Конкурс 2023 - "Настало время удивительных историй"

[talia]

Девочка без крыльев

Наш глубинный страх не в том, что мы не соответствуем.
Больше всего мы боимся того, что мы через чур сильны.
Мы боимся собственного света больше, чем своих темных сторон.
И при этом мы спрашиваем себя: «Кто я такой? -
чтобы быть сверкающим, великолепным, талантливым, невероятным?
На самом деле,- «Кто ты такой, чтобы не быть таким?»
Ты дитя Бога и то, что ты притворяешься ничтожным не служит миру.
Нет ничего просветлённого в том, чтобы сжимать себя только для того,
чтобы не смущать других и не выделяться. Мы рождены для того, чтобы славить Бога, который в нас.
И не только в избранных, но и в каждом. Иногда мы позволяем собственному свету сиять, тогда мы
неосознанно даём позволение другим людям на то же самое.
Когда мы освобождаемся от своих страхов, на то, кем мы являемся, тогда автоматически это освобождает других.

NELSON MANDELA

ДЕВОЧКА БЕЗ КРЫЛЬЕВ

Если бы мне раньше сказали, что дома могут говорить, я бы ни за что не поверила.
Но однажды, со мной произошло нечто такое, чему человек разумный не найдет логического объяснения, разве что покрутит пальцем у виска.
А человек впечатлительный, такой как я, погрузится в свои ощущения и начнет искать таинственное во всём, что его окружает. Ветер ли за окном гудит, старый пол ли вдруг скрипнет половицей, старинные часы вдруг ни с того ни с сего замрут прямо на двенадцати часах. Тут волей не волей начнешь прислушиваться ко всему и пугаться каждого шороха. Но если ты человек смелый, и воображение у тебя на высоте, то может случиться невероятное, и ты услышишь нечто такое, чего никто никогда не видел. И дома могут заговорить…
Я сидела за столом в холодной комнате и слушала, как капли дождя со звоном ударяются о железный уличный подоконник. В этот момент я ощущала себя одинокой.

Бывают такие мгновения, когда тебе кажется, что весь мир забыл о тебе. И хочется всего лишь одного – свернуться калачиком, обнять себя руками, укрыться мягким пледом с головой и уснуть. И не думать ни о чем, потому что сил у тебя о чём-то думать нет. Ни о будущем, ни о настоящем, ни о прошлом.
Сегодня я узнала, что моя рукопись, мой самый первый, самый важный роман, которому я отдала всю свою душу и который я писала все лето, не выиграл ни в одном литературном конкурсе. Все мои надежды рухнули как карточный домик. Чуда не случилось. И завтра будет то же, что вчера. Тот же круговорот событий, ничего нового.
Ты будешь слушать, что тебе велят взрослые. Убирать свою комнату, делать уроки, чистить зубы. Одевать эту чёртову шапку, как велят взрослые. Пить противное теплое молоко. Поддерживать разговор, который тебе вовсе не интересен. И ходить в школу. Ты будешь представлять миру обычную, ничем не примечательную девочку девяти лет. Девочку, которая уже не знает, верит ли она в чудо.
Эта девочка в сказки уже давно не верит. Но никто ведь не может тебе запретить верить в чудо. Разве ты сам можешь себе запретить.
И сегодня я это почувствовала. Я осознала, что выбор дальнейшей жизни и моей судьбы происходит сейчас. В эти мгновения. Между «жить с верой в чудо» и «оставаться непримечательной для всех». А это значит, что мой внутренний мир навсегда останется только со мной. И, возможно, я останусь одинокой на всю свою жизнь. Ведь не раз я слышала рассказы взрослых и читала в книгах о том, как человек предавал свою мечту. Терял свои крылья.
Возможно, вы посчитаете меня сказочницей, но я всё ещё мечтаю о мире, который живёт в моем воображении.
Какой он, мой мир? …
Он добрый, открытый. Понятный и простой. И я мечтаю жить в таком мире.
Я даже согласна сделать обмен. Пусть в мой жизни не будет больше ЧУДА, но пусть МИР будет таким!
Я открыла свой блокнот и написала: «ЧУДА НЕТ».
Потом я легла на кровать и уткнулась в подушку. Я одиноко лежала в своей комнате, обнимала себя за плечи и слушала, как дождь барабанит по железному подоконнику. Уже не тихо, не осторожно, не смущаясь. Он выдаёт, вытрясывает наружу своё возмущение, барабаня со всей своей мощи.

– Ишь, чего возомнила о себе! Да кто ты такая? Ты всего лишь одна единица из восьми миллиардов человек!

И я с ним соглашаюсь.
- Да… кто я такая?..

И тут я не выдерживаю и начинаю плакать. Моих слёз не меньше, чем дождя за окном. Я просто захлёбываюсь в своих слезах. А слёзы - солёные, как море. Должно быть, в море есть что-то святое. Наверное, это слёзы всех тех, кто потерял крылья…

Я плачу. И мне не стыдно плакать. Никто меня не слышит, кроме дождя. Да и он за окном.

Старинные часы остановились на двенадцати. Я смотрю на стрелки часов и вспоминаю сказку «Золушка». В двенадцать часов карета превращается в тыкву. А нарядное бальное платье Золушки в домашнее, залатанное.

- Всё, - говорю я себе.
- Сказки больше нет. Чуда - не существует. Я потеряла свои крылья.

Как только я это себе сказала, мне стало удивительно спокойно. Я со всем согласилась, со всеми примирилась, и душа успокоилась.
А может быть, я просто устала от сильных переживаний? Их было так много, и они вышли все наружу с моими слезами? Я чувствую себя очень уставшей.

