Конкурс 2023 - "Настало время удивительных историй"

[talia]

--- продолжение ---

Патрик трижды пробежал глазами мелкий текст. Перевел взгляд на людей, которые, по-видимому, тоже были в теме некой игры.
– …я преступников хоть и не играла, но реплики их знаю, – уверенно продолжала рассуждать женщина, – они никогда не говорят «госпожа». Так обычно только обслуга разговаривает.
– Врешь, не возьмешь! – громко выкрикнул парень, зачем-то погрозив кулаком игрушечному муравьеду и тут же тихо добавив: – Я вчера личного водителя играл…
Патрик решил, что пора вмешаться, пока они не стали углубляться в ролевые игры:
– Моя роль – турист. Вот, у меня написано.

Он протянул сценарный паспорт надсмотрщице. Женщина нахмурилась, но карточку взяла. И по мере того, как она читала текст, выражение ее лица становилось все более удивленным.
– Так вы и впрямь турист! Почему же вас привезли сюда как бузотера?
– Откуда я знаю? – Патрик ухватился за шанс выбраться из всего этого хаоса. – Я только приехал, а багаж мой отобрали…
– Вам полагается свой реквизит. Отправляйтесь скорее в реквизиторий, он тут, за углом, не пропустите.
– Можно уйти? Я свободен? – уточнил Патрик.
– Конечно. Вы ведь турист, как выяснилось.
Метнув враз потяжелевший взгляд на «честного вора», надсмотрщица, или кем она там была на самом деле, добавила:
– И вы, гражданин, идите отсюда. Из вас плохой преступник. Попросите распорядителя сменить вам роль как можно скорее. Без хорошей роли нельзя, сами знаете.

Реквизиторий и впрямь оказался за углом. Это был нарядный бело-синий домик с фестонами театральных масок на стенах и ажурными наличниками. В таком теремке могли бы жить герои сказок, а еще лучше, железнодорожные смотрительницы, перечитавшие журнал «Декорируй как бог».
Патрик решил, что посетить реквизиторий необходимо. Карточка обещала выдачу «энной суммы денег», а деньги даже в сумасшедшей стране лишними не будут.

Он уже собирался направиться к полуоткрытой двери, как на плечо легла рука, заставив вздрогнуть. Патрик обернулся: перед ним стоял и широко улыбался вчерашний водитель, а ныне честный вор. В руках тот держал плюшевого муравьеда.

– Ты, это, не подумай, что я навязываюсь, но тебе случайно друг не нужен?
– Ну… – от внезапности предложения Патрик замямлил.
– Вот-вот, я сразу так и подумал, что нужен! Ты не обижайся, дружище, но тебе по роли жизненно необходим хороший товарищ. Тогда и играться будет лучше, – парень ободряюще похлопал Патрика по плечу. – И завязывай ты с туристом, видно же, что это не твое.
– А что мое? – спросил растерявшийся Патрик.
– Чего душа просит. Ты на распорядителей не полагайся, не жди, что они тебе подберут. Навяжут ведь роль какого-нибудь скучного богача, а ты потом играй и мучайся. Нет уж, ты приди и потребуй. Вот как я пришел и потребовал – дайте роль попавшегося вора! И дали ведь на сутки. Поотнекивались и дали.
– Я воровать не хочу, – высказал первую же мысль Патрик.
– Да и не надо. Я вот тоже теперь не хочу быть вором. И не в репликах суть. Потому как, одно дело в настоящей темнице игру шпарить, а другое – в яслях. Я слишком поздно узнал, что настоящая тюрьма сейчас родильный дом изображает, эх, не повезло. Ну ничего, мы с тобой какие надо роли запросим.
– Да я ж турист… – слабо сопротивляясь, возразил Патрик.
– Распорядителей слушать, главную роль не получить. Слышал, небось, поговорку?
– Нет.
– На нет и главной роли нет, – парень усмехнулся и тут же напустил на себя задумчивый вид: – Я вот верю в главную роль. Пускай все говорят, что это вздор, а я верю. Всем нам уготована главная роль. Понять бы только, какая она, главная. Нащупать ее.

Перед реквизиторием появился грузный мужчина в оранжевом жилете и с куцей метлой. С подозрением посмотрев на Патрика и его спутника, он принялся царапать метелкой чистый асфальт.
– Осень. И листья все падают да падают. А ты все подметай да подметай. И эти вот все ходят да ходят, все роли ищут да ищут. И чего они ищут? Стране нужны дворники да дворники. Осень наступила. Листья все падают да падают.
«А ведь сейчас самое начало лета, – подумал Патрик. – Очередной безумец в безумной стране».
– Как вжился, истинный мастер… – почтительно прошептал настырный «друг». – Я его знаю. Он целый месяц играл распорядителя, который думает, что играет другого распорядителя во сне, что снится психиатру, лечащему распорядителя. Талантище… Про него по телевизору репортаж был. О! А почему бы нам журналистами не заделаться? Два друга-репортера идут по коррупционному следу, который приводит их… Ну, куда-то приводит, в общем, тут еще придумать надо, чтобы правдоподобно и колоритно вышло.
– Мне бы все ж туда зайти… – Патрик потянулся к двери реквизитория, надеясь, что его спутник за ним не последует.
– С реквизитом успеется, – парень живо взял Патрика под руку и потащил в другую сторону. – Нам сейчас важнее свободного распорядителя найти и роли взять. Права тюремная госпожа, ох права: без хорошей роли долго нельзя.

Остаток дня Патрик провел в сплошной фантасмагории. Казалось, что все вокруг погружены в дурной спектакль, где каждый человек притворяется кем-то другим.
В поисках таинственных распорядителей новый знакомый протащил Патрика по городу, не забывая заглядывать в случайные, на первый взгляд, заведения.
«Там могут быть свободные распорядители», – заверял навязчивый приятель, потрясая перед Патриком игрушечным муравьедом.

Так они посетили парикмахерскую, стоматологический кабинет, ресторан с названием «Ни-ни» и мастерскую по ремонту часов. Каждая локация выглядела ровно так, как и должна была выглядеть, по мнению Патрика. В парикмахерской миловидные девушки с ножницами и фенами зависали над головами клиентов. В стоматологии под дверью кабинета сидели пациенты. В ресторане было пустовато, но несколько парочек увлеченно разглядывали меню и делали заказы. Маленькую комнатушку мастерской заполняло тиканье часов.

С декорациями все было ровно так, как должно, да. Но люди… В них чувствовалась фальшь. Девушки в парикмахерской кромсали волосы своих жертв с остервенением маньячек-закройщиц. Ждущие своей очереди в стоматологии выглядели очередью на расстрел – взрослые люди молились и плакали. Официанты ресторана никак не могли совладать с сервировкой стола. А у часового мастера был такой тремор рук, что он не мог спокойно держать даже карандаш.

«Как первоклассно играет, ммм…» – всякий раз говорил спутник Патрика, кивая то на одного, то на другого человека. Но для Патрика все увиденное было скорее нелепой карикатурой, чем первоклассной игрой.
Он уже понял, что все вокруг играют. Только вот для кого? Кто зритель? Большой соблазн был решить, что зритель – это он, Патрик. Но случай в парке показал несостоятельность этой теории.

Это был обычный парк с аллеями и прогулочными дорожками, ведущими к центру – мраморной чаше неработающего фонтана. Фонтан служил точкой притяжения горожан, и жизнь вокруг него кипела. Стайки детей с мороженым в руках порхали вокруг вальяжных взрослых, медленно фланирующих то в одну, то в другую сторону. Фотограф с увесистой камерой на треноге выбирал ракурс для лучшего снимка.

– Ранняя осень – лучшее время для прогулок в парке. Ах, люблю, когда листва шелестит под ногами! – заметил «друг», шаркая подошвами ботинок по асфальту. «Ага, особенно хороша осень летом», – подумал Патрик, но вслух ничего не сказал. Он уже понял, что все люди в этой стране – участники грандиозного театрального заговора. И если они притворяются парикмахерами или ворами, почему бы им не притворяться, будто сейчас осень, а не лето?

Вдруг картина умиротворенного отдыха подернулась рябью крика:
– Помогите! Человеку плохо!
И действительно, импозантный мужчина в шляпе, держась за сердце, начал заваливаться в пустой фонтан.
– Врача! Срочно нужен врач! – верещала спутница мужчины.
Один из прогуливающихся тут же скинул дорогое пальто (ну да, ну да, пальто летом), ослепив всех белизной своего халата.
– Я доктор. Не волнуйтесь, сейчас посмотрим.
Новоявленный доктор начал хлопать сомлевшего мужчину по коленкам, потом зачем-то стал разгибать ему ноги, а потом и вовсе изобразил что-то среднее между искусственным дыханием и шаманским камланием.

Перепробовав разные приемчики, врач выпрямился и развел руками:
– Я не могу… Всего лишь третий день играю роль…
Спутница больного зашлась в истерике. Со слезами на глазах она истошно завопила:
– Здесь есть настоящий врач?! Прошу!!!
Патрик услышал шепот своего «друга»-прилипалы:
– Пробирает до мурашек. Если это не главная роль, то я не знаю что…
Захотелось ему врезать. А потом оббежать всех и растормошить, крикнуть, что это не игра, что перед ними живой человек и ему по-настоящему плохо. И нужен настоящий доктор, а не липовый.

Патрика опередил фотограф. Пару мгновений он словно боролся с самим собой. Но сделав выбор, подскочил к фонтану:
– Я врач. Дайте посмотреть.
– Вы же фотограф, – укоризненно заметил лжедоктор. – У вас так в сценарном паспорте должно значиться. А своей роли нужно придерживаться.
– Да пошел ты. Я десять лет был врачом. Сам как-нибудь разберусь, какую роль мне играть.

Растирание висков, нашатырный спирт и стакан воды спасли ситуацию. Раскрасневшийся мужчина открыл глаза.
Казалось бы, ситуация разрешилась. Но где там. Вся эта благостная парковая публика набросилась на спасителя. Еще минуту назад они сочувственно вздыхали и взирали на больного, но слова фотографа преобразили людей.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

Брызжа слюной и сотрясая воздух праведным возмущением, они обвиняли беднягу, дерзнувшего вернуться к простейшей врачебной практике.
– Да как ты смеешь сомневаться в ролях!
– Урод! Таким не место в обществе!
– Ты же фотограф, тварь, как ты можешь кого-то лечить?!
– Нельзя совмещать старую и новую роли! От совмещения еще никогда ничего хорошего не выходило! Так предками заповедано, а они чтили данные им судьбы!
– Вот из-за таких у нас в стране и разлад! Делают не свое дело!
Патрик понял, что если сейчас не вмешается и промолчит, то будет презирать себя до конца своей жизни.

