты меня видел! И не бубни мне в ухо, я оглохну!»

Отец прячется в мелком жемчужном крапе обоев как карась на мелководье.

Через полтора года мама вновь выходит замуж. Отчим работает старшим преподавателем кафедры теории литературы,
а дома, если не копошится в фартуке на кухне, то тихо читает в уголке. Ложится он рано, просыпается с рассветом,
неизменно благодушен и равнодушен ко всему, кроме своей дочери от первого брака.

Однажды Миша заболевает в школе, его отпускают с уроков, а у самых дверей квартиры мальчика накрывает сильная слабость.
Миша приваливается к косяку. За дверью слышны голоса мамы и отчима.

— Для меня это не так важно, — утверждает мама. — Не бери в голову.

— Не так? — переспрашивает отчим. — Не так, как с Алексеем?

Миша слышит свистящий, а потом чмокающий звук. Мишу мутит, и он отвлёкает себя мыслью о своем отце, которого тоже звали Алексеем.
Пока Миша пытается понять, звали так папу или всё ещё зовут, а если зовут, то кто именно, звуки стихают.

— У тебя другие достоинства, — мягко говорит мама. — При чём здесь покойник?

— Другие? — опять переспрашивает отчим и открывает дверь.

Миша, теряя сознание от высокой температуры, валится ему под ноги.

Миша болеет тяжело. Отчим готовит ему морс, который мальчик любит и компоты, которые он ненавидит, читает вслух «Таинственный остров».
Миша воображает себя капитаном, бросившим вызов бесчестному миру, с отвращением цедит компот и смакует морс, пытается разгадать,
что маме в отчиме не так важно, как в его отце. Лицо отчима во время чтения остаётся бесстрастным. Он читает отчётливо, без выражения,
и Мише кажется, что в его голосе как в матрёшке прячутся интонации папы.

— А что в вас не так, как в отце? — спрашивает Миша.

Отчим отвечает немедленно, будто фраза заготовлена Жюль Верном: «Всё во мне не так, как в твоём отце»,
а уж потом укоризненно изучает подбородок пасынка. Миша злится и решает испытать волю отчима. Он говорит, точно копируя манеру отца,
что отчим хороший человек и необходим их маленькой и не такой уж счастливой семье. Отчим почему-то верит и постепенно добреет.
Он перестаёт готовить компоты и читает вслух теперь с проблесками эмоций, даже после выздоровления пасынка.

Миша обдумывает продолжение удавшегося эксперимента. Когда он, вновь подражая слогу и интонациям папы, принимается доказывать маме,
что отчим ей не подходит, она смотрит на сына с негодованием и грубо его прерывает.

Миша осознаёт, что одной стратегии убеждения недостаточно. Он затаивается, и в течение нескольких месяцев наблюдает за тем,
как общаются люди. Он обдумывает наблюдения, а выводы записывает в новый дневник. Прячет его на ту же полку, где лежит старая тетрадь
Одновременно он пристально изучает и её, делает выписки, а когда усваивает всё, что считает важным, сжигает ненужную тетрадь и спускает пепел в унитаз.

Миша находит два ключевых фактора, с помощью которых можно проверить на прочность мнения любого человека, ещё не ставшие убеждениями
и склонить его к нужным Мише выводам и поступкам. Он называет эти факторы «точками стыда и тщеславия» и разрабатывает приёмы поочерёдного давления на них.
Миша вдумчив и методичен. Он не спешит. Его исследовательская работа подкрепляется практикой в школе и во дворе.
Миша решает, что крайне важно учиться терпеливо, заинтересованно слушать (как правило, всякий бред), а также развить навыки
бережного убеждения и максимальной чуткости, чтобы вовремя распознать кризис, за которым наступает момент бифуркации.
Тогда человека надо было оставить в покое, далее всё происходит само собой.

В течение полугода Миша запрещает себе говорить с мамой об отчиме. Он дожидается дня рождения отца и начинает с робкого вопроса,
обращённого к застекольному дождливому марту. Вопрос задаётся на кухне, после молчаливого ужина, пока отчим уходит в комнату за книжкой.

— Мама, что для тебя счастье? — задумчиво спрашивает мальчик.

В это время входит отчим, он читал на ходу. Отчим садится в кресло, не отрываясь от книги, скрещивает ноги и затихает.
Справа от него на столе чашка с тёплым какао, которое он приготовил себя сам (никого не обременять собой — его девиз).
Отчим ничего не замечает, перелистывает страницы, драматически сопит, сочувствуя героям, — на этот раз, кажется, Голсуорси.
В стекло барабанит старый вояка март, и Мише кажется, будто это отец твердит грозные слова, лишённые смысла. Мама переводит взгляд с отчима на окно.

— Да нет, ничего, — невпопад отвечает мама. — Сплошной дождь. Мерзость.

— Когда папа родился, тоже шёл дождь?

Мама теряется, подносит к глазам кухонное полотенце. Оно грязное, и Миша отбирает его, уводит маму в комнату.

— Зато читает, — ласково говорит Миша и мама, глядя на его подбородок, вдруг хихикает.

С того дня требуется всего три недели, чтобы мама перестала скрывать накопившееся недовольство супругом. Ещё через месяц они расстаются.
Миша бесстрастно наблюдает за происходящим.

— Жаль, что так получилось, — говорит он отчиму на прощание. — Компоты были хороши, хотя я от них страдал. К Вам я привык, а маме Вы надоели.

Отчим уходит потрясённый.

Миша долго не засыпает в тот день. Он сидит на кровати в темноте, вглядываясь в холодную улыбку луны в третьей четверти.

— Возможно, я убедил бы тебя не рождаться снова, — усмехается Миша, — но у меня есть планы.

На самом деле, никаких особенных планов у Миши нет. Он не желает страдать, а для этого нужно учиться защищаться, а значит, нападать.
Следует быть начеку, владеть соединением, проводить и отбивать батманы, маневрировать, угрожать, уклоняться и делать непредсказуемые выпады,
поражая цель в солнечное сплетение, средоточие жизненной силы.

Искусство фехтовального боя, которым увлёкается Миша, конечно же, сродни социальным коммуникациям.
Встреча двоих на узкой тропинке всегда приводит к невидимой дуэли. А в жизни все тропинки слишком узки для двоих.
Побеждает тот, кто влияет и наносит урон, в виде уколов, то есть, навязанных мнений, решений, поступков.

Миша восхищённо читает «Евгения Онегина» и в течение нескольких лет изучает «науку страсти нежной».
Он регистрируется на форуме пикаперов под ником Назон, но никого ничему не учит, а описывает исключительно придуманные истории,
подсмеиваясь над восторгами убогих форумчан. Пока они копошатся в пубертатных комплексах, Миша ведёт рассеянную жизнь в оффлайне.
Он восхищается женской самостью, любуется разнообразием женских типов, восторгается их прихотливостью и предсказуемостью.
Он воспитывает свою нежность, как бойцового пса и закаляет чувственность, как клинок.
Миша искренен в игривой потребности понять слабый пол, он забавляется, изучая его явные мотивы и тайные надежды,
он искренне лицемерит, разуверяет, заставляя верить и так далее, согласно пушкинскому описанию.
Он пишет серию рассказов, по одному на каждую из онегинских стратегий.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Поединок

К тому времени Миша уже оканчивает школу и поступает в медицинский, но, взбешённый легкомыслием сокурсниц,
уходит через полгода и выбирает математический вуз. Здесь он чувствует облегчение, высшая математика — единственная дама,
с которой можно быть другим человеком. Не самим собой, а именно другим: стеснительным и скучным студентом, мазохистом по доброй воле.

Итак, Миша математик, но только с утра до того времени, когда в Петропавловске-Камчатском вызревает полночь.
Во второй половине дня Миша встречается со своими секундантами и противниками. Первые всегда мужчины, вторые почти всегда девушки.
Возникающие дружеские привязанности Миша укрощает дуэлями. Иметь преданных секундантов куда важнее, чем неверных друзей.
Победы давно стали для Миши привычным хлебом самопознания. Победы сплошь чистые, это неинтересно и Миша с головой уходит в математику,
но вполне счастлив он только у барьера. Жаль только, что достойных противников мало. То есть, их нет совсем.

На ту пору Миша знакомится с потрясающей ролевой игрой, самая суть которой — дуэльное противостояние.
Здесь встречаются чёрные и красные, мафия и мирные жители. Игра основана на упоительном конфликте, и Миша погружается в процесс с полной самоотдачей.
Он вступает в один из городских мафклубов и скоро игрок под именем Назон становится общепризнанным игровым лидером региональных и российских чемпионатов.