Дождь прекратил тарабанить по подоконнику. Все стихло.
Интересно, он, дождь, согласен со мной? Ведь он презирал меня. А теперь, должно быть, он доволен.

Ведь больше я не думаю о себе, как об особенной девочке. Я обычная, ничем не примечательная.

Я – всего лишь единица, из восьми миллиардов человек.

Я девочка без крыльев. Зачем они мне, если я не умею летать?

…Ветер летел над городом.
Ветер летел над городом и злился. Он злился на эти тучи, которые трусливо боялись высказать своё мнение, на этот город, который дико раздражал его своими яркими огнями. На людей, которые где-то там внизу копошились и мелькали у него перед глазами. Он злился даже на самого себя. От того, что испытывал злость ко всем, и не мог больше сдерживать свои эмоции. Его огромная борода цеплялась за верхушки деревьев, но он не останавливался, чтобы распутать её, а резко дергал. Тогда деревья качались и скрипели, а ветер летел дальше. Куда он летел, он уже не понимал.
Когда долго летишь, забываешь куда держишь свой путь.
Он забыл то время, когда был маленький и о чем-то мечтал. Ветер летел над городом и не хотел замечать девчонку, которая топтала ногами промокший от дождя асфальт и сочиняла стихи.

Ветер летел над городом и гнал грозовую тучу.
Туча не сопротивлялась. Она давно привыкла подчиняться ветру. О ней нельзя было сказать, что она не имела своего мнения. Своё мнение она имела. Но не высказывала его никогда. Лишь раз она позволила себе это сделать, но тут же была осмеяна ветром и дождем. Они смеялись над тучей, и туча поклялась – никогда никому не говорить о том, что она думает. Она стала говорить только то, что от неё ждут.
Ветер гнал тучу. А затем, он набирал из неё охапку снега и, дико завывая, бросал это в город. В город, где девчонка, радуясь первому снегу, бегала, подняв руки к небу. Она верила ветру, солнцу, дождю, снегу. Она еще не разучилась верить в чудо и мечтать.

…Дождь проливал свои слёзы там, где хотел. Он плакал много. О мечтах, которым не суждено было сбыться, об утраченных иллюзиях, о несостоявшемся празднике жизни. Каждый день он находил повод поплакать. Почему? Просто потому, что он любил грустить. Он был так увлечен своими эмоциями, что девчонку просто не замечал. Он вообще никого не замечал, кроме себя. А если его и спрашивали о чем- то, то он не думал, о чем говорил.

Все сошли с ума! – заговорил вдруг Старый дом. - Девчонке нужна наша помощь, а они думают только о себе. Старые дураки.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

Немало видел я на своём веку историй и счастливых, и не очень. Четыре поколения людей жили в моем доме. Я был свидетелем многих разочарований, много видел печали и слёз, гораздо больше, чем счастливых мгновений.
И я не вынесу, если и эта девчонка потеряет свои крылья.
У неё явно есть талант. Пусть она не так гладко и виртуозно облачает мысли в слова. Но у неё хорошее воображение, она умеет тонко чувствовать и подмечать даже малейшие детали. Еще она добрая, и у неё большое сердце, которое вмещает в себя всю Вселенную. Как же мне помочь ей поверить в свои силы? Ведь если она выберет не выделяться и быть такой, как все, если перестанет верить в свою мечту, то и она станет несчастной. Как и все те, истории которых я насмотрелся на своём веку досыта. Нет, я не выдержу. Если она перестанет верить в себя, я сразу умру. Довольно с меня. Ведь я ужасно старый.

- Это невыносимо, - подал голос маленький жалкий листик фиалки, одиноко стоявший на подоконнике в старом глиняном горшке.
Я весь день гляжу в распахнутое окно. Смотрю на мир. Наблюдаю. Столько людей не верят в свою мечту. Из восьми миллиардов людей на Земле – единицы имеют крылья. Все остальные при первой же неудаче сами сложили их и перестали бороться. Людям стоило бы поучиться у нас, у растений. Мы даже через асфальт можем прорасти к солнцу.

- Ха-ха, - промолвил кувшин с водой, - и это те, кто называют себя гомо сапиенс. - Если бы у них было побольше ума, они бы осознали то, что неудача в начале пути ещё не повод отчаиваться и сворачивать крылышки.

- Да ума у них не больше, чему у курицы,- возмутилась гранатовая брошь, - они озабочены своим внешним видом гораздо больше, чем своим счастьем. Всё время переживают о том, что скажут другие. Что подумают другие. Как выглядят другие. Не выглядят ли они хуже других. Совсем перестали видеть в себе ценность. Бегают как дураки, тратят все деньги на новое платье и туфли, и меряют себя по одежке. Никто даже не удосуживается заглянуть в душу другому.