– Очнитесь, люди! Что с вами со всеми? Разве свет клином сошелся на этих ролях? Пусть каждый будет тем, кем хочет!

Толпа утихла, насупилась, словно тяжелая туча, готовая разразиться громом и молниями. Патрик был готов к новому гвалту возмущений, но то, что последовало…
После команды «Бей его!» в Патрика полетели камни. И даже недавний умирающий нашел в себе силы, чтобы швырнуть свою шляпу. Почему-то в руках оказался плюшевый муравьед – то ли Патрик в порыве чувств сам его схватил, чтобы защищаться, то ли им в него бросил бывший «друг».

Сражаться было бесполезно, и Патрик побежал. Через парк, какие-то улицы и переулки, мимо витрин и машин. Он остановился, только когда чуть не налетел на девушку с ребенком.
– Тетенька-мамочка, а если я буду хорошо играть роль дочки, ты купишь мне такую игрушку, как у этого дяди? – заканючила девочка лет семи, тыкая пальцем в Патрика.

«И дети тоже», – обреченно подумал Патрик. Все в этой стране были одержимы притворством и не поддавались лечению.
Какое-то время Патрик еще бродил по сумеречным улицам города всеобщей лжи, пока не наткнулся на вывеску «Гостиница». Сразу же захотелось сыграть роль утомленного путника, ноги сами понесли к дверям.

– Гостиница только для туристов, – строго отчеканил высокий швейцар.
– Я турист. Я как раз турист, – Патрик почувствовал себя слабым и трусливым приспособленцем, готовым сдаться и принять положение дел. Да, он турист, а что тут плохого? У него и документ есть. Сейчас он его найдет… Да где же эта проклятая карточка…
Карточки не было. Наверное, он выронил ее в парковой сутолоке, или ее украл «друг», какая уж теперь разница.

– Играть надо лучше, – швейцар надвинулся на Патрика. – А ну, пошел отсюда!
Через дорогу от гостиницы раскинулся чахлый скверик с парочкой соблазнительных скамеек. Грустно вздохнув, Патрик поплелся туда. Ему еще не доводилось ночевать под открытым небом. Но кто бы что ни говорил, на дворе все-таки лето, а не осень: замерзнуть он не должен.
Патрик уже облюбовал себе одну скамейку, подложил игрушку под голову, но тут над ухом раздался скрипучий голос:
– Эй, прощелыга, шел бы ты играть бездомного в другое место. Здесь мой сквер.
– Я не бездомный, я турист, – с вековой усталостью ответил Патрик, занимая сидячее положение.
– Как же, турист. Все туристы в гостинице ночуют. А ты здесь.
Перед скамейкой стоял бородатый дед с дуршлагом на голове. Рядом тележка с разным барахлом.
– Сценарный паспорт потерял. А без него не пускают. Вот такие вот кренделя, – махнул рукой Патрик. – Мне ведь родители говорили, не езжай туда, Патрик, будь благоразумным.
– Патрик? – заинтересовался дед. Сняв с головы дуршлаг, он сел на скамейку: – Ох, годы мои годы. Как давно я не встречал людей оттуда…
– Откуда?
– Из ложного мира. Только там и пользуются именами, как ярлычками для товаров. Здесь ни у кого имен нет, здесь все по-честному.

«И действительно, – подумал Патрик. – За все время я не слышал ни одного обращения по имени…»

– Так вы тоже оттуда? – спросил он.
– Был когда-то. Приехал туристом, да так и остался.
От деда пахло кислятиной и каким-то мазутом, но Патрик не отстранился.
– А почему не уехали обратно? Здесь же все безумцы, возомнившие себя вечными актерами. Или это какая-то хитроумная диктатура, где всем заправляют эти ваши распорядители? Может, у вас тут башни-излучатели есть, которые всех гипнотизируют?
– Башни, скажешь тоже… – дед крякнул и почесал лысину. – Нет здесь ничего, кроме свободы. И зачем покидать рай, когда в него уже попал?
– Свобода? Рай? – Патрик чуть не поперхнулся.
– А разве ты еще не понял этого, мальчик? Здесь ты можешь быть кем хочешь, нужно лишь подождать очереди и попросить распорядителей. А там? Родился, учился, работал, а потом все, занавес, зрители разошлись. И как, много ролей ты успеешь на себя примерить? В лучшем случае пару десятков, а здесь – сотни, тысячи. Каждый день можешь быть другим человеком. Захотел – богатый, захотел – бедный. Страдалец, герой, злодей. Однажды, – дед перешел на доверительный шепот, – однажды я целую неделю был президентом.
– Тот, кто вкусил плодов власти, не покинет сад, кормящий его, – процитировал Патрик какого-то полузабытого мудреца из школьной программы.
– Любому опротивит питаться одним и тем же. Власть – скучная и обременительная вещь. От тебя вечно чего-то ждут, чего-то хотят. И ты вечно боишься наделать ошибок. Нет, как по мне, настоящая власть – яд. Как и богатство – оно приковывает тебя к скале золотыми цепями, и ты трясешься в лихорадке страха все потерять.
– Поэтому вы просто бездомный с дуршлагом на голове, – Патрик усмехнулся.
– Да, такая роль по мне. Я многое перепробовал, много кем был. Но только здесь, только в этом сквере и на этой самой скамейке я по-настоящему счастлив.
– Значит, вы нашли ту самую главную роль? Теперь вы порок Сцены.
– Главная роль – миф, морок. Все роли главные, когда ты волен играть их все. И прошу тебя, мальчик, не называй нашу страну Сценой. Только завистливые рабы, прикованные к своим ролям, называют ее так. У нас она безымянна, свободна от ярлыков.
– И как ваш безымянный рай еще не развалился? У вас врачи фотографируют, а фотографы лечат, в тюрьмах родильные дома, а дети играют роли чьих-то дочерей и сыновей.
– Потому что всегда найдутся те, кому его роль по душе и он не хочет больше ничего менять, – с грустью проскрипел дед.
– Все это кухонная, а вернее, – Патрик постучал по перекладинам, – скамеечная философия. И все вы тут боитесь самих себя, поэтому притворяетесь кем-то. Бежите от себя настоящих. Вы просто трусы, вот вы кто!
– А что ты делаешь здесь, мальчик? Разве ты не приехал сюда, пытаясь сбежать от разочарований лживого мира, где все покупается и продается?
– Да ты… Ты! – Патрик вскочил со скамейки, понимая, что слова деда попали в самую точку. – Ты просто сумасшедший бездомный в сумасшедшей стране!
– О да! О да!!! Я талантлив, – старик захохотал. – У меня в сценарном паспорте так и записано – сумасшедший бездомный. Ахахаха!

Патрик сбежал в ночь, а в спину ему летел скрипучий хохот. Покружив с час вокруг гостиницы, он вернулся в сквер, но на скамейке больше никого не было. Лишь игрушечный муравьед сидел на перевернутом дуршлаге.
Кое-как пережив ночь, с первыми лучами рассвета Патрик отправился искать вокзал. Он уже все для себя решил и понял.

Телевизоры в витрине магазина зажглись утренним выступлением президента, и озябший Патрик остановился послушать.
«Экономика. И цены все растут да растут. А ты все сдерживай их да сдерживай. А всем нужна стабильность да стабильность. Но где ее взять? Стране нужны эффективные кадры да кадры. Экономика кругом. И цены все растут да растут».

Грузный мужчина в черном пиджаке важно сидел перед объективом камеры. Патрик присмотрелся – да это же вчерашний дворник!
Откровение уже не удивило Патрика. Он лишь ускорил шаг, пытаясь найти знакомые ориентиры. Пару раз он спрашивал дорогу, и ему показалось, что водитель молоковоза был точь-в-точь охранник вокзала. Были ли это игры возбужденного разума, или всеобжигающая ясность реальности, Патрик не задумывался.

К полудню он добрался до вокзала, с которого все и началось. Но вместо девушки за таможенной стойкой приветственно махал рукой «честный вор», он же «бывший друг». Ну да, ну да, кто ж еще мог взять эту роль.
– Пропустите, я хочу уехать, – твердо сказал Патрик.
– Ваш сценарный паспорт, пожалуйста, – ехидно произнес прохиндей.
– Мне не нужен паспорт, у меня главная роль.
– И какая же она, ваша главная роль?
– Самого себя. Я тот, кто я есть.

Поезд уносил Патрика из гротескной страны сценической жизни. Он ожидал, что ему придется прорываться с боем, но все прошло на удивление гладко. Ему даже вернули чемодан и сумку, отобранные при въезде.
За пыльным стеклом мелькали покосившиеся телеграфные столбы, и все это будоражило благословенные воспоминания о детстве. Однажды он так же ехал на поезде и смотрел, как велосипедист забавы ради пытается перегнать локомотив. Тогда Патрик подумал, что было бы здорово научиться кататься на велосипеде, да так быстро, что никакой поезд не догонит. И что можно было бы снять про это фильм, как человек и машина соревнуются, и человек вопреки всему побеждает. И в главной роли он видел, естественно, себя.
Сейчас Патрик чувствовал себя полным сил и энергии. Ему отчаянно хотелось жить и быть самим собой. Быть тем, кто смотрит на небо и видит в облаках причудливые замки, тем, кто искренне любит жизнь такой, какая она есть.
Это его роль. И он сыграет ее так ярко, как только сможет. Чтобы когда на экране поплывут титры с датами жизни, зрители долго сидели и думали об увиденном.

Перед тем как покинуть вагон, Патрик забавы ради вывел пару слов в пыли на окне:
«А какую роль играете вы?»

[talia]

Альтернатива

– А-а-а-а-а-а-а!
Витёк кричит на одной ноте, кричит из всех сил, а кричать так тяжело, не хватает воздуха, будто кричишь под водой. И голоса своего не слышишь. Это не странно, это жутко, ведь Витёк не оглох, он только что слышал, как трещал сук той ивы, что наклонилась над водой, слышал плеск, с которым упал в воду, неуклюже хватая воздух руками, Лёшка. Слышал Витёк и тот ужасный, никогда раньше не слышанный звук – то ли какой-то всхлип, то ли выдох. Это железный, толстый, как рукой обхватить, конец арматурины, что торчал на полметра из воды, поймал летевшее с высоты тело Лёшки и пронзил его.
Витёк и теперь слышит, как плещется вода в обнаженных кореньях ив, видит, как зеленые волны набегают на насаженное на железный прут неподвижное тело и сбегают бурыми ручьями.