По законам жизненной драматургии Миша должен повстречать непобедимого соперника. Но драматургические законы дают сбой, точнее срабатывают наполовину.
Одна из постоянных участниц чемпионатов по классической мафии Медея неизменно уступает Назону в количестве набранных очков
и уважительно отзывается о нём, как о сильнейшем игроке, но за пределами игрового стола не проявляет к Мише никакого интереса.
У Ольги/Медеи короткие светлые волосы, пухлый носик и карие с зелёными прожилками глаза. Она горный поток, перекрытый искусно возведённой запрудой.
Её остриженные волосы — обрезанные косы кипучих желаний. Она быстро говорит, великолепно сопоставляет факты,
помнит все мнения и голоса, и делает безошибочные выводы. У неё исключительное чутьё. Миша ревнует её к тому,
кому она позволит влюбиться в себя и бросает Ольге вызов. Он хочет перевернуть ситуацию. Роль тёмного игрового кардинала
ему нравится больше роли публичной звезды турниров. Он сделает так, что Ольга не сможет более контролировать поток.
Он организует её поражение и свою победу. Медея станет ничтожно слабой и уйдёт с игрового поля навсегда, а Ольга будет страдать.
Пусть не любить его, пусть ненавидеть, но страдать от того, что не понимает себя и страшится желаний. Он заставит её поверить в искусственно выращенное счастье.

Миша продумывает главный самообман своей жизни. Он выращивает уникальное дуэльное оружие — золотого барана. Он принесёт его в жертву и получит золотое руно.
Золотой баран — он сам. Впервые в жизни он призовёт на помощь искренность. Он познакомит Ольгу с чередой своих внутренних масок,
и каждая расскажет горькую правдивую историю. Он признается в самолюбивой нежности и несчастном презрении к людям.
Она поймёт его потребность бросать вызовы и одерживать победы, которые никогда не насытят его гордыню. Тоску по униженному детству,
слабость сумрачной юности, привязанность к тому, что растрачено. Он расскажет ей историю своей незамысловатой жизни, она поверит в его замысловатый вымысел.

Январским студёным днём он совершает жертвоприношение. Он закалывает себя за столиком кафе на глазах у Ольги.
Он признаётся ей в том, что хочет одержать над ней верх, что она его дуэльный визави. Ах, как переливается под январским солнцем золотое руно.
Ольга прикасается к нему тонкими пальцами, поглаживает и смеётся.

— Совсем недавно я поняла, что люблю, — почему-то медленно говорит Ольга, — …тебя. Смотри, мои пальцы вложены в твою ладонь, мне это нравится.
Я думаю о золотом руне твоих чудных признаний. Ты хотел, чтобы я почувствовала любовь, но мне это сложно. Мы можем расстаться, если захотим.
И всё же я знаю, что люблю. Довольно знания. Что с того, что запруда останется на месте? Я хороший строитель. Может, я бобёр!?

И она заливисто хохочет, так что Миша против своей воли тоже начинает улыбаться, а потом смеётся гордо и горько, задыхается от боли в солнечном сплетении,
и, глотая душный воздух, делает ей предложение. Она, чуть подумав, быстро кивает. Затем они выходят на мороз, и Миша долгое время не может произнести ни слова.
А Ольга всё говорит, говорит о пустяках, в том числе о колхидской волшебнице с глазами цвета маслин и смоляными волосами, в которые вплетены змеи безыскусных фантазий.

— Я девушка без затей, — рассуждает Медея, — беру то, что мне нравится. Иногда возникают трудности с тем, чтобы понять, кто или что именно мне нравится.
Ты мне в этом помог, Ясон.

Так Назон становится Ясоном. «Вот что такое супружество, — сознаёт он, расправляясь под медленной сталью клинка,
входящего в солнечное сплетение, — это дуэль, растянутая на годы».

Миша ставит себе диагноз — дуэльная энтропия, вызванная мучительной потребностью одержать верх в поединке с любящим его противником.
Его способность концентрироваться становится ничтожной, уколы его властного самолюбия для Ольги не более чем прикосновение
горячих Мишиных пальцев к смуглой Ольгиной коже. Удивительно, что у такой светлой девушки смуглая, вечерняя кожа,
будто впитавшая в себя свет древнего колхидского золота. День за днём Назон изумлённо видит, как Медея бьёт солнечными ладонями по душе Ясона,
туго натянутой на обод гордости.

Ольга знает, что любит, а знание, как известно, само по себе сила. Миша чувствует, что любит, а чувства как мы догадываемся, сами по себе потрясение.
Гневный Назон протестует и бросает вызовы растерянному Михаилу, пока доверчивый Ясон достоверно узнаёт от любимой, какого цвета его глаза.

— Миша, я зачала.

Сначала он не понимает. Она возбуждена и его охватывает желание. Он кладёт ей ладони на грудь, а она прижимается к нему и начинает вальсировать.

— Миша, а ты знаешь, что у слов зачать, начать, искони и конец один корень?

Он всё ещё смотрит на неё непонимающе.

— Миша, когда ты осознал, что конечен? Мишка, я беременна!!

Дуэль — дело двух. Намечающиеся триэли всегда разрешаются в дуэли, как доминанта в тонику. Миша берёт долгую паузу, он пытается осмыслить,
чью сторону примет (или, точнее, усилит) ребёнок. Мише кажется, что отцовство разрешит все противоречия, накопившиеся в его душе.
Он вновь берётся за дневник, длинно и путано описывает свои дневные впечатления и соображения, раскручивая сжимающуюся на глазах пружинку Ольгиной беременности.
На людях Михаил вял и скучен, с Ольгой предупредителен и деловит, наедине с собой грозен и напряжён.

Беременность протекает благополучно, но во время родов малышка получает тяжёлую травму.
Бедняжка не может самостоятельно дышать, мозговой кровоток нарушен, сердце бьётся с перебоями, мышечный тонус слабый.
Испуганная Ольга не находит места. Ей страшно и тягостно, она хочет двигаться и действовать.
В лихорадочном возбуждении она заводит разговоры с роженицами, интересуется здоровьем их малышей,
тянется к сёстрам и врачам, вслушивается в пересуды акушерок и впадает во временное оцепенение только от страшного слова «овощ».
Рассудительный, добродушный врач, ласково глядя на измученную Ольгу, подробно рассказывает о неясных перспективах долгого и дорогостоящего лечения
и обыденно, как будто предлагает чашку чая, советует оставить ребёнка.

После того, как Михаил узнаёт о том, что произошло, он успокаивается. Он хладнокровен и даже равнодушен не потому,
что безразличен к Ольге или новорождённой девочке. Спокойствие для него как волна, которая набегает на песчаный берег,
чтобы насытить его собой и успокоиться в песчаной памяти. Он вновь отыскал в себе Назона, который владеет ситуацией вопреки любым обстоятельствам.
Он выдержан потому, что готовится к решающему поединку, ещё не сознавая этого.

Пока ребёнок лежит в палате интенсивной терапии, Миша привозит обессиленную Ольгу домой. Она торопливо, сбивчиво рассказывает мужу о разговоре с врачом.
Она цепляется взглядом за подбородок Миши, как утопающий за спасательный круг. Ольга не смотрит выше, словно бы в глазах мужа
опасается увидеть приговор своим страхам и надеждам. Михаил видит совсем другую Ольгу и сознаёт свою власть над ней.

— Я не понимаю, что делать, — говорит она. — Я ничего не знаю.

Миша молчаливо торжествует. Ольга готова сдаться, врач её почти убедил. Едва она вспоминает о болтовне акушерок,
как у неё перехватывает дыхание от неизбывной печали. Но он не позволит ей сдаться.
Михаил начинает поединок. Проходят несколько тяжёлых дней и ночей, связавшихся в долгий разговор о судьбе крохотной девочки и будущем их семьи.
Миша побеждает. Ольга соглашается с тем, что ребёнка нужно забрать из роддома. Медея чувствует надежду и поднимает заплаканные глаза, любуясь своим безупречным Ясоном.

— Без тебя, — говорит она, — без тебя я бы…

Ольга беззвучно плачет. Михаил подставляет плечо. Красивая сцена, думает Назон. Он полностью удовлетворён исходом поединка.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Поединок

Настю забирают из роддома. Ольга самоотверженно погружается в уход за любимой малышкой. Череда будничных дней не только горизонт надежды, но и вертикаль преодоления.
Праздники — другое название для крохотных побед на пути восстановления больного ребёнка. Уход за Настей отнимает все силы, и Ольга отказывается от прежнего образа жизни
так просто, будто отпускает из рук голубку на праздник Благовещенья. Она ни о чём не сожалеет. Сначала её завораживает таинство спасения родного человека,
и она не замечает подступающей усталости. Медея превращается в гордого Сизифа, который обрёл смысл в горьком труде.
Это труд самопознания и крохотной веры, которая воспламеняет Олину душу. Ей снятся сны про путешествие к вершине немыслимой горы,
и она в ночных видениях расчищает колоссальные завалы. В каждом новом сне она растёт, обретает новую мощь, а её тело дрожит и бьётся.
Мише кажется, что она рыдает во сне, ищет защиты у вздрагивающего мужа, измученного бессонницей.