- Уснула. Тссс. Тихо всем, - зашипел на всех старый дом, - Кажется, наша девочка уснула, не разбудите её. Пусть отдохнет. А я тихонько расскажу ей одну историю, может случится чудо, и она услышит меня.
Эту историю рассказал мне мой друг – один старинный дом в Швеции.
История старого дома:
…Это событие произошло в далёком 1858 году. Одним осенним утром в старинном красивом сером доме, поместья Морбакка в Швеции родилась девочка, которую назвали Сельма.
Она родилась в многодетной семье, принадлежавшей к древнейшему дворянскому роду. Отец девочки был отставной военный, а мать -учительница. Появление малышки стало необычайно счастливым моментом в жизни семьи. Но когда девочке исполнилось три годика, случилось несчастье, и девочку разбил паралич. К счастью, она осталась жива, но стала инвалидом. В то время, когда остальные дети гуляли во дворе, девочка была вынуждена оставаться в постели. Чтобы хоть как-то отгонять грустные мысли, девочка придумала игру. Папа и бабушка рассказывали ей разные истории, выдуманные или правдивые, а Сельма их изменяла. Истории получались другими, самыми разными. Так прошли необычайно трудные шесть долгих лет, пока стокгольмские доктора не нашли нужного лечения и не поставили девочку на ноги.
Много усилий прилагала Сельма, чтобы заново научиться ходить. Она не сдалась. Она продолжала бороться. Временами нам просто необходимо тяжкое испытание, чтобы подготовить себя к последующим великим свершениям. Девочка говорила себе: «Я не знаю, какое бремя мне придётся нести, какие испытания и трудности ждут меня впереди, но есть одна вещь, которая известна мне наверняка, - всегда слишком рано, чтобы отказаться от борьбы и сложить крылья, поэтому никогда не следует сдаваться!»
И для девочки Сельмы настал тот момент, когда мир наконец-то открыл перед ней двери. Ведь до этого момента она лежала в своей кровати и только мечтала увидеть это прекрасный мир!
Однако, вскоре она почувствовала, что мир не такой уж и дружелюбный, как он ей представлялся в дни её болезни. Не о таком мире мечтала она, лежа в своей кровати. Но разве могла она сдаться перед трудностями?
Болезнь, приковавшая к кровати девочку, только закалила её характер.
С большим отставанием от сверстников в свои двадцать три года Сельма, поступила в Стокгольмский лицей. И уже через год назло всем тем, кто называл её переростком и калекой, девушка была зачислена в Высшую королевскую учительскую семинарию. Благодаря упорству, трудолюбию и жизнестойкости девочка Сельма стала известной писательницей.
Но не так просто складывалась её судьба. Сначала умерла её любимая бабушка, потом отец, а потом Сельма, узнала, что их родовое поместье Морбакка, которое принадлежало семейству с ХVI века, было продано с аукциона из-за огромных долгов. И тогда у Сельмы появилась мечта, во что бы то ни стало выкупить родовое гнездо и сохранить семейные легенды. Сельма с детства была очень целеустремлённая, она привыкла преодолевать трудности. У неё была невероятная сила воли и талант преодолевать сложности и преграды.
Каждый вечер, втайне от всех, молодая учительница Сельма, а она тогда преподавала в школе для девочек в небольшом городишке на юге Швейции, пишет свой первый роман «Сага о Йесте Берлинге», и несмотря на то, что коллеги её отговаривали и не верили в её успех, Сельма всё же решилась отправить свою рукопись на конкурс в известную газету. К большому удивлению окружающих именно она, будущая известная писательница Сельма Лагерлёф, стала победительницей этого конкурса.
Именно этот факт окрылил девушку. Помог поверить в свои собственные силы и стать в будущем знаменитой писательницей, - закончил свой рассказ дом. – А теперь, засыпай и помни - мечта и вера в свои собственные силы творит чудеса! Никогда, слышишь, никогда не предавай свою мечту!

Я проснулась ранним утром, полная сил и надежд. Улыбнулась солнцу и новому дню. Подошла к письменному столу, открыла блокнот и написала два слова: «ЧУДО ЕСТЬ.»
И за спиной у меня выросли крылья

[talia]

Сфинкс

Скуфья-то где? Куда скуфеечка моя запропастилась? Сейчас народ пойдёт, надо выглядеть. Михаил Леонидович обещались вот, а я без скуфьи, и не прибрано, и лампада чадит как паровоз, дышать нечем, образов не видать. Леонидыч строгий, он всё приметит. Прошлый раз видит – на просвирке “IC XC” написано, говорит:
– Это раскольничье, надо IIC XC, – и бровями так осуждающе на меня, и лоб морщинит.
Строг, всё поставит в укор. И не скажет ведь никогда во простé , только глаз положит хмуро, или начнёт чётки вертеть – а чётки-то ему наши сделали ой хорошие, потрафили уважаемому человеку, с камешками.
Те чётки стоят, небось, как моя, прости меня, грешного, мазанка, вся, вместе со мной, да и поболе того. Таких людей приймаю, а приймать-то где? Келенку ветром продувает, мёрзко тут, муравьи ползут ручейком – и вот Михаила-от Леонидыча тут и усаживаю, и табуреты скрыпят, лампадка ды́мна, сколь ни стриги, и образа копчёны что рыба: тут и усаживаю…
Мне б, отче настоятеле, что поприличней, ей-ей; Господь сраму не имет, но тут же я, сирый, сижу, не Господь, и через сирость мою и неустроенность жилища и прихожане обижаются, и монастырские наши дела поправляют редко и скупо.
Текут-то ко мне, отче, ко мне: вам ведомо – через мою “благодать”, через мою “святость”, прости Господи, к нам тропина и не зарастает, во весь монастырь. К “старцу Елизару” со всей страны притекают.

Вот и Михайло-от Леонидыч приедут, да взойдут ко мне, в мою негодную келью – а там за занавесью и постелька моя и печка, из печки кашей пахнет; нехорошо – сядет за стол, руки эдак прострёт на нём, как, наверное, у себя сидит за столом с подчинёнными; он же и того завода директор, и сего предприятия президент… вот… по-директорски эдак руки возложит на моих нестроганых досках, и глаголет:

– Здравствуй, мол, святый отче Елизар, что мне о Боге на сей раз скажешь?