Лёшка лежит на поверхности воды, будто живой, сам поддерживает себя на воде легким колебанием рук – а они и действительно будто шевелятся, нельзя разобрать, то ли руки колышутся и расходятся от них волны, то ли волны колышут руки. И лицо Лёшки не спрятано под водой, глаза его удивленно смотрят в небо, на ту ветвь, что не удержала, сломалась под его весом. И ноги Лёшки спокойно разбросаны...

Только несуразный, ребристый, ржавый прут торчит из грудей друга, и он, прут, выглядит невероятно лишним, чужим на фоне голубой майки. Теплится надежда, что Лёшка шутит: упал в воду, лег на нее и поставил себе на груди этот страшный кусок железяки.

Но этот прут и раньше торчал из глубины озера. Это как-то весной подмыло дамбу, поломались створы слива, попадали куски в воду. Один лег на дно так, что вытолкнул на поверхность этот кусок арматурины. Этот стержень чем-то напоминал обломанную ветвь куста, которых немало цепляется корнями за обрывистый, крутой берег, еще больше их, кустов, каждую весну сваливается в глубину, подмытых большой водой, и тянутся оттуда, из глубины, сучья, как руки. Весну-другую выстреливают хилой зеленью листвы, а потом все же чернеют, сгнивают. Но и тогда, истлевшие, будто в какой-то злобе рано умершего, цепляются за крючки, а когда отламываются беззвучно, то так запутывают леску, что полчаса пропадет даром.

Витёк кричит, кричит долго, просто бесконечно кричит, и где-то мысль бьется в голове: это же так долго кричит, а не вздохнет! А потом еще где-то там, далеко в подсознания, появляется некто циничный и подсказывает: «Теперь ты знаешь, что значить кричать благим матом».

Безмозглость этой бездушной мысли рядом со знанием того, что его друг погиб, еще более ужасает.
– А-а-а-а-а! - кричит Витёк из последних запасов воздуха и ...просыпается.
Жадно хватает воздух, будто только что, после длинного сидения под водой, вынырнул.
– Это-сон, это-сон, это-сон, – без эмоций подсказывает будильник своим тиканьем.

«Сон, приснилась», – приносит облегчение мысль-догадка.
Но здесь, в комнате, где равнодушный будильник показывает второй час ночи, только разум Витька. А чувства его там, во сне – где Лёшка подает спиной в воду, а железный прут словно подскакивает из глубины, чтобы попасть, точно поймать на тупой ржавый конец живое теплое тело.

«Чтобы скорей отойти от того, что приснилась, надо подробно вспомнить весь сон», – припоминает Витёк услышанное, кажется, от матери.
...Они, Витёк и Лёшка, в утренних сумерках выходят из еще сонной деревни.
– Куда идём? – спрашивает Лёшка. – На озеро или на сажелку?

Озеро и сажелка на почти одинаковом расстоянии от деревни. В сажалке неплохо берут караси, можно вытянуть крупного, желтого, граммов на триста, а то и полкило. А на озере, с боку дамбы, над обрывом, всегда натаскаешь окуней. Правда, большие попадают редко, но наверняка пустым не вернешься.
К озеру идти полем, по тропинке, которую ребята протоптали давно. А к сажалке бежит деревенская дорога, свернешь вбок, перейдешь по мостику через глубокий канал с мутной водой – и она.

– Пошли на озеро, – решает Витёк. – Луг росистый сегодня, вымокнем. Да и будут ли те караси клевать...
Лёшка молча соглашается, первым сворачивает на тропинку во ржи. Где-то через двадцать минут они всходят на дамбу, как раз на ее середину. На дамбе старые ивы в два ряда, а меж ними протоптана в высокой некошеной траве тропа.

Витёк приостанавливается, чтобы завязать шнурок – кед болтается на ноге. Приседает и в этот момент замечает птицу.
Это дергач. Он стоит в росистой траве боком к Витьку, маленький черный глазок пристально следит за парнем. До птицы – метр. В одно мгновение Витёк падает в бок дергача. Он уже схватил птицу, но она выскользнула из руки, прыгнула и, трепеща крыльями, отчаянно бросаясь то в один, то в другой бок, побежала по дамбе.
– Лови!
Они гнались за дергачом недолго. Лёшка, бросив удочку, изловчился, упал чуть ли не животом на птицу.

Дергач им, конечно же, без нужды. Но всегда хочется догнать и поймать то, что убегает и прячется. А еще – дергача очень редко увидишь. Слышать то все слышали, как начнет вечерам за деревней, то под утро еле закончит свои скрипучие песни. Так что в руках подержать такого певца – событие редкое.
Подержали и выпустили.

Лёшка удочку поднял, пошли над самым обрывом, опять Витёк следом за Лёшкой, выбирая лучшее место.
Плеснуло внезапно громко, потом еще и еще как раз напротив Лёшки.
– Вот где играет! – приглушенно выкрикнул он, приостановился. – Здесь и половим.
Лёшка остановился там, где некогда был слив. Здесь мало кто рыбачил, знали, что на дне под самым обрывом – куски бетона. Да еще старая ива раскинулась здесь широко, удочкой хорошо не взмахнешь.

Витёк постоял, посмотрел, как разматывает друг удочку, как с легким всплеском забросил, и темно-красный поплавок застыл неподвижно, может, в метре от железного прута, который круто торчал из воды.
Он, Витёк, разместился через сколько шагов от Лёшки, далеко не пошел, ведь черви были только в одной на двоих жестянке из-под кофе.
Витёк разматывал удочку, насаживал червя и невольно посматривал за Лёшкиным поплавком. Тот вел себя необычно: вдруг, на одно мгновение бултыхнется в воду, тут же вынырнет, замрет, чтобы в неизвестно какой момент опять спрятаться под водой. Вот он застыл, долго не шевелится, как вмерз в воду. Но надо не только на поплавок смотреть, а и на прут рядом: поплавок ползет еле-еле, но все дальше и дальше от прута, поближе к гнилому кусту, чьи торчат из-под воды.

– Лёшка, у тебя повело, – глухо сипит Витёк. – Повело!
Лёшка молча кивает, весь в напряжении, кончик удилища мелко вздрагивает, а взор его сверлит толщу воды под поплавком – так хочется увидеть, что там за рыба так необычно берет наживку.

И вдруг поплавок одним резким движениям ныряет вбок и вниз, и видно, как он стремительно сверлит толщу воды, оставляя за собой несколько меленьких пузырьков воздуха.

Лёшка дергает. Среди черных ветвей куста отчаянно всплескивает большая рыба. Она запуталась, захватив крючок, в этих ветвях, Лёшка тянет, ветки гнутся, но не ломятся, а рыба поднимает еще больший шум.
Лёшка еще раз дергает, забыв, что леска может не выдержать. Ломается ветвь, где-то на полметра взлетает над водой яркое, в темных полосках, тело большого, просто огромного окуня, потом оно грузно хлопает на воду, неуклюже, боком и... исчезает в ее толще. А крючок, поплавок и грузило взлетают высоко вверх, избавленные тяжести. Теперь уже ветвь ивы, что повисла над водой, ловит их.

Лёшка тянет сначала легко, потом дергает раз, другой, раскачивая ветку, а та только гнется, не отпускает снасть.
– У, черт! – Лёшка бросает удилище и быстро, не раздумывая, обхватив склоненный к воде шероховатый ствол, лезет на иву.
Через минуту он идет по толстому суку, цепляясь руками за ветки вверху, забросив голову, выискивая в листве красный поплавок. Находит, начинает тянуть ветку, чтобы отломить ее и уже на берегу распутать леску.
И в этот момент сук, на котором стоит Лёшка, ломается. Не понемногу, с длинным, длительным треском, а сразу – хрусь!

И Лёшка летит в воду. Спиной на ржавый прут.
Витёк вздрагивает, опять пережив жуть этого падения. Он садится на кровати.
«Что за чушь? Мы же сегодня собираемся на сажелку идти. И в сне надо на сажелку идти», – словно приказывает он тому, кто «крутит» в его голове этот сон. «Лезет всякая дрянь в голову», – Витёк ложится, закрывает глаза, и, чтобы отогнать от себя жуткое зрелище, что стоит в глазах, начинает вспоминать, как выглядел во сне тот самый большой окунь, что сорвался с крючка Лёшкиной удочки.

«Не надо идти на озеро... Не надо идти на озеро...» – приказывает уже сам себе Витёк и засыпает, как проваливается.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

...Они, Витёк и Лёшка, в ранних сумерках выходят из еще сонной деревни.
– Куда идем? - спрашивает Лёшка. – На озеро или на сажелку?

Непонятное знание того, что на озеро идти нельзя, пугает Витька, его окутывает страх от одного слово «озеро», откуда этот страх – он не знает. И, подчиненный этому предвидению чего-то жуткого, отвечает:
– На сажелку идем. Там вчера к вечеру клевало хорошо.

Они идут дорогой, сворачивают на некошеный еще луг, кеды в момент мокнут от росистой травы.
Бурлит вода в канале, течение быстрое, стремительное, несет какие-то доски, дохлых собак и кошек, всякую дрянь.
И кладки – двух толстых бревен – нет.
– Ну, вот... – разочарованно тянет Лёшка. – Не перелезем. Пошли на озеро?
Он разворачивается, и вот они уже быстро идут тропинкой во ржи.
Вот и дамба, вот шнурок почти развязывается. Вот Витёк увидал дергача, вот дергач в их руках, вот всплеск рыб, вот поплавок Лёшки ныряет под куст, вот Лёшка лезет на иву и...

...– А-а-а-а-а! – от крика разрываются груди, Витёк кричит и знает, знает, что это сон, что он проснется, и исчезнет жуткая картина смерти друга, но ужас пережитого выдавливает из грудей последний воздух.
...Сердце бухает так, будто все его тело стола одним целым сердцем, и теперь каждая его клеточка бешено лязгает, отдает тупыми ударами в самую середину мозга.

Изменилась... В сне изменились его слова! Но все равно они пошли на озеро, ведь кладку смыло этой неожиданной большой водой в канале. Витёк опять переживает сон, шаг за шагом идет к озеру.