Он встречает пустым взглядом рассвет и проваливается в сон, словно пуля в гранёный ствол дуэльного пистолета. Он не видит сновидений.
По утрам Миша просыпается от сильного внутреннего толчка и врывается в реальность, точно воспламенённая порохом пуля.
Потом он слышит плач Насти и тихий голос Оли, которая поёт колыбельную. Мише требуется время, чтобы вспомнить, кто он и что вообще нужно делать.
Он ощущает себя потерянной нужной вещью, без которой научились обходиться. Он делает то, что должен и он входит в новый день, как в стоячую воду,
делая вид, что плывёт. Но тонет на мелководье и дышит только одолженным малышки воздухом. Именно у малышки потому, что Ольга сама с трудом дышит.
Миша записывает в дневнике: «Я чувствую себя, как человек, который не может вспомнить, в чём состояла обида, ума не приложит,
почему и от кого он должен защищать свою честь». Он не знает, что чувствует к Насте. Он чувствует своё незнание, как глубокую невыразимую печаль.
Ах, если бы девочка потянулась к нему, дотронулась до раздвоенного, точно жало змеи, подбородка.
Как можно быть папой для существа, которому невозможно бросить вызов? Как можно быть кем-то для того, кто от тебя ничего не ждёт?
Она могла бы тихо угаснуть в больничной палате. Она могла бы стать осечкой в бесконечной дуэли с Ольгой. А теперь — кто посмеет назвать происходящее любовью?

Однажды он не смыкает глаза и на рассвете. Пристально всматривается в слово «любовь», как в глаза отца и улыбку матери.
За окном серый стойкий месяц. Март сосредоточен и беззвучен, сумрачные стволы деревьев за стеклом набухают, пропитанные потоками ничейных слёз.

Михаил пишет записку Ольге, собирает вещи и уходит.

Он идёт каменистыми дворами, пустыми и жуткими в провалах искажённых снежных глыб. Воздух как озноб, пробирает его до костей.
За ним бежит старая рыжая собака. Сначала она рычит, издаёт глухие звуки, будто надтреснутый, ржавый колокол с разбитым языком, потом успокаивается.
Собака молча трусит рядом с Михаилом и бросает взгляды на его раздвоенный подбородок.

Вот они доходят до парка, и спускаются к чёрной речке. Под мраморными с прожилками весенними завязями жидкий срамной пепел.

Михаил отбрасывает сумку в сторону. Собака садится в шести шагах, обнюхивает сумку и ждёт.

Расходятся облака, подсвеченные розовыми лучами. Ветер разгоняет облака, за рекой над мартовским полем и рябыми домами поднимается юное, насмешливое солнце.

Человек и солнце изучают друг друга.

Ослеплённый человек подходит к барьеру.

Долгое время ничего не происходит.

Потом солнце меркнет, река ломает лёд, а поражённый навылет человек рыдает на плече старой собаки.

[Moderator]

№10 (порядковый номер работы)
Второй

Автор: Талия.

РАССКАЗ НЕ УЧАСТВУЕТ В КОНКУРСЕ


- Вы же понимаете, доктор, что я здоров. Если бы не это недоразумение, с которым, увы, мне придется дальше жить, я бы сейчас гулял по Арбату, клеил фемин, покупал дорогие напитки, - Виктор поднял на собеседника свои ясные, желто-карие глаза. Его лицо было безмятежно, доброжелательно, ухожено, и вполне симпатично.

Доктор наук, профессор, светило психиатрии с внушительным стажем, Сергей Владимирович Здравомыслов чувствовал неприятное сомнение в своих силах. Две персоны пациента с раздвоением личности умели вести беседу настолько "нормально", что каждую по-отдельности можно было бы предъявлять студентам мединститута как эталон, homo normalis. Вот только персон этих две.

- Как вы видите Андрея? - спросил Сергей Владимирович, следуя правилу "задавай вопросы пока не наступит ясность".
- Он всегда справа от меня. И чуть впереди. В земной жизни так - он впереди, он, в общем-то и живет здесь, на Земле. А я здесь при нем, я второй.

Врач выдохнул. "Ну, наконец-то. Вот оно!"- подумал Сергей Владимирович и сел поудобнее в кресло.

- А что вы считаете "недоразумением"? - профессор сохранял ровную интонацию.

- Андрей мог бы не паниковать и не бежать к психиатрам, когда осознал мое присутствие. Барышня кисейная. - Виктор улыбнулся доброй, хорошей улыбкой. В желтоватых глазах вспыхнули веселые огоньки.

- Зачем же вы дали ему о себе знать? У вас есть какая-то цель? - профессор потянул за долгожданную ниточку.

- Понимаете, доктор... - Виктор подумал немного, словно сомневаясь в целесообразности своего ответа - понимаете, Андрей это же я и есть. Почему бы мне не дать о себе знать? Люди, как правило, считают вторых "ангелами-хранителями" и ничуть не пугаются, когда такие, как я, проявляются в их земной жизни.

- Андрей с вами не согласен. Он считает вас посторонним, более того, чужим и даже враждебным.

- Да ерунда это. Какой же я ему чужой? - засмеялся Виктор. - Вы это точно знаете, доктор, не так ли? Давайте я вам расскажу, что вы сейчас пытаетесь сделать: вы ищете, как совместить нас с Андреем в единую личность, расщепленную из-за истории с девушкой. Так?

- Да... Так и есть. - Сергей Владимирович снова засомневался в успехе терапии. Никаких идей в голову не приходило. Пациенты с раздвоением личности хуже поддаются лечению, чем просто шизофреники, а в данном случае еще и осложнение бредовое, замысловатое присутствует. И конфликт впридачу. Одна персона подставила другую в присутствии красивой девушки. В результате пострадавшая личность на грани истерии, а виновная считает себя спасителем, хранителем, избавителем и провидением божьим.

- Нас совместить невозможно. Мы с Андреем не расщеплены. Просто он это он, а я - это второй он.

- Ладно, Виктор, давайте отдыхать. - Профессор решил побеседовать с "Андреем", в свете новой информации о "Викторе".

- Я могу уступить Андрею прямо сейчас.
Виктор определенно владел ситуацией. Но как? Сергей Владимирович не находил ответа. "Андрей" не имел никакого контроля над "Виктором" и не мог сохранять спокойствие и безмятежность. А "Виктор" мог.

***
Тихий уютный парк купал здание лечебницы в листве высоких деревьев. Шум городских улиц терялся в соседних дворах и был едва слышен. Лечебница расположилась в особняке с башенками, который, к сожалению, довольно сильно пострадал в перипетиях революционной экспроприации. Почти не осталось лепнины, почти стерлись мраморные лестницы. Но шарм старинного здания все же чувствовался в изысканных линиях фасада.

И потолки. О, какие там были потолки. Высокие, гордые, не сломленные десятилетиями дешевой побелки.

Андрей, молодой человек тридцати двух лет, со стандартным высшим образованием и обычной работой в менеджменте среднего звена, сам пришел в лечебницу. Попросил помочь, рассказал, что сошел с ума, отчетливо слышит чей-то голос, а еще вынужден подчиняться другой личности, которая вселяется в него по своей прихоти, говорит и действует за него.

Профессор Здравомыслов решил, что пациент с раздвоением личности украсит его новую монографию еще одним интересным кейсом для полноты исследования. Он взял себе Андрея вне очереди с лестной мыслью о собственном великодушии. Все-таки светило психиатрии, не рядовой врач.

***
- Андрей, когда вы в первый раз услышали голос? Как вы его услышали?

- Понимаете, доктор, я давно замечал, что иногда мне в голову приходят очень своевременные мысли. Будто мне их кто-то подсказывает. Был бы верующим, думал бы, что ангел-хранитель уму-разуму добавляет в глупую голову. Но я современный человек, конечно, я думал, что это подсознание у меня так работает.

- Как вам эти мысли приходили в голову? Вы их слышали?

- Да я уже и не знаю, то ли ушами слышал, то ли нет... Вот сейчас я отчетливо слышу голос. А началось это четыре месяца назад, летом. В гостях у друзей познакомился с очень красивой девушкой, пригласил в кафе, в кино. То да сё. Начали встречаться. Хорошая девушка! Сидим как-то в пиццерии, смеемся, ждем заказ. А у меня в ушах вдруг отчетливо - "Посмотри какие у нее холодные глаза. Видишь? Она пришла вкусно поесть."

- А у девушки действительно были холодные глаза? Что вы сами думаете, зачем она встречалась с вами?

- Док, я готов поклясться, что до того, как "голос" заговорил, у нее были обычные серые глаза, без намека на холодность или еще там что-то. Но стоило ему сказать мне это - и я увидел в ее глазах равнодушие, улыбка показалась издевательской, ее голос - нарочито веселым. А дальше было еще хуже. Голос каждый раз, при каждой встрече говорил мне какие-то гадости о ней. То про ее смс-ки намекнет, на которые она отвлекается. То про одежду выскажется. То акцентирует внимание на жаргонных словечках... Профессор, вы знаете хоть кого-нибудь, кто не использует никаких мусорных слов в речи?!

- Боюсь, что нет...

- Вот именно! И что ужасно - как только голос мне об этом говорил, я сразу начинал видеть и слышать все эти нюансы так, будто их умножили на десять. Немного увеличенные губы показались жуткими варениками, которые невозможно поцеловать. Нарисованные брови - дикой мультипликацией. Гм... очень смешной, впрочем... Но это ужасно - я же стал смеяться, как полный идиот.

- Но может быть, это действительно подсознание вам подсказывало, на что обратить внимание?

- Но зачем? Красивая девушка, у нас все могло сложиться. Я попытался игнорировать голос и не обращать внимания на эти его комментарии. Так он начал отключать меня, и действовать по своему усмотрению. Действовать, доктор... Будь я верующим, пошел бы в церковь дьявола изгонять.