А я ему эдак тихонько по ладони пальцем стукну:

– Ну, ну, мол, что ж ты, какой там “святый”, просто отец Елизар, или даже мирским можно: Данил Сергеевич я, Елизар это при постриге уже.

А он сидит, чётки те драгоценные перебирает, да колечко у него “Спаси и Сохрани” с синей глазурью по золоту, а боле и ничего выдающегося, только вот руки эти начальственные, да там за окном его какие-то сотрудники, всё папиросы в кулак прячут, стесняясь в святом месте нашего монастыря. И так, отче настоятеле, хочется мне его, Леонидыча, и весь его люд за стол бы усадить за хороший, да умаслить чем бог послал, да чтоб ладно так трапезничали бы не стесняясь, а после б мы уже и Боге б говорили, о покаянии, о добре бы молвили, о чём ещё всяком: я ведь сердцем чувствую приходящих – кто с грехом с каким идёт, кто проникнуть в неразрешимую свою тьму – а не могу их за стол усадить: мой-то узéнек да мал, и скрыпит, и занозы, и кашей из житла тянет: ну что такому как Михайло Леонидыч, какой тут святости-то набраться, как о душе думать, коли заноза, прости, отче настоятеле, из табурета прямо через штаны лезет…

А спрашивает о многом, и интерес у него ко многому, не только как большинство хожалого люда – как, мол, замолить такой-то или такой-то грех, как быть с женой неверной, гнать ли со двора или смилостивиться, и не грех ли гнать, а если не грех, то почему не грех, ведь сказано то-то и то-то. Или вот ещё: как бы, говорят, нам, отче Елизар, вас бы к нам в приход залучить хоть на месяц-два, для укрепленья сердец. Иль примутся мешать веру с суеверием и ну расспрашивать: а можно ли в страстную пятницу то-то, а в страстную середу можно ль подать на стол вот это – и так, отче настоятеле, мне горько отвечать на всё такое, и, прости меня, в такое грешное уныние впадаю, что убираюсь молча за занавесь к каше своей, оставляя эдакого просителя без ответа, а тот и в сем моём небрежении видит ответ и, таким знанием обрадован, выходит, и дверь прикрывает благоговейно, будто я ему что дельное посоветовал.
И заноет, отче, после такого сердце; так сведёт, что ни роздыху по полчаса, вздохнуть никак, и крестным знаменьем себя осенить и то сил нету, только глазами крест творю на красный угол, и снова думаю: вот как отче настоятель мне помощничков бы дал, для разъяснения приходящим чего можно вопрошать и чего нельзя, и вот бы отче настоятель камору бы мне поболе дал, чтоб меня с этими помощничками разместить, а мне б уходить не за тряпочку старую, а в комнатке бы запираться в чистой и без кашного духа…

Так вот: у Михаила нашего Леонидовича, кормильца, вопросы и чаяния не те. Ему Символ Веры читать не нать, его учить таинствам не нужно, богодухновенные дела он уж не первый год творит и там помогая людям, и сям, и монастырь поддерживает, и церковку в Каменном поставил, и приход обеспечил, и детишкам школку воскресную открыл – и скажу вам, отче, что тут, в сиром житле своём его принимая, не только печалуюсь я о убогости нашей, но и рук его начальственных, простёртых по столу, боюсь, а в последнее время и слов его, прямых, не вопрошающих, будто отчеканенных, отлитых, опасаюсь, потому что он меня учить уже может и наставлять, я же ему – лишь костыль, поддержка, да живой справочник говорящий, что может ту или иную подсказать строку из Патерика и Житий, коию он сам не упомнит, но провозвествует.

Аз – малый из многих, отче, один лишь из братии, коей у нас полтораста душ, и зело исполнен греха и сомнений, но ко мне идут, и вам угодно было отселить меня в отдельное, дабы принимал я в сем житле страждущих и им помогал во спасении, наставляя на истинный путь – что я в меру сил своих и делаю, но, отче, я слаб, и перед кормильцем нашим трепещу не только телесно, но и духом своим, когда он, возложивши руки на стол, вопрошает:

– “Так что же есть Истина, отец – но не говори, что Истина есть Бог: сам знаю, и ты знаешь, но понимание это наше не совмещает понятий, и я вижу, что Бог не Истина, а лишь её маяк” – и как я могу не согласиться?

А когда он следующий вопрос задаёт, не услышав моего твёрдого ответа сразу, без промедления, то я уже считаю его, кормильца и поильца, орудием прельстителя, если не самым прельстителя воплощением, и дрожу, и снимаю скуфейку свою, потом снова надеваю (так вот и затерял её, и пред вами стою с непокрытой головой), и снимаю очки и снова их цепляю на нос, оттягиваю ответ, а он, вопрошающий, всё смотрит на меня, и взор его тускнеет, будто ожидал он речи немедленной, разъясняющей всё безутайно, а видит только мнущегося старика.

Вот скажешь: – Жалишься, старче, – ан нет, не жалости прошу, а понимания. Мы многое пережили, отче настоятеле: кривды и гонения ещё при старой власти, нехорошие, тёмные люди при новой, труды многие были положены, обеты многие были исполнены, одно лишь не касалось нас – сомнений не было. Прельщения не испытали, не свернули с пути, мирянам путь указывали, поддерживали братию. Которые простыми трудниками у нас были полста лет тому – уж иные из них в схиигумены вышли, как и ты отче. Не было сомнений. Теперь есть.