Дергач... Этот дергач побежал вправо от них. И они пошли уже механически дальше по дамбе. Не надо трогать птицу! Пускай сидит! А они свернут влево.
...Они, Витёк и Лёшка, в утренних сумерках выходят из еще сонной деревни. Тропинка в ржи, колосья щекотливо иной раз касаются лица и шеи, вот дамба, вот Витёк приостанавливается, чтобы завязать шнурок.

Дергач совсем близко от него – протяни руку и схватишь. Его черный глазок смотрит на Витька, головка дергача с черным длинного клювом наклонена вбок, птица будто дразнит этим наклонам головы: «А ну, схвати». Витёк смотрит на дергача, на его клюв, который вдруг начинает меняться, делается толстым, тупым на конце, выпрямляется, на нем появляются ребра, он растет, растет и превращается в ржавый прут, что начинает угрожающе тянуться в сторону Витька.

Витёк помнит, что ему кто-то запретил трогать дергача. Иначе может случится нечто страшное. Очень страшное, непоправимое. Он осторожно выпрямляется в полный рост. Дергач следит за им, а в голове Витька струной вибрирует приказ дергачу: “Сиди! Сиди!”
Лёшка стоит в шаге от него, смотрит в левый бок, потом – вправо.
– Куда пойдем? – спрашивает он.
– Туда! – твердо машет рукой в левый бок Витёк.
Лёшка соглашается, поворачивается в левую сторону, конец его удилища сбивает шишку тимофеевки, она летит в траву, из травы выскакивает дергач, бросается от них в правую сторону дамбы. Они ловят дергача, пускают его, идут под обрывом.

...Всплеск рыбы, странный клев, нырок поплавка, Лёшка идет по ветви, короткий треск-выстрел, и прут, тупой, ржавый прут с легкостью пронзает насквозь Лёшку.
...Витёк подхватывается, идет попить воды. Он ощущает, как будто кто-то предлагает ему решить задачу. Дважды он приказывал себе не делать того, что привело Лёшку к той иве, и дважды сон почти подчинился ему. Почти, ведь появлялись обстоятельства, которых он не знал раньше.

Шнурок... Он приостановился завязывать шнурок! Надо идти, ведь сколько там осталось, сядет на берегу, забросит удочку, завяжет как следует. Не обращать внимания на шнурок! Не обращать! Не обращать...
...Они, Витёк и Лёшка, в утренних сумерках выходят из еще сонной деревни. Витёк видит перед собой на тропинке во ржи спину Лёшки и какое-то ужасное предчувствие прячется в этой спине его друга, которое почему-то связано с кедом на правой ноге Витька. Кед вот-вот слетит с ноги, надо обязательно остановиться, завязать шнурок, но Витёк откуда-то знает, что этого ни в коем случае нельзя делать. Шнурок на ноге болтается, он набух расой, стал грубым, негибким, как толстая проволока, толстеет. Витёк поглядывает на его, и когда они всходят на дамбу, шнурок превращается в толстый ржавый прут, который цепляется за ноги, далее просто невозможно идти, но нельзя, нельзя остановиться!

– В какую сторону идем? – спрашивает, приостановившись, Лёшка, смотрит вправо, влево. – Вот, там уже все места позанимали, – показывает он рукой в левый бок.
Витёк видит: там действительно почти около каждого серого ствола ивы чернеют фигуры рыбаков.

Лёшка поворачивает вправо. И Витёк, ощущая животный непонятный страх где-то в середине живота, идет следом за другом. Смотрит, как забрасывает удочку Лёшка, как ныряет поплавок, как Лёшка лезет на иву, как подает оттуда, и прут выпрыгивает из воды...

«Это невозможно, что-то надо придумать», – Витёк отчаянно трясет головой на кровати. Нет, он не отгоняет теперь ужасающее зрелище сна, наоборот, мгновение за мгновением переживает сон и ищет выход. Он должен быть! Витёк ощущает, что он обязан найти этот выход, что это очень важно – чтобы сон окончился хорошо, важно и необходимо для наступающего утра. Отчего – этого Витёк не знает. Да и зачем знать? Нужно, значит нужно.

Рыбы плеснули... Нет, Витёк не может приказать рыбам прятаться в воде и не плескать по поверхности. Что же делать? Что делать? Как остановить Лёшку? Показать место, где поближе? Но он услышит плеск, и все равно перейдет. А может, схватить камень да бросить в сторону танцующего поплавка Лёшкиной удочки. Но рыбачить целый день, а Витёк в сне не знает, не может предупредить, что ветвь ивы обломится. Он только там, в сне, предчувствует угрозу! Да еще может как-то влиять на сон. И пока что сон оканчивается все равно одним и тем же.

...Надо перегнать Лёшку!
Витёк даже ладошкой шлепнул по голому колену. Надо идти первым!
И тогда...
И тогда тот прут пропорет грудь ему, Витьку?
Не, не пропорет. Витёк хотя не знает об опасности, но он же предчувствует беду и будет осторожным. Сук не сломается.
А если сломается?
Ну... и пускай. Это же во сне. Во сне больно не будет. Самому, наверное, умереть не так страшно, как видеть смерть друга.
Да больше ничего и не остается. Либо смотреть, как умирает друг, либо умирать самому. Но это же во сне умирать, не на правду.

...Они, Витёк и Лёшка, выходят в утренних сумерках из еще сонной деревни. Перед Витьком колышется спина Лёшки. А Витёк знает, что надо обязательно обогнать друга. Он и хочет это сделать, да конец удочки, которую несет Лёшка, поворачивается туда-сюда – ни с одной стороны не приблизиться к Лёшке.
Витёк с ненавистью смотрит на конец удочки, а тот вдруг превращается в железный, покрытый ржавчиной, ребристый прут с тупым концом, что направлен угрожающе в сторону Витька.

Он обгоняет Лёшку на самой дамбе, стремительно поворачивает вправо. Где та ива, где тот прут ржавый. Вот это место...
Витёк забрасывает удочку, смотрит на поплавок. Тот ныряет, потом замирает. Опять ныряет, еще, еще, потом стремительный бросок вбок и в глубину.
Витёк рвет удилище на себя и ощущает, как нечто там, под водой, захватило крючок. Во рту его высыхает слюна, груди сжимает непонятная тревога, будто в глубине на крючок зацепилась сама смерть.

Витёк дергает из всей силы: будь что будет, порвет леску, так порвет. Какие-то лохмотья показывается на мгновение из-под воды, потом крючок с грузиком взлетают вверх и остаются там, среди ветвей ивы. Витёк плюется от злости, подходит к иве, обнимает ее шероховатый теплый ствол. Эта теплота немножко успокаивает, притупляет нарастающую волну непонятной тревоги.
Витёк шагает по суку, осторожно ступая, придерживаясь руками за ветки сверху, приближается к той ветви, где запуталась леска.
Протягивает руку...
... – Вставай! Витёк!
Витёк открывает глаза. Он ничего в этот момент не помнит, но в его голове после ночи осталось нечто черное, невыразительное, очерчено тревожное.
Лёшка стоит уже одетый.
Через пять минут они выходят в утренних сумерках из еще сонной деревни.
Все сны внезапно вспыхивают в сознании Витька, когда они поднимаются на дамбу. До каждой мелочи, до количества кругов на воде от первого заброса, до трещинок на коре старой ивы. Витёк бегом обгоняет друга, останавливается под ивой.
– Я здесь!
Лёшка пожимает плечами. Ему самому нравится это место, и видно, что ему немного неприятно из-за того, что Витёк забежал наперед.

...Поплавок ныряет неожиданно, потом, подпрыгивая, несется под прибрежный куст.
Витёк, холодея, несильно дергает удилище. Крючок взлетает вверх, цепляется за ветку ивы.
– Это тебе за то, что меня обогнал, – окликает без злорадства Лёшка, который стоит за соседней ивой.
...Витёк смотрит на сук, что свисает над самой водой, на прут в воде. Нет, в сне же все обошлось хорошо – Лёшка его разбудил в самый страшный момент. Он не дал там упасть Витьку...

Витёк подходить к иве, трогает шершавый теплый ствол.
Должно все быть хорошо.

[talia]

ЭКЗАМЕН

У Константина Комлева, партнёра известного в городе юридического бюро, сегодня был особый день. В строгом деловом костюме он вышел из дома пораньше, решив дойти до областного суда пешком. Константин предпочитал прогулку автомобилю перед сложными судебными процессами, чтобы справиться с волнением и сосредоточиться.
Тайминг маршрута был выверен — ровно час спокойным шагом. Затем он входил в двери храма правосудия, воплощая уверенность и холодное спокойствие. Так должно быть и в этот раз. Только сегодня ему предстоит не процессуальное состязание, а нечто поважнее. То, от чего зависит его будущее.

Константин перешёл по бетонному арочному мосту на другой берег реки, разрезающей город на две части, повернул налево и зашагал вдоль утопающей в распустившихся цветах набережной, подставляя лицо теплым весенним лучам и с наслаждением вдыхая свежий речной воздух.
Он ждал этого момента много лет. Ещё со студенчества его привлекала судейская профессия. Но желторотым выпускникам эта должность недоступна. Для права судить нужен профессиональный опыт и авторитет. И Константин за шесть лет успешно справился с этим этапом. Устроившись в юридическую компанию на младшую должность, за короткое время проявил себя первоклассным спецом, и уже через два года стал курировать в бюро престижное судебное направление. Сам часто бывал в судах, среди служителей Фемиды пользовался уважением, с некоторыми даже поддерживал неформальные отношения. При случае ненавязчиво напоминал о себе нужным людям.

Однако, несмотря на то, что он уже мог претендовать на получение судейского статуса, предложений влиться в сообщество не поступало. Самому ломиться в дверь, за которой никто не ждёт, не хотел; до выпрашивания или «заносов кому надо» не опускался, делая ставку на свой профессионализм. Рассуждал так — если будет нужен, то предложат сами.

Хотя в последнее время он всё больше в этом сомневался. А тут ещё пришла неприятная новость. Заместитель председателя областного суда Вартанов, он же председатель экзаменационной комиссии на должность судьи, собрался в отставку. На его место пророчили Горохова. С Вартановым у Константина сложились уважительные и доверительные отношения и, случись что, от него можно было ожидать поддержки. А вот Горохов … С ним «не срослось» ещё с того времени, как тот трудился юристом в конкурирующей фирме. Не раз они схлёстывались по делам и терпеть не могли друг друга. В то, что Горохов позволит ему успешно сдать экзамен, Комлев не верил.