- Вы помните, что происходит, когда Виктор говорит и действует вместо вас?

- Иногда.

- Что-нибудь вам запомнилось ярко?

- Конечно. Когда эта скотина вслух сообщила Даше, что силикон еще в попу закачать можно, а потом... потом... Доктор, я не могу об этом говорить. - Андрей поднял глаза.
Сергей Владимирович снова отметил странную способность менять цвет глаз при изменении лидирующей в данный момент персоны. У Андрея были серые глаза.

***
- Виктор, почему вам не нравится Даша?

- Обычная охотница за штанами. Годится на разок. - пожал плечами Виктор.

- Предположим. Но ведь встречался с ней Андрей, не вы. Почему вы считаете себя вправе вмешиваться? - Сергей Владимирович пытался найти точки примирения персон.

- Так я - это второй он. Потому и вправе.

- Хорошо. Расскажите, как вы раньше жили, не вмешиваясь в жизнь Андрея.

- Как все вторые. У нас собственная жизнь имеется. Как правило, пока вы спите.

- Вы думаете, "второй" есть не только у Андрея?

- Разумеется. Второй есть у всех. - В глазах Виктора весело рассыпались желтые огоньки.

- А зачем нужны "вторые"?

- Хм. А зачем вот вы, например, нужны? - Лицо Виктора было спокойно, даже серьезно, смеялись только глаза. - Вы же понимаете, что ваша суета, которую вы по недоразумению называете жизнью, не имеет ни капли смысла?

- А жизнь "вторых" имеет смысл?

- Так и ваша жизнь имеет смысл. Только вы о нем даже не догадываетесь. Ваши представления о мироустройстве болтаются между религией, сравнимой со сказками для малышей и новорожденной наукой, которой еще расти и расти.

- Почему вы так считаете?

- Почему вы думаете, что это умозрительное мнение? Я второй. Я живу в другой парадигме.

- Хорошо, Виктор. - Сергей Владимирович понял, что в этот словесный пинг-понг можно играть до бесконечности. А надо лечить пациента. Как-то надо примирить Андрея со своим бессознательным. - Думаю, вы во многом правы. Но как быть с Андреем? Он с ума сходит от вашего голоса в ушах и провалов в памяти, когда вы проявляетесь вместо него.

- У меня есть идея, док. - Виктор серьезно посмотрел на врача. - Предложите Андрею вызвать меня на дуэль. Уж поверьте, я-мы достаточно романтичны, чтоб поиграть в эту игру по-настоящему.

***
- Андрей, если бы вы могли вернуться к своей обычной жизни, без голоса в ушах, без провалов в памяти, без всей этой чертовщины с одержимостью, как бы вы жили дальше?

- А это разве возможно? Честно говоря, я об этом не думал. - Андрей выглядел потускневшим, без огня. Одежда на нем смотрелась по-другому, не так, как на Викторе. Андрей не был ни элегантным, ни подтянутым. Виктор в той же толстовке имел куда более стильный вид.

- Почему бы нет? Вам мешает некая сущность, которая считает себя вправе принимать за вас решения. Разозлитесь на нее, заставьте ее уйти.

- Но как? Он сильнее меня, док. - Андрей тоскливо посмотрел на психиатра.

- Бросьте ему вызов. Убейте его! - профессор внимательно наблюдал за пациентом, стараясь увидеть все оттенки его мимики и жестов. Для успеха нужно было состояние решимости справиться с проблемой раз и навсегда.

- Дуэль?
- Дуэль!

продолжение

[Moderator]

Продолжение Второй

Обычно Сергей Владимирович беседовал с пациентами в одной из комнат в башенке, обставленной, как кабинет. Здесь было все необходимое для работы и комфорта. Старая добротная мебель, мягкий свет, тишина. Ветви деревьев заглядывали в окна, расчерчивая стены и пол ажурными тенями. Уютно и далеко от жилого крыла, можно и выстрелить. Скорее всего, на звук никто не обратит внимания.

К дуэли надо было подготовиться. Профессор понимал, что небрежность обернется провалом эксперимента, а другого шанса, скорее всего, не будет никогда. Ну где он еще найдет пациента с таким восхитительным бредом?

Для правдоподобности дуэли он раздобыл спортивный стартовый пистолет, большую вертикальную видеопанель, камеру для съемки. Попросил инженеров настроить задержку передачи изображения на панель, немного, на полсекунды.

На окнах опустили жалюзи, убрали все лишнее.

***
- Он тоже держит перчатку? - Андрей смотрел на собственное изображение на большом вертикальном мониторе. Из-за задержки передачи сигнала эффекта зеркала не было. Изображение двигалось с опозданием.

- Да. Бросайте ему вызов. - Профессор с любопытством наблюдал за пациентом.

- Ты сломал мне жизнь! Ненавижу! - Андрей кинул перчатку себе в монитор. Отражение кинуло перчатку в ответ. Пистолет лежал под рукой. Анрей взял его, медленно прицелился и выстрелил.

Ответного выстрела не последовало, профессор сразу выключил монитор. Андрей завороженно смотрел на темный экран, будто видел там что-то большее, чем темную поверхность.

- Я убил его, доктор! Его больше нет! - Андрей посмотрел на профессора. В его серых глазах на мгновение вспыхнули и рассыпались веселой стайкой желтые огоньки.

***

Очень скоро Андрей пошел на поправку. Тяжелые воспоминания об одержимости погасли, ушли в небытие. Проснулась жажда жизни, он с удовольствием начал строить планы на будущее, вспомнил о своих давних мечтах. Завел себе блокнот с целями. Голос больше его не беспокоил, депрессии не стало.

Он чувствовал себя победителем, а у героев не бывает уныния.

Реабилитация прошла успешно, Андрей благополучно вернулся к нормальной жизни. Близкие не знали о его болезни, заметили только, что он стал увереннее. Подумали, что повзрослел. С девушкой, правда, помириться не получилось. Он честно попытался, извинился за свои выходки. Она простила ему идиотские намеки на силиконовый тюнинг и другие неприличия. Но он так и не смог поцеловать ее в "вареники".

***
Сергей Владимирович включил камеру, чтобы прочувствовать эмоции пациента, когда он сам в себя выстрелил. Это было важно для науки.

Из монитора на него смотрели желто-карие глаза его отражения. Знакомые веселые желтые огоньки заплясали в ответ на немой вопрос. А в ушах зазвучал приятный голос:

- Какая ирония, да, Серёга? Идти некуда, ты уже в психбольнице. И ты здесь главный врач!

[Moderator]

№11 (порядковый номер работы)
Ирма

Ксения жила на окраине города, в тихом спальном районе. Раньше здесь простирались поля и яблоневые сады, но сады вырубили, проложили две дороги, настроили домов и магазинов - получился новый человейник.
В детстве её часто дразнили волчонком, из-за редкого цвета глаз, напоминавшего каплю янтаря. Может быть поэтому, у неё была особенная связь с собаками. В четырнадцать лет, девочке подарили овчарку. Назвали её Ирма. Ксения мечтала, когда вырастет, построит большой питомник и будет разводить волкособов.

Наступили летние каникулы. Ксения успешно сдала экзамены, и пару дней назад отметила семнадцатилетние. Весной у Ирмы родился щенок, и сегодня Ксения решила, что Аська уже достаточно взрослая, чтобы приучать её к самостоятельным прогулкам.

Недалеко от дома Ксении начинался парк. Лет десять назад – это было уютное место отдыха с ухоженными аллеями, ярко выкрашенными скамейками, большим колесом обозрения, но последние лет пять здесь ничего не делали. Колесо обозрения закрыли, краска на скамейках облезла, везде лежали кучи мусора. Парк медленно зарастал, молодняк вырубали только со стороны домов, а остальная часть постепенно превращалась в непроходимые джунгли. Гуляя по центральной аллеи, Ксении постоянно встречала отдыхающих, которых в этот день было, как грибов после дождя. Девушку это бесило, она не любила гулять с собакой, если рядом находились люди. Психанув, взяв Аську на руки, она направилась в глубь парка. На полузаросших аллеях было прохладно и тихо. Набегавшись, уставшая Аська улеглась на землю, высунув язык и тяжело дыша.

- Устала? – усмехнулась Ксения, - будешь теперь знать, как дома шалить.
Наклонившись над щенком, Ксения не заметила, как на аллею, на велосипеде, выехал мужчина. От неожиданности у неё всё замерло внутри. Поравнявшись с девушкой, мужчина внезапно схватил её за грудь. Проехав ещё немного он остановился, спрыгнул с велосипеда и направился к Ксении. От такой дерзости, Ксения вспыхнула как спичка, схватив первую попавшуюся палку в руки, она приготовилась дать отпор обидчику. Мужчине на вид было лет сорок пять, коренастый, широкая грудь, густые, коротко стриженные волосы, торчали ежиком.