Посуди: приезжают Михайло Леонидыч на страстной пяток, на четырёх машинах, как обычно, со всякою челядью своей. Мы – люди махонькие, нам бы и всё как есть так бы и шло, но ведь Царские Часы, торжество скорбное у нас по Господу, свечи взожжены все какие ни есть, братия печальное поёт “Покланяемся Страстям Твоея” – а тут посетителя принимай. Да на машинах, да клубятся его людишки, бегают, что-то к трапезному столу несут в коробках: оно и хорошо, но не в этот же день, ну хоть что со мной делай, а так скажу: не могу нести доброе в день страданий, не могу по слабости своей…
Но вышел к нему, что ж, сижу, и он по обычаю передо мной сел, руки свои уложил, и здоровается. Подобающе голову клонит, уважительно, батюшкой величает и “святым”; хмурюсь, указую ему в коий раз на ошибку, а он смотрит на меня пронзительно, и сызнова задаюсь вопросом: он ли мне прихожанин, или пастырь он мой, не поменяться ли местами, и не стоит ли мне к одеждам его губами приложиться?..

Испытующе смотрит, и начинает вдруг рассказывать про своё студенчество, бывшее тому сорок лет, и про философию, и про математику какую-то, и подводит, чувствую, к вопросу, а вопросов его я боюсь, потому что обиняков не приемлет, отметает, цитаты оспаривает другими, важнейшими, и путает меня, слабеющего – и вот спрашивает, наконец:

– Правда ведь, батюшка Елизар, зло имеет векторную природу, а не скалярную? – Истинно так и спросил, передаю точь-в-точь!

– И если, батюшка, я грешен лишь в малом, то я грешен полностью, не менее, чем Иуда и самые злобные цари всех времён? Я, батюшка, тебе график выстрою, как тогда, в молодости, и в два счёта докажу, что коли грешен раз – грешен навсегда, а коли грешен, то и проклят, а коль проклят, то и грехов моих не замолить и не исправить, так?

– Но, – отвечаю ему, – первородный грех крещением смывается, а за следующие надо у Господа просить, и не нам ведомы Его резоны, сыне Михаило, а паче того – Его понятия о человеческом грехе. Житие достойное и простое, боголюбивое – вот и решение твоей задачки, а векторы твои есть лишь умствование.

– Нет, – говорит, – не понял ты меня, старче, или вильнул. (И посуровел, глаза в прищур; не впервой такое говорит). – Добра нет на Земле, вот о чём я. Нет совсем. Чист был лишь один, ныне чистоты не осталась, а та, что есть, это лишь хорошо размытая грязь. Грешу – замаливаю, снова грешу – по твоему совету или по собственному разумению творю добро, но что ж это за худое добро, которое покрывает грех? Не творить добра, опасаясь его нечестности – ещё хуже будет, творить – снова плохо, если всё осознанно. Что скажешь, старче: чистота – лишь до прозрачности разбавленные помои? И нет скаляра, нет линейки греха; мал ли, велик, лишь направление есть, и всё – вниз, в пучину, в падение. Неизбежное. Как тебе?

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

А что мне, отче настоятеле, отвечать? Говорю ж: мы полсотни лет с тобою служим, и более, и всякого слышали, и всяких, и умней меня были стократ, и чище, но этому, одному, нет ответа: прижимает он меня, давит, и я бросаюсь искать свою скуфейку, да к заслонке бегу печной – задвигать чтоб кашей не несло, а он сидит покойно, и прямо смотрит на меня, не мигая.
Одно только в голову подвзошло тогда:

– Вот, слушай, сыне, рассказ про одного из наших; только это и скажу тебе. Варсонофий его звали, а в миру Лукин был, Сергей Лукин, у нас трудником подвизался, после в братии, а потом, как уходить стал в себя глубже и глубже, ему дали малую келью на отшибе от прочих, и оставили в покое. А покоя не было. К нему как ни взойдёшь – плачет, горючей обливается слезой, так и прыскает из глаз:
– Каб ты мои грехи знал, брат! Грешен смертно! Что мне делать, что мне делать?!.. – И молится, молится, поклоны земные кладёт тысячами в день, верижный болтается крест на груди тяжкий, свинцовый, и глазищи горят:
– Как же прощение вымолить, брате?.. И сгинул.
Из своей каморы запертой и сгинул, как не было. Добро что не вышло это за наши стены, а то ведь и у нас нашлись которые заговорили о взятии его, Варсонофия, живым на небо, за истовые покаяния и строгую жизнь, как пророка Илию взяли. Епархиальные приезжали только и с настоятелем долго беседовали, а о чём – то мне неведомо. Монастырёк наш славен стал, народ начал наезжать, всё в келью его стремились, откуда он, якобы, на небеса взошёл… Забылся Варсонофий тот, уж годов двадцать как прошло, мало кто помнит его, а кто помнит, тот ничего о нём не разумеет. Вот и скажи, сыне мой Михайло, ответь, рассуди сам: размыл ли он ту грязь добела, о которой говоришь, или чист стал настолько, что и вовсе сделался для мирского глаза невидим.
…Выслушал – и сидит. Пальцем не шевельнёт, смотрит на меня, улыбка только растягивается, и чувствую – ждёт от меня ответа. От меня! Знает, что ответ есть, что двадцать годов я над этим нашим Варсонофием думал, и что догадываюсь об его знании тоже знает. Всё ведомо ему! И что ж, отче, делать мне, с таковским вот?..