Постепенно его мечта стала таять как мираж и, может быть, совсем растворилась бы в небытии, но неожиданно судьба преподнесла подарок.
Месяц назад после процесса в апелляции Вартанов остановил Константина в коридоре и поинтересовался не думал ли он над тем, чтобы сдать экзамен. Старый судья доверительно сообщил, что скоро уходит в отставку и многозначительно глядя на него, заметил, что уже назначил последнее в своей практике заседание экзаменационной комиссии. Слегка растерявшись, Комлев ответил, что такие планы были, но не уверен, хватит ли знаний. Вартанов кивнул — «мол, решай сам», и, прежде чем пойти дальше, вдруг сказал: «Главный экзамен — на звание человека, остальные не составит труда пересдать». Комлев не особо понял к чему была последняя фраза, но главное ему наконец-то дали «зелёный свет»! Конечно, ни о каких гарантиях и обещаниях речь не шла, но, при успешном прохождении испытания теперь есть шанс, что его поддержат при назначении! Он быстро собрал нужные документы для участия в экзамене и с головой погрузился в подготовку.
Месяц пролетел незаметно. И вот день сдачи экзамена наступил.
На перекрёстке Константин свернул на улицу Горького. Отсюда по прямой до суда оставалось минут десять. Волнение отступало. Внутренний голос подсказывал ему, что испытание пройдёт успешно.

Жмурясь от яркого света, он посмотрел на возникший вдали переливающийся на солнце золотой крест Успенского монастыря. Только Константин подумал, что неплохо бы вспомнить какую-нибудь молитву на удачу, как сзади раздался резкий скрип тормозов, грохот и скрежет металла. Вздрогнув, он обернулся.
У перекрёстка, который он только миновал, в фонарный столб впечатался чёрный БМВ. Водитель был неподвижен, голова безвольно повисла, подбородок упирался в грудь.
Комлев подбежал к машине и сильным рывком открыл заклинившую дверь, потряс водителя за плечо. Мужик средних лет с бритой почти налысо головой приоткрыл глаза и понёс что-то нечленораздельное. В нос резко ударил запах сивухи, что объяснило печальный итог заезда. У водителя по рубашке на груди быстро расползалось пятно, как раскрывающийся красный мак.

Никто из прохожих не решался подойти, а некоторые зеваки начали снимать происшествие на телефоны. Константин вызвал скорую и полицию сам и теперь с тревогой смотрел на часы. До начала экзамена оставалось пять минут. Если бегом, то успевает. Но что же кровь не останавливается?! Чертыхаясь, он снова подошёл к пострадавшему и расстегнул рубашку. Посреди груди серо-бардовым провалом обнажилась рана, видимо, от удара о руль. Комлев судорожно обшарил салон в поисках аптечки, найдя её, промыл рану перекисью, перевязал. Кровотечение замедлилось, но неумело наложенная повязка сползала.

Константин понимал, что уже опоздал на экзамен. Проклиная всё вокруг, он одной рукой прижимал к ране бинт, другой набрал номер секретаря экзаменационной комиссии и попытался объяснить ей ситуацию. Получилось скомкано. Секретарь внимала с сомнением, а, услышав просьбу немного задержать начало экзамена, сказала, что он явно не в своём уме и повесила трубку.
Комлев в отчаянии обратился к проходившей мимо пенсионерке за помощью, но та сделала вид, что не слышит и ускорила шаг. С досады он саданул ногой дверь автомобиля.
Всё же судьба сжалилась над ним. Позвонила секретарь и надменным голосом сообщила, что председатель комиссии дал десять минут на то, чтобы явиться. И сразу почти одновременно к месту происшествия подъехали скорая и полиция. Комлев с облегчением отошёл от пострадавшего, уступив место бригаде медиков. Он успевал!

Однако рванувшего с места Константина схватил за рукав сотрудник дорожной инспекции и потребовал оставить контактные данные. Пока тот неторопливо записывал, Комлев услышал, как врач скорой кричит в рацию: «Нужна вторая группа крови! Через три часа поздно будет! Сейчас нужна! Не будет? Тогда сами ответите!...».
Закончив, полицейский захлопнул блокнот: «Не задерживаю. Спасибо за помощь. А вообще, мразь он редкостная, только с зоны вернулся, машину эту угнал, паскуда». Он отдал Константину паспорт и деловито направился к медикам.
Комлев неподвижно стоял на месте.
Подойдя к врачу, полицейский обернулся и раздражённо бросил:
— Что-то ещё?
— Да. У меня вторая группа…

Прошло пять лет. Судье Константину Комлеву легло на стол уголовное дело в отношении рецидивиста Тихомирова, обвиняемого в жестоком убийстве гражданки Захаровой и её несовершеннолетней дочки в ходе разбойного нападения. Фамилия злодея показалась знакомой. Открыв первую страницу паспорта, он сразу его узнал. Того, кого спас, отдав свою кровь. Выходит, эти две загубленные жизни и на нём — Константине Комлеве тоже? Ведь не остановись он тогда у разбитой машины, они остались бы живы. Судья поднялся с кресла и в задумчивости встал у окна…

Только теперь, спустя много лет, слова Вартанова, брошенные в коридоре суда, наполнились смыслом. Главный экзамен на звание человека пересдать невозможно. Вспомнились и другие его слова: «Если ты знаешь, что твоё решение верное — последствия не играют роли. Остаться человеком важнее, чем получить самую высокую должность. Спасти жизнь человека — дать ему шанс начать заново. Путь же спасённого в руках его самого и Бога».
«Всё так. Всё так». Комлев неспеша сел за стол, открыл дело и углубился в чтение…

[talia]

ОБЩЕСТВО ПОЕДАНИЯ

После того, как единственную подругу Ниночку съели на работе, Аля окончательно перестала доверять людям. Чтобы не стать следующей, кого сожрет начальница – людоедка с большим стажем, Аля на следующей же день после горького известия уволилась сама. Нашла новую работу на удалёнке и теперь большую часть времени проводила в четырех стенах за компьютером. Выходила из дома только за продуктами в ближайший магазин, иногда моталась на электричке проведать родителей, живущих в пригороде, раз в неделю посещала клуб анонимных веганов.

В этом клубе Аля состояла уже четыре года и упрямо не желала его покидать, несмотря на возросшие риски. Возможно, из-за непреклонной убежденности во взглядах или просто потому, что это была единственная отдушина, место, где можно пообщаться с нормальными, адекватными людьми.

Веганы собирались каждую пятницу. И сегодняшнего заседания клуба Аля ждала с особым нетерпением – надеясь на встречу не только с одноклубниками, но и с одним молодым человеком, с которым случайно познакомилась пару дней назад в магазине.
Повстречала она его в первый раз возле полки с брокколи и цветной капустой.
Лица парня под маской – обязательным аксессуаром современной одежды – было не разглядеть, но глаза – ах, эти глаза! Тёмно-карие, под длинными ресницами!

Когда Аля потянулась к симпатичному кочанчику капусты, их руки встретились, слегка коснулись друг друга. Девушка смутилась, а парень извинился и, нехотя, только из вежливости, отошел в сторону. Аля почувствовала, что понравилась ему.
«Хотя, с чего бы вдруг?» – спрашивала она себя, рассеянно прохаживаясь вдоль полок супермаркета и, вместо того, чтобы выискивать нужные продукты, высматривала среди покупателей высокую фигуру незнакомца. И, о радость, несколько раз находила!

Вот парень стоит возле полки с фруктами. Вот он складывает в корзину упаковку шампиньонов. Вот он снова совсем рядом, насыпает в пакет орешки…
К кассе подошли одновременно. Парень обрадовался, увидев Алю, приветливо кивнул ей и пропустил вперед, а сам встал позади. Пока Аля расплачивалась с кассиром, молодой человек выгрузил на ленту свои покупки. Среди продуктов – ни мяса, ни рыбы, ни молочных продуктов. Исключительно зелень, орехи, овощи и фрукты.
«Я не ошиблась! Он веган, строгий веган как и я!», – сердце девушки учащенно забилось.
Аля очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы переменить руку, стала продвигаться к выходу из магазина.

Молодой человек оказался расторопным и сообразительным. Он ускорил шаг и поравнялся с девушкой.
– Не тяжело? Давайте помогу донести пакет до машины! – предложил парень, одновременно снимая маску и нарушая тем самым закон и этикет почти до неприличия.
Аля посмотрела на него и покраснела до самых кончиков ушей:
– У меня нет машины…
– Тогда до моей? Я вас подвезу!
– Я живу здесь недалеко...
– Что ж, придется проводить вас пешком, прямо до дома! – молодой человек засмеялся, – Накупили столько всего вкусного, вам теперь точно нужна охрана!
Парень был очень симпатичный, располагал к себе, но осторожность в XXII веке не бывает чрезмерной.
– Не нужно, это лишнее! – ответила Аля, а про себя подумала: «Ну, что же я делаю?! Ведь он сейчас уйдет! Так и не познакомимся! А если это судьба?!».
– А если это судьба? – спросил молодой человек, словно прочел её мысли.
– Что?! – опешила Аля.
– А если судьба была нам встретиться сегодня? – повторил парень, указывая на пакеты с покупками. – Вижу, у нас схожие вкусы! Признайтесь, вы тоже разделяете философию вегетарианства в этот жуткий хищный век?
Из стены бдительности и благоразумия выпало несколько кирпичей. Словно под гипнозом, девушка вытащила из кармана кассовый чек – единственный клочок бумаги, который имела при себе и написала на нем карандашом для подводки глаз адрес одной из разорившихся ныне кафешек, когда-то большой и популярной сети «Джагат», где теперь проходили заседания клуба веганов.
– Приходите в пятницу в шесть вечера, – почти шепотом сказала Аля и протянула кассовый чек незнакомцу.
– Обязательно! – очень серьезно ответил парень. На том молодые люди и расстались.

В назначенное время Аля, принарядившаяся, в маске со стразами, была на месте. Одноклубники – знакомые и проверенные годами люди здоровались друг с другом, рассаживались по местам. В основном это были женщины самого разного возраста и несколько пожилых мужчин – весьма еще бодрых ЗОЖников старой закалки. Новый знакомый задерживался.
«Придёт, не придёт?» – гадала Аля, ёрзая на стуле.