Как только мужчина подошёл, девушка со всей силы ударила его палкой, палка разломалась на несколько частей, не причинив особого вреда. Мужчина резко схватил Ксению за руки и дернул на себя, она стала сопротивляется, и они упали на землю. Ксению обдало запахом немытого мужского тела, нечищеных зубов и чеснока. Лицо насильника напоминало гипсовую маску, а в расширенных, потемневших глазах - плескалась злость. Девушка брыкалась и старалась попасть коленом в пах, но мужчина ловко уворачивался, а потом начал душить. Перед глазами замелькали тёмные пятна, в ушах появился звон, паника, как цунами, накрыла Ксению. Она поняла, что теряет сознание, а значит насильник может делать с ней всё, что захочет.

Недалеко в кустах, раздался глухой собачий лай. Испугавшись, что девушка позовёт на помощь, мужчина резко вскочил и побежал к велосипеду. Ксения, глубоко вдохнула и с трудом встала. Ноги плохо слушались, голова кружилась.
Из боковой тропинки, на аллею, вышла Тамара Васильевна, с ротвейлером Партосом.
- Здравствуй, Ксения, ты сегодня без Ирмы?
- Здравствуйте. Да, вот Аську выгуливаю, - быстро ответила Ксения и не останавливаясь поспешила домой.

Даже дома, девушку продолжало трясти. Она никак не могла избавится от вонючего запаха пота, который казалось навечно застыл у неё в носу. Чтобы хоть как-то расслабится Ксения решила принять горячую ванну, с ароматизированной морской солью, но девушке показалось этого мало. Она взяла дорогие мамины французские духи и вылив половину флакона на салфетку, поднесла к лицу и только после этого, смогла погрузиться в приятное тепло ароматной воды. Закрыв глаза, попыталась обо всём забыть.

Выйдя из ванны, Ксения посмотрела на себя в зеркало. В отражении она увидела худенькую, невысокую девушку, с бледным лицом и растрёпанными тёмно-русыми волосами. В глазах застыл страх. С левой стороны, на тонкой длинной шеи, виднелся кровоподтёк. Потрогав его пальцем - Ксения разрыдалась. Вечером мама Ксении, Елена Владимировна, заметила, что дочка какая-то тихая, спросила:
- Ксюш, что-то случилось?
Девушка всё рассказала маме. Мама была в бешенстве.
- Так, быстро собирайся, мы сейчас же идём в полицию!
- Ты думаешь там помогут? – скептически спросила Ксения.
- Помогут - это их работа.

Войдя в кабинет дежурного следователя, капитана полиции Душнова, Елена Владимировна, сразу начала излагать проблему. Ксения сидела рядом с мамой, безразлично рассматривая потолок. Выслушав женщину, полицейский начал задавать уточняющие вопросы, и попросил Ксению составить фоторобот. Только сейчас девушка поняла, что не помнит лицо насильника. Ведь его морда была в нескольких сантиметрах от её лица, но всё что она помнила – это запах немытого тела, вонь чеснока и липкие руки у себя на шее. Ксюша молчала и не знала, как объяснить то, что не помнит лицо человека, который чуть её не изнасиловал. Посмотрев внимательно на Ксению, почесав затылок, полицейский вздохнул и начал издалека:
- Я конечно всё понимаю, но может девочка неправильно всё поняла? – с надеждой в голосе спросил полицейский.

Слова следователя вывели Ксению из ступора. Вскочив со стула, она подошла к столу и глядя в глаза капитану произнесла:
- Мама пойдём отсюда. Я не собираюсь отчитываться перед мухомором в кепке, - и быстро вышла из кабинета.
Она слышала, как в кабинете мама что-то доказывала полицейскому, но ей было всё равно. Ксения твёрдо решила, что сама накажет насильника и уже придумала как. Вызов брошен, вызов – принят.
Вернувшись из полиции, Ксения сразу отправилась в соседний двор, там жил одноклассник Димка. Она вспомнила, что его старший брат давно занимается дрессировкой собак, именно к нему она и собиралась отвести Ирму. Димка, как всегда, сидел с друзьями во дворе и занимался фигней.
- Привет.
- О, привет. Соскучилась что ли? – весело ответил Димка.
- Нет. Мне надо с тобой поговорить. Давай отойдем.
Отойдя в сторону девушка начала разговор:
- Слушай Димка, а где твой брат дрессирует собак?
- А тебе зачем? – удивился Димка
- Ты тупой? Если у меня есть собака, а твой брат занимается дрессировкой собак - то зачем он мне?
- Да ладно, чё ты. На Пятаке. Как раз завтра вечером будет занятие.
- Отлично. Ты ему позвони и скажи, что я завтра приду. Ладно? - мило улыбнулась Ксения.
- А что мне за это будет? – хитро прищурился Димка.
- Куплю тебе банку пива.
- А, ну так это другой разговор.
На следующий день Ксения отправилась на занятие с Ирмой, а после, когда все собачники разошлись, подошла к Олегу, брату Димки и спросила:
- А ты можешь научить Ирму работать на человека?
- Зачем тебе это? У тебя и так хорошая собака, с отличными охранными качествами.
- Да я это знаю, но я её ни разу не травила на человека. В жизни всё может случиться, я девушка хрупкая, мало ли кто приставать начнёт.
- Ладно, сделаем мы тебе собаку баскервиль, - засмеяла Олег.

Ксения дрессировала Ирму три раза в неделю. Тренировали собаку жёстко, учили работать с перехвата, уходить от ударов и заходить со спины. Собака отлично справлялась, не зря её взяли в одном из лучших питомников овчарок по рабочим качествам.
Каждый день Ксения по несколько часов бродила в парке, в надежде, встретить своего обидчика, но мужчина больше не появлялся. Уже приближалось первое сентября, а Ксения так и не смогла осуществить задуманное. На одном из занятий, Ксения спросила у Олега, сможет ли он научить Ирму работать на горло.
- Не надо усердствовать, - ответил Олег, - Ирма отлично справляется с охраной и сможет тебя защитить, а если что-то пойдёт не так - даст тебе время убежать.
- А я не хочу бежать! - зло выкрикнула Ксения, - Так научишь или нет?
- Не нервничай. Ты отдаёшь себе отчёт, что в таком случае Ирма станет оружием в твоих руках, реальным оружием, которое сможет убить?
- Это мне и надо.
Олег внимательно посмотрел на девушку и понял - она не шутит. Подумав предложил:
- Хорошо давай попробуем. Но предупреждаю, не все собаки могут этому научиться, поэтому если Ирма не пойдёт, значит мы закроем эту тему. Согласна?
- Хорошо.
Но Ирма пошла.

Было начало октября - разгар бабьего лета. Ксения особенно любила это время, когда в природе останавливалась суета, а листья ярким разноцветным ковром устилали землю, приятно шурша под ногами – всё готовилось ко сну. Ситуация, которая с ней произошла летом, стала забываться, время резинкой стирало из памяти неприятные моменты. Часто Ксения уходила гулять с Ирмой за город, где оставались ещё островки не вырубленного яблоневого сада, за которыми расстилались бесконечные поля и было, даже, небольшое озеро. Озеро не пользовалось популярностью, потому что вода в нём, даже очень жарким летом оставалось холодной, а дно было неравномерным от самого берега, во многих местах резко обрываясь переходя в опасные омуты, из которых не так просто выбраться. Но там было тихо и очень редко встречались люди.

В пятницу после школы, придя домой и быстро перекусив, Ксения пошла гулять с Ирмой к озеру. Прошло около двух часов и начинало смеркаться, девушка решила, что пора возвращаться. Уставшая Ирма спокойно шла рядом с хозяйкой. Неожиданно из-за кустов к ним вышел человек с велосипедом. Ксения ели успела схватить Ирму за ошейник. Мельком глянув на мужчину, Ксения вся затряслась и не раздумывая, замахнувшись кожаным поводком, ударила незнакомца. Со свистом рассекая воздух, поводок ударил мужчину по лицу оставляя красный след и рассечённую губу. Собака среагировала молниеносно, вырываясь из рук хозяйки пыталась дотянутся до мужчины, но он поставил перед собой велосипед, который и спас его ноги.
- Ну, что урод, узнал меня! - выкрикнула Ксения.
- Вы меня с кем-то путаете, - лепетал перепугано мужчина, - мы с вами не знакомы.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Ирма

Поводок снова просвистел в воздухе, на этот раз мужчина успел увернутся и удар пришёлся по руке.
- Сейчас я освежу тебе память! - гневно кричала Ксения.

Ирма как безумная лаяла на человека и пыталась его укусить, рвала велосипедные покрышки, но Ксения крепко держала ошейник. Адреналин хлестал по венам и Ксению медленно затягивало в трясину ненависти. Она готова была отпустить Ирму. Собака всё-таки дотянулась до незнакомца и цапнула его за ногу. Мужчина закричал. Крик, как холодный душ отрезвил Ксению, она вспомнила вопрос Олега, когда на одном из занятий Ирма с остервенением рвала защитный костюм на фигуранте, пытаясь добраться до горла, готова она стать убийцей? Тогда Ксения ничего не ответила, но на занятия по дрессировке собаку больше не водила. Взглянув на своего обидчика, она увидела уже немолодого мужчину: нечесаные грязные волосы, потное лицо, бордово-красный след от поводка, опухшая губа. Ей стало так противно, хотелось взять салфетку и тереть, тереть руки пока кожа не заскрипит. Успокоив собаку и крепко держа её за ошейник, она молча стала уходить. Пройдя метров пятьсот - обернулась. Мужчина прихрамывая шёл в сторону озера, таща за собой велосипед.