Потому, отче настоятеле, смиреннейше прошу тебя: милостиво дай мне уйти в скромную келью промеж прочей братии, избавь от служения, да и годков уж мне довольно чтоб поливать яблоньки наши, да сидеть-посиживать подале ото всех, скромностью малого труда своего оправдывая хлеб монастырский да капустку.
Иль второе, отче, на усмотрение твоё: вели братьям отстроить мне келейку ладную, не стыдобную, где принимать народ бы я стал покойно и в удобстве, с помощниками, но Михайлу Леонидыча от меня, отче, отступи, не вели приходить, или пусть бы, да не ко мне, потому, чую я, прельстивые его речи для меня пагубны, прозреваю искушение в них, и через слабость свою и немочь могу пасть.

А Варсонофушку-от нашего, я и дале буду содержать, отче, чтоб ты мне ни выбрал. Живётся ему хорошо в подвальчике, кушает мало, я ему каши кастрюлечку ношу раз в две дни, да водицы, да яблочко, а он сидит всё да глядит ясно, глаз будто светиться стал, такой голубой да чистый, и как мы тогда с тобой свели его в подвальчик тайно, да заперли, тому два десятка лет – так и не исстарился даже, бороды не отросло, кожа чиста и сам опрятен, и ни духу от него, ни шуму. Ты хоть, по трудам своим великим, и не находишь времени его навещать, а вот я как посижу с ним, как посмотрит он на меня – молчит, улыбается – так и легче станет. А он и не плачет боле, не блажит. Видать, понял, что пользу принёс монастырьку, братию больше не смущает, и себе польза тож: сиди да гляди, чего плакать-то о грехах?

[talia]

Талант

Вениамин Петрович ни как не решался открыть конверт. Тот лежал на столе и сильно тревожил. Венечка тянул воздух ноздрями, присматривался в мелкий почерк на конверте, неслышно ступал по мягким коврам мимо, наклоня голову набок. Дашенька штопала кружевной воротник и переживала за Венечку. Маменька, Маргарита Поликарповна, принесла кастрюлю с борщом из кухни и без церемоний выдала:
- Вениамин Петрович, полно вам тянуть кота за хвост.
- Маменька... - Даша дернула плечом.
- Да что я, — Венечка открыл конверт и достал письмо, — Не уж то я не знаю, что там?
Лист бумаги был написан отвратительным красных карандашом. Вениамин пробежал по строчкам и бросил письмо на стол.
- Ну, вот. Снова. Опять то же самое. Эти проклятые критики.
- Им виднее, — прокрякала маман.
- Что вы несете, маменька? Венечка талантливый писатель, просто некому оценить. - Даша подбежала к мужу и обняла его за плечи. - Душа моя, не обращай внимания на маменьку. Они-с ничего-с не понимают...
Вениамин гладил молодую супругу по голове и крепче прижимал её к себе.
Старуха ворочала кочергой в затухающей плите.
- Пшено совсем на подходе, сахар вообще весь вышел. Скоро ужинать будем вашими поэмами.
Венечка зло смотрел на горбатую спину и сжимал кулаки...
Даша гладила пальчиками его мокрые щеки и шептала: "Любимый, я знаю, я всё знаю. Они не стоят твоего ногтя...".

Однажды, в необычайно тёплый и ясный день декабря дверь в квартиру резко открылась. На пороге стоял Вениамин Петрович в белом пальто и модной шляпе на затылке. Подмышкой он держал большой сверток серой бумаги. Маман от неожиданности уронила пустую кастрюлю из-под борща, а Даша вздрогнула и укололась иголкой для шитья. Вениамин торжественно обвел комнату взглядом, прошел к столу и положил сверток. Из свертка нагло торчал копченый севрюжий нос. Венечка обошел стол, достал газету и развернув пошире положил на буфет перед Дашей.
- Вот. Аванс 25 рублей.
- Любимый, я знала, что это когда нибудь случится, — Даша широко открыла глаза и не сводила взгляд с мужа. - Им придется признать твой талант!
Маргарита Поликарповна прошла вдоль буфета и подняла упавшую на пол газету. Она внимательно пролистала и наконец нашла нужную строку. На последней странице в самом низу. Там мелкими буквами значилось: "Помощник редактора колонки некрологов, Вениамин Петрович Пролежнев."
- Однако...
Маман ковыряла кочергой в плите и косилась то на розового Венечку, то на острый севрюжий нос в свертке.
- Ничего не скажешь, талант.

[talia]

ЛУЧИ

Девушка с некой опаской толкнула тяжелую, массивную дверь, что вела в старое заброшенное здание. Оно пугало своей громадностью и темнотой на фоне преимущественно серых оттенков окружающего мира. Девчушка в школьной форме бетонного цвета замерла в ожидании. Слева на груди красовался бейджик с ее именем – Снежана. Сердце старшеклассницы в конвульсиях билось о ребра в предвкушении чего-то нового и чарующего. Казалось, что еще совсем немного и оно выпрыгнет из груди, нелепо упав на мраморные ступеньки перед входом, оставив темно-алые разводы крови на ее белоснежных кедах. После очередного толчка, в который девушка вложила всю свою силу, дверь с предательски оглушающим скрипом наконец отворилась. Темно-угольные глаза девочки заискрились. В этом сиянии хотелось сгореть даже пыльно-серому солнцу, что по сравнении с игривым блеском юношеских очей казалось бледным и никчемным светилом. Белоснежные локоны небрежно полезли в лицо от легкого дуновения ветра. Небольшой аккуратный носик непроизвольно сморщился, стоило в него залететь маленьким крупицам пыли, а тонкие губы расплылись в легкой улыбке. Это оно!