Тем временем собрание началось. На импровизированную сцену вышла председатель клуба – женщина интеллигентной наружности, неопределенного возраста, с сиреневыми волосами. Она всем представлялась Виолой, но за глаза одноклубники её называли Фиалка или Мальвина. Настоящих имен в клубе веганов называть было не принято. На то оно и анонимное, а, чтобы обращаться друг к другу, у всех были прозвища.

Виола немного приспустила маску с лица и, поставленным голосом бывшего преподавателя, начала речь:
– Животный и растительный мир безмерно страдает от деятельности человека, который настолько голоден и ненасытен, что уничтожает или перерабатывает все, что встречает на своем пути. 90% млекопитающих Земли уже не могут жить в естественных условиях. Бороться с таким беспощадным хищником как человек они не в состоянии. Но человек пошел еще дальше! Теперь он пожирает сам себя! Ученые считают, что именно перенаселение Земли спровоцировало повышение агрессии в обществе до такой степени, что привело к вещам, которые считались ранее абсолютно неприемлемыми. Так это или иначе – факт остаётся фактом – окно Овертона1 распахнуто настежь! Но мы не будем вставать на подоконник и бросаться вниз головой! Мы будем бороться! Бороться с невежеством и кровожадностью мира, с обществом потребления, которое переродилось в свою худшую форму – общество поедания себе подобных!

В зале раздались бурные аплодисменты. Женщина с сиреневыми волосами продолжила:
– Сегодня мы собрались чтобы обсудить вопиющий закон, вышедший в июле этого года, который легализует каннибализм и частично выводит поедание людей из-под уголовного преследования. И это, не считая нелегального оборота человеческого мяса, по негласным данным просто огромного! – лицо Виолы покрылось багровыми пятнами, – Пусть негодяи сколько угодно популяризируют тему антропофагии2, поддерживают ее поп-контентом, сопрягая с историческими и мифологическими личностями. Мы – ведущие образ жизни, в котором нет места не только мясу, но и другим продуктам животного происхождения, косметике, лекарствам, одежде и прочим бытовым вещам, имеющим отношение к эксплуатации живых существ, не можем оставаться в стороне от такой проблемы. Мы не покинем поле боя, оставаясь радикальными противниками людоедства и не дадим этой отвратительной практике закрепиться в сфере актуальной политики!

Зал одобрительно загудел. Аля в этот момент обернулась и увидела своего знакомого незнакомца. Помахала ему. Парень пробрался через ряды к девушке и сел рядом, на предусмотрительно заготовленное для него Алей место. Дальше речь председателя клуба Аля уже не слушала. Слух и все прочие органы чувств теперь сосредоточились на соседе.

– Ты мне так и не назвала своего имени, – прошептал молодой человек, без всякого предварительного разрешения переходя на «ты».
Эта дерзость и смутила, и, почему-то, понравилась одновременно.
– У нас не принято называть настоящих имен. Зови меня Флора.
– Как занятно! Хорошо, тогда я буду Форрест!
– Такому стройному как корабельная сосна парню отлично подходит «лесное» прозвище! Или ты имеешь ввиду Форреста Гампа? – тихо засмеялась девушка.
– О, было бы неплохо по доходам! Ты помнишь, как он сколотил состояние на добыче креветок, а после вложил деньги в «какую-то фруктовую компанию»?

Для пущей схожести с главным героем старого, популярного еще в позапрошлом веке фильма, молодой человек выпрямился на стуле, сложил руки на коленях и придал выражению лица придурковатый вид, чем окончательно развеселил Алю.

Форрест развлекал девушку весь вечер, несмотря на неодобрительные взгляды Виолы и серьезную повестку встречи.

После окончания собрания молодые люди решили прогуляться пешком до метро.
Метро – хорошо освещенное, напичканное камерами слежения, считалось самым безопасным способом передвижения в обществе, в котором стало запрещено запрещать есть себе подобных. Поэтому Аля наотрез отказалась добираться до дома каким-либо другим способом, включая автомобиль нового знакомого, который был оставлен на парковке.
Двое молодых, здоровых человека бодро шагали вдоль ярких витрин дорогих магазинов и обшарпанных жилых зданий в сторону метрополитена. Контрасты, китч и уныние депрессивной действительности их, сосредоточенных друг на друге, сейчас не волновали.

Девушка имела свежий и цветущий вид, полностью оправдывая свое прозвище Флора. Голубоглазая блондинка, с пухлыми розовыми губами и ямочками на щеках. А рядом парень – ей под стать.
«Красивая пара!» – завистливо думали прохожие, глядя на них.
Флора и Форрест болтали обо всем, не обращая внимания ни на сумасшедшего старика на перекрестке, который дико хохотал и кричал встречным в лицо хриплым голосом: «Я уже не вкусный!», ни на стайку покалеченных людей без ног и рук, которые когда-то за долги сдали части своего тела на мясо и теперь попрошайничали на улице, ни на мигающую рекламную вывеску юридической конторы: «Лицензии на антропофагию. Недорого».

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

Чувство влюбленности и умение молодых быстро приспосабливаться к внешним обстоятельствам – помогают даже в самые страшные времена видеть хорошее и закрывать глаза на любые неприятности.
Молодой человек проводил девушку до самого дома. До порога квартиры. Долго мялся и напрашивался на чашечку чая. Но Аля сделала вид, что не поняла намеков. Зато в качестве компенсации разрешила поцеловать себя в щёчку. Наконец-то попрощавшись с кавалером и тысячу раз пообещав скорое новое свидание, закрыла дверь. Сразу на два засова – бдительность, чертова бдительность!

Аля и ругала, и хвалила себя одновременно. Ей очень нравился парень, но разум из последних сил требовал контролировать свои действия и не поддаваться нахлынувшему чувству.
Даже, после второго и третьего свидания Алю снова что-то удержало, и она опять не пустила Форреста за порог. Парень едва сдерживал обиду, но в целом вёл себя достойно.
«Он подумает, что я боюсь серьезных отношений!», – печалилась Аля, меняя воду в хрустальной вазочке, в которой красовался букет белых роз, – «Надо приготовить овощной салатик, испечь пирог с яблоками и пригласить, наконец-то, Форреста на ужин!».

Аля решила не откладывать, пока уверенность в правильности поступка не покинула ее, и в ближайшую субботу осуществить задуманное.
Продукты планировала купить в пятницу, после очередного заседания клуба анонимных веганов, куда, кстати, Форрест, больше не ходил, сославшись на высокую занятость.
Однако заседание не состоялось – все уже сидели в зале, когда пришло сообщение в чат, что Виола не придет, так как подвернула ногу. Народ, недовольно ворча, разошёлся.

Аля, тоже была огорчена резкой отменой встречи, но мысль о завтрашнем свидании быстро вернула девушку в хорошее расположение духа.
На обратном пути домой Аля прошла через магазины.
До подъезда оставалось метров триста, когда на девушку напали двое в черных кожаных куртках и в масках. Аля закричала, пакет с продуктами выпал из рук, она побежала в сторону своего подъезда. Но разве убежит от натренированных парней в кроссовках, хрупкая девушка на каблуках? Алю поймали, повалили на землю, стали раздирать блузку. На отчаянные крики девушки прохожие не обращали внимания, а некоторые даже ускоряли шаг. В хищном мире – каждый сам за себя.

И тут, как в сказке, появился принц на белом железном коне.
– Форрест! Форрест! – изо всех закричала Аля, отчаянно сопротивляясь насильникам.
Форрест выскочил из машины. Один из бандитов, тот, что покрупнее, бросился ему навстречу, сжав огромные кулаки. К счастью, молодой человек оказался хорош не только внешне, но и в бою. Он ловко отразил удар громилы, а после быстро вытащил из заднего кармана пистолет. Негодяй поднял руки вверх, а тот, что удерживал Алю, отпрянул от девушки и на полусогнутых ногах попятился в сторону:
– Э… друг! Мы просто пошутили! Извини, старик!
– Валите отсюда быстро, мерзавцы! – прикрикнул на них Форрест, и они не заставили себя долго ждать – исчезли в неизвестном направлении также быстро, как и появились.
– Флора, ты в порядке?! – молодой человек подбежал к девушке и помог ей подняться.
– Мое настоящее имя Аля! – девушка бросилась к нему на шею не сдерживая слез.
– Лучшее имя для натуральной блондинки! Ты же натуральная? – улыбнулся парень.
Аля слабо кивнула в ответ и Форрест нежно поправил рукой растрепавшиеся белые локоны. Затем быстро собрал рассыпавшиеся продукты в пакет, поднял девушку на руки и понес к подъезду, а потом, все также на руках, по ступеням на третий этаж.

Аля доверчиво обнимала его за шею, а когда они подошли к дверям квартиры, достала из кармана ключ и протянула на ладони своему спасителю. Молодой человек словно невесту, перенес девушку через порог, затем прошел со своей драгоценной ношей в спальню, уложил на кровать, укутал одеялом. А сам пошел на кухню ставить на огонь чайник.

Немного придя в себя, Аля переоделась, вымылась в душе и зашла на кухню, где все это время её терпеливо ждал Форрест.
– Я заварил тебе чай с мятой! Ты как? – спросил Форрест, протягивая чашку Але. Было видно, что сам Форрест все еще взволнован.
– Спасибо тебе! – с чувством ответила Аля, – Ты очень вовремя подоспел на помощь! Страшно подумать, чтобы сделали со мной эти негодяи!
– Сволочи! Я их еще найду! – на лице парня снова заиграли желваки.
– Не надо! Ты и так здорово их напугал! Кстати, откуда у тебя пистолет? Ведь оружие носить гражданским строго запрещено?
– Я работаю в органах внутренних дел, – скромно потупив взор сказал Форрест.
– О, как много я еще не знаю! – Аля сделала несколько больших глотков чая, – У меня была идея пригласить тебя завтра на ужин с салатиком, но зачем теперь откладывать... Устроим его прямо сейчас, в честь тебя – мой спаситель!
– Замечательная идея, – улыбнулся Форрест, – Но сначала тебе нужно как следует отдохнуть!
– Да, нет, все уже в порядке. Я крепче, чем ты думаешь! – запротестовала Аля, но почувствовала, что и вправду силы покидают ее, видимо из-за эмоциональной перегрузки, очень захотелось спать.
– Ты ложись, ни о чем не думай. А я буду охранять твой сон! – Форрест проводил Алю в спальню и снова заботливо уложил в постель.
– И какими судьбами ты оказался возле моего дома! Ведь мы не планировали сегодня встречу…
– Я просто почувствовал, что тебе нужна помощь!
– И все-таки… – девушка хотела еще что-то спросить, но отяжелевшие веки смыкались.
– Спи, моя сладкая! Спи, моя подозрительная! Ох и намаялся я с тобой! Пришлось всякую траву жрать и этих двух олухов нанимать…

Но Аля последних слов не услышала, она уже глубоко спала.
Парень присел на край кровати, достал из кармана девушки телефон, аккуратно приподнял руку спящей и разблокировал с помощью отпечатка её пальца.
Холодным люминесцентным светом в темной спальне высветилось лицо Форреста – оно теперь не казалось добрым. Молодой человек подключил телефон девушки к своему телефону и быстро взломал код доступа к биометрическому паспорту Али.