Только сейчас Ксения ощутила, как у неё болит левая рука, от впившегося ошейника. Отпустив собаку, она посмотрела на руку: пальцы побелели и совсем ничего не чувствовали, а на ладони выступили капельки крови.
- Гуляй.

Почувствовав свободу, Ирма развернулась и ринулась вслед за мужчиной.
- Ирма, стоять!!! Стоять!!! - как сумашедшая кричала Ксения, но собака, прижав уши, мчалась вслед за незнакомцев. Обернувшись на крик и увидев несущуюся собаку, мужчина бросил велосипед и побежал к озеру. Ирма его почти настигла, но он успел забежать в воду и отойдя от берега на несколько метров, остановился. Собака в воду не пошла, а стала ждать хозяйку, спокойно усевшись на берегу и внимательно наблюдая за незнакомцем. Подбежав, Ксения первым делом пристегнула поводок, и только после этого перевела дыхание, ноги так дрожали, что девушка могла стоять только потому что опиралась на собаку.

Немного отдышавшись она взглянула на обидчика, их глаза встретились. Полный ненависти взгляд незнакомца не сулил ничего хорошего, сжатые губы побелели то ли от напряжения, то ли от холода, пальцы сжаты в кулак. Ксения наоборот - успокоилась, хитро прищурив «волчьи» глаза, поглаживая собаку стала подходить к самой кромке воды. Мужчину всё сильнее и сильнее била дрожь, он сделал шаг в сторону девушки, но Ирма снова кинулась на незнакомца, насколько позволял поводок, прижав уши грозно зарычала, показывая длинные, белые клыки. Он инстинктивно отступил назад и сразу с головой ушёл под воду. Пытаясь выбраться, мужчина неумело бил руками по воде, снова и снова погружаясь в пучину. Ксения зачаровано смотрела на танец смерти. Наконец всё стихло. Еще немного постояв, потрепав собаку по холке, девушка произнесла:
- А всё-таки у нас получилось, - и не спеша направилась домой.

[Moderator]

№12 (порядковый номер работы)
Дуэль. 60+

— Уходи, нам не о чем разговаривать!
Анна Леонидовна изо всех сил держала дверь. Синие вязаные тапочки скользили по полу, подыгрывая рвущейся снаружи фурии. Аглая Петровна не знала пощады. Ее тучное тело проникало в квартиру соседки медленно, но неизбежно.
— Не смей закрывать дверь. Разговор не кончен.
— Это мой дом и моя дверь. Я решаю, когда и кого впускать.
Анна Леонидовна отлично понимала, что варианта «не впускать» у нее нет. Вытолкать за порог даже ногу соседки — было проблематично. Она почувствовала себя еще более хрупкой, чем есть, и на миг ей стало страшно. Представилось, что там за дверью не старая разбушевавшаяся подруга, а по-настоящему опасный человек. И он вот-вот ворвется в дом.
Плечи Анны Леонидовны поникли. Ладони саднило. Она мягко отпустила дверь и отошла в сторону.
— Ты перешла все границы — сопела Аглая Петровна, убирая от глаз ярко-фиолетовые волосы.
— Я больше не позволю разговаривать со мной в таком тоне. И врываться ко мне. И грубить, — Анна Леонидовна одернула на себе халат, вернула на место съехавшие на нос очки, расправила плечи, — я лишь расставила границы, дорогая.
Аглая Петровна заполнила пространство прихожей ароматом герани и волной удушающего гнева. Она тяжело дышала, выгнув спину и уперевшись ладонями в колени.
— Шестьдесят лет ты счастливо жила без них. А тут решила меня обидеть?
— Это все остальные жили счастливо. Обидеть?
На звук голосов прибежала изящная белая кошка. Она, заливаясь мурчанием, принялась потирать бок об ноги Аглаи Петровны.
— Ай да ласковая ты, Псина.
— И вот, опять! Я назвала ее Мурочка.
— Мурочка-дурочка. Откликается-то она на Псину. Чем плохо…
— Это все ты, со своей псиной! Я хотела назвать ее по-другому. Вот! Ты ни во что меня не ставишь. Творишь все, что тебе вздумается. Всегда творила… Хотя, подожди, надо не так…
Анна Леонидовна, чтобы занять руки, стала перебирать вещи на комоде. Сложила перчатки, расправив каждый пальчик, свернула трубочкой пушистый, разноцветный шарф, покрутила в руках шапку с цветочком.
— Я злюсь, потому что все спускала тебе с рук. Столько лет. Я хочу…
— Псиночка, хорошая девочка.
Аглая Петровна играла с кошкой — гладила ей пузо мыском красного вязаного тапочка.

Она пыталась вспомнить, с чего все началось, и никак не могла нащупать этот момент.
Было обычное утро. Она зашла к соседке поживиться сушками к чаю. Дома сладкого не держала — чтобы не переедать. Сначала они сидели на кухне, смеялись. Смеялись уже который день. И повод не тускнел. А все потому, что не надо доверять свои брови практиканткам в парикмахерской на углу. Этот эксперимент подарил Аглае Петровне две широкие черные дуги над глазами, которые, по словам практикантки, изящно эти самые глаза подчеркивали. И, вероятно, добавил подругам несколько лет жизни.
Они обсудили нового дворника, обещанное похолодание, последний чек из магазина. Договорились вечером испечь шарлотку. Потом зашли в комнату. А комнату-то не узнать! Аннушка всю мебель выкинула. Когда только успела? Остались ее джунгли из цветов, кресло да телевизор.
И вот тогда Аглая Петровна что-то сказала. Что-то недовольное, возможно ругательное. Вот там-то подруга и взбеленилась. На ровном месте.

Анна Леонидовна уже не перебирала вещи — сминала. К горлу, перехватывая дыхание, подкатил огромный валун. Застарелое чувство — улыбайся да помалкивай, ты же умница. Губы дрогнули. Глаза защипали слезы. Женщина зарычала. Схватила с комода перчатку и с размаху ударила соседку по груди.
Та изумленно вскинула глаза, попятилась к двери. Наступила на доверчиво подставленный хвост кошки. Подскочила, испугавшись, заорала вместе с ней. Кошка вырвалась и, вопя, скрылась из виду.
— Тебе не к психологу ходить надо. Тебе в дурку пора! Ненормальная!
Вторая перчатка прилетела Аглае Петровне в лицо. Больно хлестнула по глазу.
— Это что ты такое творишь, старая стерва? Драться будем? — потрясая перчаткой перед носом вжавшейся в стену подруги, громыхала она. — Дуэль?!
Анна Леонидовна вздернула подбородок. Кивнула.
— Я отметелю тебя, наглая баба, и ты вернешь мне лучшую подругу. Все будет как раньше.
— А если я… Если ты проиграешь, мне больше не придется заботиться о твоих чувствах и терпеть твою беспардонность! Так больше продолжаться не может.
Глаза Аглаи Петровны сузились в две крошечные щелочки, брови слились воедино, второй подбородок дрогнул.
— Победитель получит желаемое. А поверженная, психованная баба, вечером того же дня украдет у Палыча метлу. И верхом на ней, в одной ночной рубашке… Хохоча. Проскачет круг по двору.
Анна Леонидовна схватилась за сердце.
— Я принимаю условия, — прошептала она.
— Перчаточки я заберу, раз тебе не надо. Что, я зря старалась? У-у.
Хлопнула дверь.

Анна Леонидовна выпила стакан теплой воды. Мелкими глоточками. Постояла у окна, любуясь танцем снежинок. Она любила наблюдать зиму из теплой квартиры.
Затем, наполнила пластиковую розовую леечку и пошла поливать цветы.
Комната утопала в зелени.
Раньше, здесь громоздилась стенка, заполненная никому не нужным барахлом. Стоял старый неудобный диван, два письменных лакированных стола и один стол-книга. На полу лежал жуткий рассыпающийся ковер. В каждом углу хоронилось бесчисленное количество пакетов с тряпками.
Прежде чем раздать, Анна Леонидовна бережно разобрала каждый пакет. Там лежали старые платья, которые и сейчас ей были в пору: по-размеру, но совсем не по-возрасту; рубашки покойного мужа, его любимая шляпа, совсем новые джинсы; коллекция плюшевых мышат младшей дочери — она не захотела их забирать, переезжая в Америку; застиранная одежда старшего сына, его детей и даже его жены. Вещи забрала улыбающаяся дама из благотворительного фонда.
За мебелью приехали какие-то студенты, в тот же день, как Анна Леонидовна дала объявление. Благодарили, подарили вкусную шоколадку с фундуком.
Она же, оставила себе только альбомы с фотографиями.
Теперь в комнате можно было дышать. Здесь остались лишь растения, которые никогда не прекращали ее радовать. Новенькое уютное кресло, огромный телевизор и стол с компьютером, чтобы заниматься с учениками и разговаривать с детьми.