Темнота из большого зала, хватаясь за кафель, поползла ко входу, но, оказываясь у ног школьницы, вновь мчалась спрятаться в своих уютных углах помещения.

Первый шаг. В сознании снова проносятся отрывки сегодняшнего сна. Те же люстры, пустые стеллажи и та же мертвая пустота. Снежана до сих пор не понимала, почему из-за каких-то ночных видений бросилась на поиски этого пугающе-манящего места. Ради этого она даже пропустила столь ненавистные уроки домоводства, за что обязательно получит по возвращении домой нагоняй от матери. После нескольких часов поисковых прогулок по городу, она оказалась на пороге неизвестного мира. Каждая клеточка ее тела трепетала. Темнота помещения манила школьницу в свои объятия. Бегло осмотревшись по сторонам, Снежана растворилась в недрах трухлявого черного здания, плотно захлопнув двери.

Тишина приятно обволакивала ее со всех сторон, помогая девушке слиться с этим мирком в единое целое. В воздухе витал запах старой душистой древесины и холодной сырости. Старшеклассница вдыхала этот дурманящий аромат, желая заполнить им все свои легкие до краев, которые были пропитаны городской затхлостью и токсичностью. Порхая средь шкафов, пустых полок и совсем сгнивших от влажности картонных коробок, она наслаждалась приятным и таким желанным одиночеством. Ей было так хорошо в этой убаюкивающей пустоте, что мысль о том, что совсем скоро нужно возвращаться в свою однокомнатную квартиру каменного цвета, где на столе ее уже будут поджидать светло-серые щи, приготовленные совсем постаревшей матерью еще вчера, заставляла ее содрогнуться.

Снежана продолжала блуждать по залу до тех пор, пока ее взгляд не зацепился за небольшой сундучок, расцветкой напоминающий топленое молоко. Она с некой опаской опустилась перед ним на колени. Руки, пока Снежана открывала это чудо, не переставали дрожать. Распахнув крышку найденного клада, девчушка не решалась заглянуть во внутрь. Сердце, словно обезумев, заколотило по ребрам, заставляя хрупкие косточки содрогаться под собственным напором. Она осторожно просунула руки в эту космическую бездну, медленно извлекая удивительную вещицу. От волнения Снежана прикрыла глаза. Собравшись с мыслями, она заставила себя посмотреть на сокровище. Удивление на бледном сероватом лице почти сразу же сменилось детским интересом. Старшеклассница после небольшого замешательства догадалась, что у нее на руках, как новорожденный ребеночек, расположилась книга. За свои 15 лет девушка держала именно в этих ладонях лишь букварь и пособие о том, как стать прекрасной хозяйкой и хранительницей домашнего очага.

После Третьей Мировой войны 2026-2031 годов какие-либо книги исчезли. От богатейшего литературного мира остались лишь воспоминания и дымящийся пепел. Об этом она узнала на уроках истории, которые им провели пару раз в начальных классах. После пяти самых ужасающих лет жизни в бесконечном страхе людей перестала волновать мистическая пропажа величайшего культурного наследия. Никого, абсолютно никого не тревожило возможное умышленное уничтожение прекрасных миров и вселенных, что были спрятаны на страницах книг. Со временем человечество о них и вовсе забыло. Мир деградировал и превратился в однородную серую массу. Людей стало заботить лишь их благополучие и спокойствие. Планета Земля словно совершила скачок во времени и вернулась в прошлое. И теперь человечество оказалось в тупике, а найти выход из него не может, вот и топчется на одном месте без видимого прогресса.

Книга в руках Снежаны полыхала в этом темно-сером пространстве, кардинально отличаясь от расцветки всего, что окружало школьницу, в принципе и от нее самой. Яркая твердая обложка была очень приятной на ощупь из-за своей старинной шероховатости. Название цвета, в который была окрашена книга, старшеклассница не знала. Ни один оттенок серого не был похож на этот цветочек. Но все же девушку не покидало ощущение, что она уже видела что-то похожее в этой бесцветности окружающего. Поблуждав по коридорам своего сознания, девушка достала из-за пазухи очки. Надавив посильнее на линзу, ей удалось извлечь ее из серебристой круглой оправы. Положив аккуратно стеклышко на кафель, Снежана приподнялась, а через мгновение со всей силы раздавила его подошвой своих кед. Школьница снова опустилась на колени и осторожно подняла самый острый осколок. Выдохнув медленно воздух, она схватила более решительно стеклышко и беспощадно провела им по своей бледно-серой ладони левой руки. Из ранки медленно потекла горячая кровь, обжигая чувствительную кожу девушки. Цвет жидкости был слегка темнее, чем обложка книги.

Снежана ярко улыбнулась, оголяя зубы, а после, обтерев запачканную руку, боясь дышать, поднесла сокровище к груди. Место пореза неприятно пощипывало и саднило, но старшеклассница не обращала на это внимание. Этот теплый и приятный трепет она ощущала впервые, и от того ей хотелось, как можно дольше им наслаждаться. Успокоив порхающую где-то там среди органов душу, она прочитала несколько слов, красиво выгравированных на корочке. « «Алые паруса» Александр Грин », – еле слышно пропела девушка. Кончики пальцев покрылись капельками пота. Снежана еще сильнее разволновалась. Она боялась просто смотреть на эту книжечку, опасаясь, что она неожиданно раствориться в воздухе, оставив после себя лишь шероховатый осадок.