«Так, так: Соколова Альбина Николаевна, русская, 23 года, детей нет, без вредных привычек, гормоны не принимает, флюорографию проходит ежегодно, серьезных заболеваний не выявлено, веганка... Чудненько! Абсолютно все требования учтены. Даже цвет волос! Капризный заказчик будет доволен!», – подумал молодой человек, копируя данные, – «Ты, конечно, не светлый сосновый лес получился, а скорее тёмный еловый, но все равно – молодец, Форрест! Если сейчас дело выгорит – твой банковский счет хорошо пополнится!».

После того как копирование было завершено, молодой человек сфотографировал спящую девушку, заархивировал фото вместе с данными паспорта и послал закодированным сообщением через мессенджер.
Через десять минут пришёл ответ на японском:
«Натуральный продукт высокого качества! Идеально для суши! Оплата как обычно, после доставки товара на франко-станцию назначения3. Координаты: 43007' С.Ш. и 131053' В.Д. Кодовое слово: ятёнику4».

Форрест улыбнулся и достал из-за пазухи тонкий, но очень прочный термопакет для пищевых продуктов… и тут же получил оглушительный удар по голове.
Над бездыханным телом контрабандиста склонились два крепких ЗОЖника:
– Готов, жучара! Виола, что дальше? – спросил один из них, с битой в руках.
– Пакуйте падаль в его же пакет. Отошлём японцам вместо нашей Флоры, да с подарочком в придачу. Не зря же я 20 лет в школе химичкой отпахала! Пригодились знания!

ЗОЖники запихнули труп в пакет, а на живот аккуратно примотали изолентой самодельное взрывное устройство.
Виола тем временем с телефона Форреста быстро вычислила координаты грузового порта, указанные в сообщении, и подсоединила к «посылке» взрыватель контактного действия.
– Будет вам «ятёнику»! – в глазах Виоллы плясали колкие огоньки.
– А что с нашим «живцом», что прикажешь делать? – спросил второй ЗОЖник.
Женщина с сиреневыми волосами посмотрела на глубоко спящую Алю:
– Хорошая девочка, и шкаф у неё большой, просторный, и дверь входная легко отмычке подаётся! Как проснется, пусть найдет записку типа: «Прости-прощай, не дождался я тебя спящая красавица, на работу срочно вызвали-полюбил другую»... Ничего, переживет! Разбитое сердце лучше съеденного!


Справочно

1 Окно Овертона – социологическая концепция, которая пошагово показывает, как может измениться общественное мнение по определённому вопросу. Система взглядов, согласно которой чудовищное и неприемлемое может быть «логично» обосновано и оправданно с помощью подмены понятий и ложных утверждений, и в итоге стать общественной нормой.
2 Антропофагия – употребление в пищу человеческого мяса; людоедство, каннибализм.
3 Франко-станция назначения – торговый термин, обозначающий определенное место (например, вокзал, порт), за доставку товара в которое вся ответственность и расходы ложатся на продавца. После доставки товара в это место, все расходы и ответственность за товар начинает нести покупатель.
4 Ятёнику – «дичь» по-японски

[talia]

Яичница

- Петров, у нас собрание, закрой холодильник!
- Собрание собранием, а ужин — по расписанию, - фельдшер Петров достал из холодильника упаковку яиц и полез в шкаф за сковородкой. - Рассказывай, Тань-Пална, ты мне не мешаешь.
Заведующая «неотложки» тряхнула фальшивыми локонами и продолжила читать с бумажки очередную инструкцию. Фельдшерам платили смехотворно мало, приходилось терпеть хамство.
Зато интерн Леша слушал Татьяну Павловну внимательно, и даже записывал самые важные моменты в блокнот.
- Пишет… что ты там пишешь? Ты лучше по вене научись ходить, писатель! - фельдшер Петров подошел к Леше и быстрым движением выхватил блокнот. - Ковид? Был да сплыл. Забудь. Холера? Это ты про Тань-Палну? А это что? - присмотрелся, разбирая корявый почерк. - Эбола? Нас в Африку перевели? - фельдшер подошел к окну. - Пальмы есть? Нету. Обезьяны? Ну… разве что одна.
- Петров, ну что ты завелся на ровном месте? - заведующая отложила свою бумажку и зевнула. - Леша молодец, учится, записывает, в люди может выйдет, в город уедет, а не как ты… до пенсии...
- И охота тебе, Танька, людям голову ерундой забивать, лучше бы чему-то полезному студента научила…
- Интерна, - привычно поправил Леша.
- Тебе до интерна еще пилить и пилить, - Петров бросил блокнот на стол.
В комнате ощутимо запахло горелым.
- Заговорил мне зубы, студент. Яичницу из-за тебя спалил! А яйца нынче знаешь, почем? А, студент? Нифига ты не знаешь. Эбола! Тьфу на тебя…

Старый уазик на каждом ухабе подпрыгивал как в последний раз, за окном быстро темнело.
- Везет мне на всякие ебеня… - мрачно сказал фельдшер Петров, который заменял запившего водителя, и потянулся к ручке приемника. - Музыку хоть какую…
«… рике опять поднимает голову вирус Эболы», - заявил деловито-тревожный женский голос. «Представитель организации «Врачи без границ» утверждает…»
Петров опять потянулся к приемнику.
- Нет! Не переключайте, я слушаю!..
Дальше ехали под бодрую музыку.

До хутора под лесом добрались уже в полной темноте. Фельдшер Петров, тихо матерясь, толкнул калитку и протопал по засыпанной листьями и какими-то щепками дорожке к входной двери. Постучал. Потянул на себя дверь — не заперто.
Вслед за Петровым, слегка пригибая голову, Алексей тоже протиснулся в дверь.
В небольшой кухне сидела канонического вида старушка, вся сморщенная, в платке и темной кофте. Выбивались из образа розовые заношенные кроссовки.
- Здрасть. Вы что ли болеете? - буркнул фельдшер Петров, несмотря на то, что Леша уже несколько раз просил, чтобы он первым с больными не заговаривал. Должна же быть какая-то субординация.
- Ой, нет, я здоровая, что мне сделается? - старушка с неожиданным проворством вскочила из-за стола. - Внучек у меня болеет.
- Сколько ребенку? - нахмурился Петров. - У нас вызов записан к взрослому.
- Двадцатый годик пошел… студент он у нас.
- Тьфу. Может уже и свои где-то бегают, а им все — ребенок…
- Добрый вечер. Проведите, будьте любезны, к больному, - солидно вступил в разговор Алексей.

Щуплый и низкорослый студент лежал в темной и тесной комнате на перине, под теплым одеялом. Под потолком тускло светила одинокая пыльная лампочка, пришлось подсветить фонариком.
- Так... кожные покровы бледные, наблюдается сыпь… невыраженная, - Леша, как полагается, начал осмотр больного. Дотронулся запястьем до лба: - Температура тела значительно повышенная.
- И глаза красные. Давно температурит? Не бухал? - вмешался фельдшер Петров.
- Вообще не пьет, молодец такой, все время учится, - зачастила бабулечка. - Вот как приехал на каникулы, проведаться, так назавтра и заболел… уж третий день пошел. Я ему и травки, и горчишники… и кушать ничего не кушает, тошно ему.
- Рвота была?
Бабулечка с готовностью закивала.
- Сколько раз?
- Да уж раз пять рвало, а как и вечером кушать не стал, так я к соседке сбегала, с телефона позвонить.
- Так вот же телефон лежит, - Петров ткнул пальцем в «нокию» на тумбочке радом с кроватью.
- Так я таким не умею, сломаю чего доброго, как внучек мой заснул, так я и сбегала позвонить. Вот до сих пор спит.
- Понятно. Выйдите, пожалуйста, мне нужно осмотреть больного, - строго сказал Алексей.
Бабулечка шустро выскочила за дверь.
- Чего осматривать? ОРВИ или грипп. Сейчас чего-нибудь от температуры вколю и поедем. Вызывают на что попало по ночам… тьфу на них всех.
- Отойдите от больного, - Алексей надеялся, что его голос звучит достаточно внушительно. - Есть подозрение на особо опасную инфекцию. Мы остаемся здесь до прибытия спецбригады.
Фельдшер Петров нахмурился и потряс головой, затем его лицо прояснилось.
- Тьфу, а я ведь почти поверил! Почти купился! Шутник ты, студент!
- Я не шучу. Симптомы мне как врачу внушают подозрение, и я буду настаивать на следовании инструкции.
- Слушай, студент, не смешно. Дай уколю и поехали, в машине пошутим.
- Еще раз повторяю: это не шутка. Закрывайте дверь и вызывайте спецбригаду. Есть подозрение…
- Бред!
- Вы не смеете со мной так разговаривать!
- Тьфу, дурное какое. Я в машину, жду пять минут. Не успеешь — будешь до «базы» пешком добираться, - и Петров вышел из комнаты.