Женщина жаловалась цветам:
— Она же с детства такая. Наглая. Бестактная. Самая важная фигура на доске. В каждой бочке затычка. Я что, спрашивала, что она думает? Иди ко мне, Псиночка, хорошая моя кошечка. Вот ответь, я ее спрашивала? Нет! А она мне: фу, это же надо, совсем чокнулась. Дурой назвала. А со мной так нельзя. Больше не потерплю… А что дальше? Дуэль? Драться? На шпагах? Как она себе это представляет?
Анна Леонидовна присела на краешек кресла, прикрыла глаза. В ее воображении…

«Шпаги со звоном встретились.
Шаг вперёд. Выпад.
Ноги женщин танцуют на пыльном полу. Спины прямые. Лица напряжены. Из пузатой колонки Патрик распевает прощальную песню. Шпаги рассекают воздух, наполненный ароматом чуть подгоревшей шарлотки.
Отступление. Скачок вправо. «Стрела».
В этом сумрачном пространстве приходиться избегать не только укола холодной стали, но и чашек, разбросанных под ногами. Мешает тяжелый стол, захвативший треть комнаты, пара старинных кресел и книжный шкаф, растянувшийся вдоль стены.
Боевая стойка. Прямой укол. Уклонение.
В вихре битвы не разобрать, кто задел шкаф. Книги, одна за одной, вылетают с полок. С грохотом падают под ноги. Парят над головами, изрезанные в клочья.
Аглая Петровна роняет шпагу и опускается на колени. Омывает слезами свои истерзанные сокровища.
Анна Леонидовна ищет телефон. Нужно звонить Феденьке, среднему сыну Аглаи Петровны, чтобы тот срочно приехал на скорой и вколол матери что-нибудь от давления.»

Анна Леонидовна вскочила. Стряхнула с себя остатки увиденного.
— Никаких шпаг. Ужас какой. Никаких шпаг!
Она прошла на кухню. Насыпала корм для кошки, полюбовалась, как та ест — жадно, с охотой.
Хотелось пить. Анна Леонидовна поставила на плиту кастрюлю с водой.
— Безопасней всего — словесная дуэль.
Высыпала в кипящую воду стакан размороженной малины. Следом отправились пять столовых ложек сахара.
— Но Аглая ругаться мастерица. Не зря она вместо меня на почту ходит. И курильщиков в подъезде извела. И мусорки не дала под окнами поставить…
Анна Леонидовна улыбалась, перетирая через сито сварившиеся ягодки.
— Крутая ведь баба, когда орет не на меня.
Она влила в кастрюлю разведенный с водой крахмал. И медленно перемешивала, пока жидкость не загустела.
— Подобный бой я точно проиграю.

продолжение

[Moderator]

Продолжение Дуэль. 60+

После такого бурного начала дня, Анне Леонидовне требовался отдых — желательно сон.
Она расплела и расчесала свои длинные, седые, не знавшие краски волосы. Аккуратно повесила халат на спинку стула. Там же оставила телефон, чтобы не зачитаться новостями.
Устроилась поудобнее на кровати, укрывшись безразмерным шерстяным платком, и стала очищать мысли. Сначала нужно было почувствовать одну точку на теле — это всегда было правое колено, оно до сих пор напоминало о несложившейся карьере фигуристки. Затем еще три: нос, левая ладонь, живот.
Держать вниманием все четыре точки очень сложно, но в этом и секрет. Такая сосредоточенность на теле всегда помогала расслабиться.

«На площадке третьего этажа неоном горит надпись «Бытовая дуэль».
Натянутые канаты перекрывают выход на лестницу. Мускулистые бразильские парни разминают соседкам плечи перед боем.
Анна Леонидовна в белом халате.
Аглая Петровна в черных джоггерах и видавшей перестройку майке «Metallica».
Женщины бьют друг друга по рукам и расходятся по квартирам.
Полуголая девица выскакивает из лифта с табличкой «Раунд 1».
Замазанный краской счетчик VS украденный придверный коврик.
— Дамы разминаются, присматриваются друг к другу, — проорал из ниоткуда спортивный комментатор.
Девица сменила табличку — «Раунд 2».
Посреди ночи звонок в дверь. Что в пакете? Заказ из магазина для взрослых VS на балкон заброшено шестнадцать блинов, багет и четыре булочки с изюмом. Голуби не заставят себя ждать.
— Пошла жара, господа! Это я и называю настоящий бой, — неистовствует комментатор.
«Раунд 3»
К даме в белом пришел батюшка. Отпевать VS мыши. Дюжина мышей подброшена в соседскую квартиру.
— Это нокаут, дамы и господа, — кричит комментатор.
— Помогите! Уберите этих тварей, — вопит Аглая Петровна.
— Всем лежать, — командует ворвавшийся на этаж наряд милиции.»

Анна Леонидовна открыла глаза. Вытерла взмокший лоб тыльной стороной ладони.
«Это же надо такому присниться» — подумала она.
Потянулась, завернувшись в платок сползла с кровати. Не нащупала тапочки: видно кошка утащила их к себе под подоконник. Босая и растрепанная, подошла к компьютеру. Специальный стул все еще не доставили, вместо него стояла деревянная табуретка, изрисованная фломастерами.
Анна Леонидовна проверила почту. Удалила спам. Не стала открывать сообщение от матери одного из учеников. Там наверняка снова претензии, что на каникулы нет домашнего задания. А зачем оно ему? Зачем ему сохнуть над уравнениями, когда можно весь день пропадать на горке, благо современная одежда позволяет долго не замерзать.
Или играть с друзьями, не заботясь о времени. Во что там сейчас играет современная молодёжь?
Давным-давно, в беззаботном детстве, они с Аглаей и соседскими мальчишками ходили в лес на лыжах, строили снежные крепости, пели у костра песни. По вечерам играли в шахматы. Сидели под столом на застольях, укрытые от взрослых разговоров длинной белой скатертью. Они всегда были друг за друга.
Анна Леонидовна открыла Google.
По запросу «дуэль» поисковик выдал картинку с последним поединком великого поэта. Пистолеты.
— Как это все неправильно, — вздохнула женщина. — Неужели все закончится так…

«Светает. В водосточных трубах завывает ветер. Крупными хлопьями, будто в замедленной съемке, падает снег. Анна Леонидовна и Аглая Петровна стоят спина к спине. Их распущенные волосы переплетаются между собой, танцуя причудливый танец. Дула пистолетов смотрят в серое, низкое небо.
Дворник Палыч опирается на метлу, жует сигаретку. Он суров и собран.
— Десять шагов, леди. И раз…
Женщины расходятся в разные стороны. На десятом шаге поворачиваются друг к другу. Анна Леонидовна ищет по карманам очки, близоруко щурится. Все пропало. Наверное, они остались дома, на подлокотнике самого удобного в мире кресла.
Соседки поднимают пистолеты. Взводят курки дрожащими пальцами.
— По моей команде! И-и-и… пли!
Два выстрела звучат одновременно. Со всех окрестных деревьев, с карканьем, взлетают вороны. Старые подруги падают лицом в снег. Он окрашивается красным.»

***
Когда в дверь постучали, Аглая Петровна читала книгу. Перед ней стояла форма для запекания. Она залила яблоки, изюм и грецкие орехи тестом, а в духовку так и не поставила. Зачиталась.
— Вот тетеря, — улыбнулась себе женщина и пошла открывать дверь.

— Я сдаюсь, — раздался звонкий голос Анны Леонидовны.
Она всунула соседке в руки кувшин киселя, вытерла ноги и прошла в квартиру.
— Значит ты проиграла?
— Нет, дорогая, только сдавшись я побеждаю. Мы побеждаем. Только так!
— А с границами твоими что?
— О них мы будем разговаривать только в спокойной обстановке. И только вспомнив, что мы лучшие подруги.

[Moderator]

№13 (порядковый номер работы)
Брат

Моему деду.

Сегодня я совершил нечто ужасное. Я увидел, как Гриша после уроков встретился с незнакомой мне девушкой, и проследил за ними. Она ждала его на ступеньках школьного крыльца, маленькая, сутулая, в блеклом плащике, с чересчур острым личиком и хвостиком из жидких светлых волос. Я подождал, пока они скроются за воротами — темное и светлое — и, повинуясь какому-то новому, солено-жгучему чувству, побежал за ними…

Иван стер из последнего предложения «за ними» и захлопнул ноутбук. Тетя Паша уже дважды звала обедать. Суп с клецками, в котором темнели уже изрядно вымокшие листья петрушки, и постные лепешки.
— Вы не могли бы давать мне немного петрушки? — вспомнилось отчего-то и откуда-то.
— Может, разогреть суп-то? — спросила тетя Паша.
Иван качнул головой, мол, не нужно, все хорошо. Тетя все ещё носила траурную кружевную косынку, туго охватывающую широкий лоб и завязанную сзади в узел. Из-за этой косынки, казалось мальчику, все вокруг мрачнело. Будто бы она не только была прилеплена к теткиному лбу, а плотно зашторивала окна и двери, не пропуская ни солнечный свет, ни свежий воздух. Он молча хлебал пресный остывший суп, стараясь не глядеть на грузную пожилую женщину в аляповатом халате, и все силился отыскать в своей памяти исток этой бессмысленной фразы про петрушку.

Паша мыла посуду, склонясь над белой эмалированной, с темными кругами сколов раковиной и поглядывая на племянника: как ест-то аккуратно… пожалуй, даже слишком, будто не родной… Худой и бледный, на улицу не выгонишь, в компьютере все сидит или в телефоне. Говорит, читает… Чудной. А вот старшенький Витя у сестры деловой и бойкий… пожалуй, даже слишком… но такой зато на хлеб с маслом всегда достанет. Тут Паша спохватилась:
— Надо в магазин сходить, Ванюша, хлеб весь вышел… Да сиди, сиди, доешь сперва… Чудной какой, — и улыбнулась.
— Теть Паш, тебе мама не звонила? У меня тут связь ловит плохо.
— Так у всех плохо. Вышку-то уже несколько лет обещают построить.
— А почему не строят?
— В правлении говорят, голосуем неправильно, вот и не строят.
— Так, может, нужно правильно проголосовать?
— А ты знаешь, что ли, как — правильно?
Иван не знал. Он доел суп, взял из полных рук тети Паши влажную пятидесятирублевую бумажку и пошел в магазин. Когда надевал в прихожей кеды (узковатые, надо помогать ложечкой), ненароком поглядывал на закрытую дверь бывшей дедовой комнаты, которую было видно в пролете распахнутой гостиной.

На похороны они с матерью и братом не успели: у Вити были неотложные дела. Приехали под вечер, к поминкам. Душный самолет, долгое тесное такси (крепко сбитый Витя решил вздремнуть на остром Ванином плече, умягчив его своим сложенным свитером), открытые настежь ворота смутно знакомого чужого дома. До этого Иван всего однажды гостил у деда с теткой, когда был совсем маленьким, и почти ничего с того раза не запомнил. Потом что-то разладилось у матери с родственниками — больше сюда не приезжали.
— Паша, горе какое! — мать, невысокая, плотная, густо накрашенная женщина под пятьдесят, кинулась к сестре и они обнялись, рыдая.
— Горе, Соня…
— Ведь не такой старый еще…
— Ты говорила, девяноста два, – сказал Иван, и Витя на него тут же шикнул, мол, не болтай лишнего. И легонько, шутя, отвесил подзатыльник.
Стол под белой скатертью был накрыт прямо во дворе. На расставленных вдоль его длинных сторон лавках друг против друга сидели двое: бледная сухонькая старушка в черном платке и седой лохматый старик с тростью — должно быть, соседи. Старушка боязливо озиралась и куталась, несмотря на июньскую жару, в шерстяную кофту, а дед смотрел куда-то в одну точку и чему-то беззубо улыбался.
— Ну что, дорогие мои старики, помянем? — громко сказал Витя и сел на свободное место рядом с боязливой. Та осторожно отодвинулась.

Из еды на столе была кутья в изящной хрустальной салатнице, пирожки, горкой сложенные на большом блюде, треуголки сыра и кружочки копченой колбасы, потеющие на блюдце. Массивно нависающая над столом Паша раскладывала по тарелкам, на которых уже мягко возвышалось комковатое картофельное пюре, жирно блестевшие котлеты.
— А можно я в доме посижу? — спросил Иван, обращаясь то ли к матери, то ли к брату. — Я не голодный.
— Начинается, — сказала мать и вопросительно посмотрела на старшего сына.
— Да пусть идет, чего ему с нами делать, — добродушно сказал Витя (он уже успел выпить рюмку водки), — завтра на рыбалку его свожу. Да, Ванек? Пойдем рыбачить? Тут недалеко озеро обалденное… природа, красота… Только надо рано встать, не позднее шести.
— Пойдем, — согласился Иван. Он еще никогда не был на рыбалке.
— А на кладбище? Надо обязательно сходить к деду на кладбище, — сказала мать наставительно, но Иван уже ушел в дом, и вслед ему она покачала головой:
— Такой вот наш Ваня, сестра, — и многозначительно вздохнула.
— Да брось, мать, они сейчас все такие, инфантильные.
— А вы — другие, что ль? — неодобрительно цокнув, сказала боязливая. — Я в твоем возрасте уже с двумя детьми была, а дед твой вообще — на фронте…
— Ну ничего, перерастет… — неопределенно сказала Паша.
— Так уж пятнадцатый… — возразила мать.
— А я в пятнадцать одну девку обрюхатил, а она возьми — и помри в родах… — скрипуче прошамкал вдруг все еще улыбающийся старик, и все смолкли, сосредоточенно ковыряясь в тарелках.

В прихожей Иван снял кеды и осмотрелся: прямо перед ним — кухня, справа — небольшая гостиная, которая, по всей видимости, была проходной в остальные комнаты дома. У противоположной входу стены пристроился круглый стол с парой стульев, по правую руку в углу притулилось низкое продавленное кресло, слева на высокой тумбе стоял старомодный пухлый телевизор, накрытый стопкой газет. Комнат было три, но лишь одна из них была открыта настежь, и ее внутренности темнели в прямоугольнике дверного проема. Иван сразу понял, что это спальня деда, в которой еще утром стоял гроб с телом, а еще раньше — лежал в своей кровати измученный старостью умирающий человек. Мальчик почувствовал, как из комнаты исходит тошнотворно-сладкий дух, к которому примешивался тяжелый лекарственный запах, и торопливо закрыл дверь.

…Следующим утром Иван проснулся по будильнику ровно в шесть. Было светло. Он быстро натянул футболку с шортами и вышел из своей маленькой комнатки, в которой ему заботливо постелила тетя Паша. В гостиной было тихо, лишь тикали ходики, висевшие над телевизором, и из-за запертой дедовой спальни, в которой вчера уложили перебравшего водки Витю, слышался храп. Иван вернулся в свою комнату, прилег и стал читать книгу с мобильного…

— Ванек, просыпайся! — крикнул Витя. Он стоял в дверях комнатки брата. — Рыбалку мы с тобой проспали… ну, ничего, как-нибудь в следующий раз.
— Хорошо, — сказал Иван и сел на кровати. Он не заметил, как уснул за Беккетом.
— Пойдем, мать завтракать зовет.
За столом ему сообщили, что он остается у тетки до конца лета, а мать с братом уже вечером уезжают: у одной — работа, у другого — дела.
— А почему мне нельзя с вами?
— Да побудь ты на свежем воздухе. Солнце, витамин дэ, с огорода все свое, сливы скоро пойдут… Да, Паш? — крикнула мать сестре, которая суетилась у плиты. И уже сыну:
— Ты же их любишь.
— А долго мне тут быть? — спросил Иван, липко вспоминая темную комнату.
— У меня отпуск в конце августа, приеду и заберу тебя.
— Ванек, ну чего скис? А хочешь, махнем со мной через пару недель на море?
— Сынок, ну какое море?
— Черное, мать. У меня кореш в Крыму, надо к нему съездить, вопросики порешать… Ну, Ванек, поедем?
— Поедем, — согласился Иван. Он еще никогда не был на море.
— Еще чего, в такое-то время ребенка в Крым тащить, там ещё не успокоилось все...
— Там ещё в том году все успокоилось, — возразил Витя.
— Опять ерунду какую-то затеял, — сказала мать и замолчала, нахмурившись.

Поначалу Иван почти всегда молчал, стеснялся проявлять себя в чужом укладе. Лишь вежливо и односложно отвечал тетке на пустячные вопросы.
— Есть будешь? — Да, спасибо.
— Купаться пойдешь? — Нет, спасибо.
Потом привык. Тетя Паша была женщиной ненавязчивой, но заботливой и теплой, только вот ее косынка, и это соседство его комнатки со спальней деда… Хотя последняя всегда была заперта, никак не выветривался из мыслей и тошнотворный ее запах, и могильная ее темнота, увиденная в первый день приезда. Если бы телефон ловил связь, и интернет работал, Иван прочел бы, что это всего лишь иррациональный страх. Но интернета не было.
Как и хлеба в магазине.
— Ты бы еще вечером пришел, с утра привоз-то, все разобрали, — сказала маленькая кругленькая продавщица сельмага. — Возьми булку с маком.
— Давайте, — решив, что булка — тоже хлеб, Иван согласился и положил на блюдце полтинник.
— Только у меня сдачи нет… на вот, возьми зажигалку.
— Ладно… А вы не знаете, где можно документы распечатать?
— Так на почте, это через дорогу, напротив. С флешки печатают.
— А флешку где можно купить?
— Это только в городе… А ты к кому приехал-то?
— К тете Паше… У нас дед еще умер недавно.
— Ааа, это из каменного, беленного, на углу? — припомнила продавщица. — Я тебе дам флешку, только вернуть не забудь.

Когда Иван вернулся домой, тетя Паша все так же была на кухне, только сейчас она просто стояла, развернувшись лицом к окну. Мальчик положил на стол пакет с булкой.
— Хлеба не было, я булку с маком купил.
— Спасибо, Ванюша, — сказала она, не поворачиваясь, и шмыгнула носом, будто у нее был насморк.
Иван вышел из кухни и хотел, как обычно, закрыться в своей комнате до ужина, но увидел, что та самая дверь открыта, и в нерешимости остановился перед ней. Внутри был беспорядок: в комоде выдвинуты ящики, на полу валялось тряпье. Он судорожно вздохнул и зашёл в спальню деда.

продолжение