- Потребую, чтобы ему выговор выписали за нарушение инструкции, - пробормотал Алексей, запирая дверь изнутри на засов.
- Бабушка? - послышалось от кровати.
- Я доктор, - ответил Алексей. - Лежите, сейчас я сделаю вам укол.
В перчатках и маске осторожно подошел к больному.
«А если и правда Эбола? Кожа бледная, глаза красные, рвота. Все симптомы. И по радио передавали…»
Интерн нахмурился, вспоминая главу из учебника. Одна из самых заразных болезней. Если студент болеет уже три дня, то здесь, в этой тесной комнатушке больше вирусов, чем воздуха. «Почему я сразу маску не надел, еще на улице? И я же до него дотрагивался, без перчаток!»
- Поздно, - проговорил Алексей, набирая в шприц жидкость из двух ампул.
- Что поздно? Доктор, что со мной?
- А? Что? Нет, это я не вам. Вы лежите, лежите. Не волнуйтесь.
Уколоть удалось только с третьего раза. Алексей аккуратно собрал шприц и ампулы в специальный пакетик и присел на стул, чуть отодвинув его от кровати.
Из-за двери донеслись голоса. Кто-то подергал за ручку с той стороны, забарабанил по двери.
- Дверь открой! Совсем с ума сошел?
- Не открою. Звоните на «базу», пускай присылают из города спецбригаду. Здесь подозрение…
- Что ты там подозреваешь, чудо гороховое?
- Выбирайте выражения, - сухо сказал Алексей, подошел к двери и понизил голос. - Подозрение на Эболу. Все симптомы совпадают. Звоните на «базу».
Фельдшер Петров развесисто выматерился, еще несколько раз стукнул по двери и все стихло.
Алексей вернулся к кровати и присмотрелся. «Кажется, ему становится хуже». Наклонился ближе — и ровно в этот момент больной открыл глаза, сморщился и громко чихнул. Алексей отпрянул, вытирая лицо рукавом.
- Черт, черт, черт…
- Простите, я не хотел, - пробормотал больной.
- Ничего, ничего. Лежите.

Телефон трясся в руках, пришлось положить на стол. Сеть была, но всего на две «палочки».
«Написать маме? Попрощаться? Нет, лучше не пугать. Даже при Эболе смертность не стопроцентная. А какая? Сколько процентов? Слюна попала прямо в глаз — теперь точно заразился, если Эбола. Проверить смертность, какой процент».
- Черт, не тянет… - Алексей отложил телефон.
- Интернет нужен? - после укола больному явно стало лучше.
- Угу.
- Так нету.
- Вижу.

Больной задремал, Алексей стянул с рук перчатки и тоже прикрыл глаза.
«Зато я все сделал по инструкции», - подумал и как наяву увидел свой портрет с черной траурной лентой на подоконнике на «базе». Фельдшер Петров, хмурый и виноватый, жарит яичницу. Татьяна Павловна со слезами на глазах пишет представление к посмертному награждению… орденом… или медалью…
- Доктор, я тут яишенку пожарила… будете кушать? - послышалось из-за двери. - Вы на секундочку откройте, я вам тарелочку передам.
- Здесь карантинная зона! - Алексей подскочил к двери. - Не приближайтесь!
- Яишенку…
- Уходите!
- Так а внучеку моему? Он с утра ничего не кушал. Чтобы поправляться, кушать нужно, доктор…
- Уйдите от двери! Вы понимаете вообще, что даже одна вирусная частица может вас убить? Вы вообще хоть что-нибудь понимаете? Хоть кто-нибудь что-нибудь понимает? Или всем все равно? А? Вы скажите, все равно, да?
- Доктор, да вы так не переживайте, не нужно переживать, лучше покушайте…
- Уходите! Сюда нельзя! Сейчас приедут другие врачи, а вы пока… ну я не знаю, руки с мылом поймойте, и лицо!
- Хорошо, хорошо доктор. Вы только не переживайте. Не нужно переживать…

Студент спал. Алексей сидел на стуле и то тихонько плакал, то тоже как будто задремывал и видел как вокруг него в воздухе кружатся и кружатся вирусы…

- Эх, Леша… - вздохнула Татьяна Павловна, - что ж ты у нас такой впечатлительный, а? Скажи спасибо Петрову, сообразил как окно снаружи открыть, а то пришлось бы дверь ломать. И женщину пожилую испугал… какая Эбола, а? Он что, из Африки вчера вернулся?
- Но глаза, глаза ведь красные!
- Леша, да почти при чем угодно вирусном такое бывает, у тебя же вроде диплом без троек? Ну что ты в самом деле?
- Меня... уволят?
- Да вряд ли. Работать-то кто будет? Выговор выпишем, потом под новый год снимем, если опять чего-то не начудишь.
- Я не… - вскинулся было Алексей и тут же сник под укоризненным взглядом.
В кухню из комнаты бочком вдвинулась бабулечка.
- А может, яишенку? Оно завсегда полегче будет, если покушать.
- А давайте, - потер руки фельдшер Петров. - И чаю налейте… всем. И вот этому тоже… доктору.
- Спасибо, - тихо сказал Алексей.

[talia]

Люди в чёрном
Сказка.

Пришел к нам на форум писателей взвод.
У каждого "Томпсон" в руках пулемёт.
Из них никто долго не стал говорить -
Сказали - мы конкурс ваш будем жюрить.

Тургенев был зол и спросил: - Где дебил,
Который у вас тут Муму утопил?
Чтоб утонула - веслом её бил.
В ответ прозвучала ему тишина.
Хотел по-английски уйти Абдулла.

Но в сказке таких не бывает чудес.
Сам Пушкин ругался: - Ведь этот балбес
Руслана с Людмилой моих исказил,
У Черномора бороду сбрил.
Он гад над Онегиным тоже шутил.
Не просто шутил, а злостно стебался.

Но Абдулла ни фига не признался.
Сказал что-то матом, достал пистолеты.
Но силы были, увы, не равны.
Тургенев и Пушкин стреляли дуэтом.
Остались ошмётки от Абдуллы.
Досталось даже веслу рикошетом.

Ушел Абдулла наш в заоблачный плёс.
Ушел, но из сказки весло не унёс.
Весло то Некрасов забрал, вот куркуль,
Хоть было оно со следами от пуль.

Сказал, что весло это стоит косарь,
И штырит оно, словно лучший вискарь.
Определённо в нем есть красота,
А у него дед Мазай без весла.

Тут вдруг Булгаков спросил деловито:
- Кто председатель сего массолита,
Кто тут устроил такой беспредел?
Калинин молчал и лишь бронзовел.

- Ваш председатель ходит по краю,
Скорая смерть его ждёт под трамваем.
Даже патронов я тратить не буду,
И не спасёт председателя чудо.
Хоть Аннушка масло уже разлила,
Не обошлось все же тут без весла.

Маша права получила недавно,
Трамвай свой водила очень исправно.
Его только ведь разгоняй-тормози,
Ну, и смотри, что лежит на пути.

Борьба за права словно путь самурая,
Но дали ей лишь на вожденье трамвая.
Сильно расстроилась Маша сначала,
К лязгу трамвая душа не лежала.

Но вот однажды ей повезло.
Рядом с путями валялось весло.
Недалеко там Калинин гулял.
Вдруг он споткнулся, на рельсы упал.
Вот и попался ты мне - рыбий глаз,
У Абдуллы всегда вёсел запас.
- Подумала Маша и с криком "Банзай",
Резко вперёд пустила трамвай.

Хоть Абдуллу самого расстреляли,
Вёсла еще над Невой пролетали.
Это весло от стаи отбилось
И у трамвайных путей приземлилось,
Очень все кстати произошло,
Калинин споткнулся об это весло.

Под грохот трамвая Илье не свезло -
Голову вместе с цилиндром снесло.
Льётся на рельсы кровь голубая,
Очень недолго ходил он по краю.
Хоть Маша устала уже на работе,
Сказала: - Калинин, теперь мы в расчете.
Труп с рельсов сбросила скоро и ладно,
Добавила: - Бля, все теперь шоколадно.

Талия ехала в том же трамвае,
Громко смеялась нетленку читая,
Не дочитала она "Наважденье",
Остановилось трамвая движенье.

Тут СМС-ка ей прилетает,
Что автор нетленки Енот - умирает.
Чёрные люди зверька окружили,
У псарни веслом его насмерть забили.

Пушкин ему напоследок сказал:
- Зря ты, Енот "Наважденье" писал.
Над нами над всеми жестоко стебался,
Жалобно пискнул Енот и скончался.

Вот так живешь себе, небо коптишь,
Днем водку пьешь, а ночью ты спишь
Иной раз с форума даже уйдешь,
Чтоб написать чертовскую ложь,
Но этим шкурку свою не спасешь.

Закрылись Енотика ясные очи,
И не играть в преферанс ему в Сочи.
Нас уже трое походу скончалось,
А наваждение все продолжалось.

Гоголь спросил: - Интересно мне знать,
Кто тут про Вия хотел написать?
Автора этого точно узнаю,
Еще живого в гробу закопаю.
Я не шучу и прошу меня слушать
Вы все кандидаты в мертвые души!

Но Айришфокса так просто не взять,
Не испугался вопрос он задать.
- Вашему Вию как веки поднять?
Я про него исписал всю тетрадь.

Гоголь, нахмурив брови сказал:
- Веки веслом Абдулла поднимал,
Скоро с ним свидишься, там и спроси,
Ну, а пока меня ты прости.

Там Айришфокс еще что-то спросил,
Но отвечать ему не было сил.
Тот вопрошал, но Гоголь молчал,
Потом с пулемёта его расстрелял.
Почистил платочком дымящийся ствол,
Вытер от крови шинели подол.
И, улыбаясь, дальше пошел.

Ну, а Булгаков эту сцену увидев,
Сразу в блокнотик к себе записал:
"В белом плаще с кровавым подбоем."
Сказал, что в гробу он шинели видал.

Люди в черном всё прибывали,
Авторов многих поубивали.
Альтернативы не предлагали.
Конкурсный приз учредили без квоты,
Но почему-то в убитых енотах.

Тут появились наши админы,
Что-то про вирус они говорили,
Черные люди - черные шляпы,
Все восстановим мы из бэкапа.

Форум конечно же восстановили,
И все убитые сразу ожИли.
Нет оснований теперь для печали,
Даже Муму вроде бы откачали.
Авторы сели нетленки строчить,
Чтобы у Пушкина приз получить.

Только Виталик был недоволен.
Бэкап его этот очень расстроил.
Он чики-пуки делал котам,
Когда закрутился весь этот бедлам.

Форум вернули назад из бэкапа.
Но вот какая черная шляпа -
Необъяснимый факт интересный -
У всех котов снова яйки на месте.

Почти в каждой сказке бывает намек,
Добрым молодцам урок,
Также урок всем красным девИцам:
В жизни весло всегда пригодится.

P.S.

Долго в курилке бродила потом
Тень отца Гамлета - тоже с веслом.

[talia]

На этом конкурсные тексты закончились.
Еще будет немного внеконкурсных, пока Люди в черном всех авторов не транклюкировали.