«Алые паруса» – еще раз невесомо произнесла школьница. Неожиданно маленький яркий лучик света вырвался из книги и осторожно приземлился на кисть правой руки. На мгновение небольшой участочек кожи окрасился живым бежево-розоватым цветом, но после снова был поглощен бледно-серым. Снежана испуганно отбросила книгу подальше. Страх запульсировал в висках. Нечто безликое из темноты бессовестно приобняло школьницу со спины, стараясь подбодрить, а после помогло вновь поднять книгу и разместить у нее на коленях. Заглотнув чарующий аромат помещения, девушка успокоилась. Снежана опасливо подцепила кончиками пальцев твердую обложку и открыла дверь во вселенную этой книги.

«Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на белых камнях дна.» более решительно и твердо прочитала она первое попавшееся предложение. Несколько лучиков сорвались со страницы и словно дождик полились на девчушку. Небольшие участочки на теле всего на несколько секунд оживали и вновь угасали, сливаясь с окружающим миром.

Снежана была приятно встревожена происходящим. До этого дня она никогда и не подозревала что слова, сложенные в красивые предложения, могут эмоционально встряхнуть и осчастливить. Раньше ей приходилось иметь дело только со скучнейшими учебными пособиями, главной целью которых было создать одинаковых людей, ничем особо не отличающихся друг от друга. Она всегда мечтала сжечь эти чертовы методички, но это литературное чудо, что дремало на ее руках, она бы никогда ни за что не позволила уничтожить. Казалось бы, Снежана прочитала лишь парочку строчек, но она уже мечтала продолжить изучение этой новой вселенной, чтоб утолить возникший из ни откуда книжный голод.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

Книга была небольшой, поэтому школьница была уверена, что быстро с ней расправится. Почувствовав легкий голод, она приняла решение купить воды и что-нибудь перекусить, а уже после приняться за чтение. Боязливо оглядевшись, Снежана спрятала книгу обратно в сундучок. Медленно приподнявшись, она, почти не ступая на кафель, допорхала до выхода. Ей не хотелось покидать это трухлявое, забытое всеми прошлое, запечатанное в четырех стенах, и возвращаться, хоть и на недолгий срок, в эту бесцветную, суровую, сырую и никчемную реальность. За этой дверью теперь ее старая жизнь, в которой она просто волочила свое жалкое неинтересное существование. Все будет по-другому, пока она находится в этом большом зале, покрытом тьмой, ведь именно здесь лишь один вид книги каким-то необъяснимым способом делает ее счастливой и живой.

Осторожно проскользнув на улицу, она побежала по пыльному тротуару до ближайшего ларечка. Солнце уже стремительно двигалось к линии горизонта, где его блеклая жизнь оборвется. Сидя среди всех этих пустых стеллажей, Снежана не заметила, как день сменил вечер. Продвигаясь через толпы тучных людей, она размышляла о том, что они несчастны, потому что никогда даже запаха книжного не вдыхали. Купив перекус, она побежала к своему новому дому, желая поскорее оказаться на полу возле молочного сундучка. Школьница и не вспомнила о своей старой матери, которая дожидалась ее в серенькой потрепанной однокомнатной квартирке.

Книга вновь сладко посапывала на руках девушки. Снежана медленно вдохнула древесный аромат ее страниц и, вытерев о юбку запотевшие ладошки, открыла ее вновь.

«Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трехсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был наконец покинуть эту службу.»— полилась сладкая песня из уст старшеклассницы. После каждого произнесенного нараспев слова маленькие яркие лучики вырывались из книги, освещая помещение. Снежана неосознанно тонула в этих страницах, захлебываясь аккуратными буковками. Чтение полностью ее поглотило. Школьница время от времени то вскакивала и начинала танцевать со своим сокровищем, прижатым к груди, то хихикала, то сидела в раздумьях, облокотившись локтем о сундучок. Зал не переставал искриться от тлеющих в его просторах лучиков.

Время беспощадно бежало вдаль. Снежана и не заметила, как добралась до конца этой волшебной истории. Прочитав последнее предложение, она замерла. По щеке стремительно покатилась одинокая слеза. Вот и все...
Школьница осмотрелась по сторонам и обнаружила, что от прежней серости не осталось и следа. Некогда совсем почерневшее помещение превратилось в яркий красочный зал, где все блестело и сверкало. Она прошлась вновь между пустых стеллажей и коробок. Все теперь казалось живым. Здание спокойно и размеренно дышало вместе с ней в унисон. Она опустила свой взгляд вниз, чтобы осмотреть себя. Кожа была розоватой, а местами виднелись зеленовато-синие венки. Школьная форма некогда бетонного цвета, теперь отливала морской синевой.

Прошла пара минут, но серость все никак не атаковывала. В голове Снежаны зародилась мысль, что книги — это то, чего людям так не хватало все эти годы. Книги — это единственное противоядие, которое способно уничтожить блеклость нашего мира. Книги — это ключ к будущему.

Будучи опьяненной этой мыслью, девушка бросилась к дверям. С грохотом их отворив, она побежала по тротуару, освещаемом лишь редкими фонарями, вниз к центральной площади. Люди ошарашенно отскакивали, боясь ее пестроты и яркого пламени, что школьница держала в руках. Запрыгнув на какой-то пьедестал, она замерла, пытаясь отдышаться. Легкие горели, а сердце вновь учащенно запрыгало в грудной клетке. Она до конца не понимала, что творит, но желание окрасить этот мир прекраснейшей палитрой из этой книги бурлило в ее крови, разносясь по всем венам и артериям.

Постепенно самые смелые прохожие стали окружать ее. Всем было интересно поглазеть на эту безобразно не серую девчонку. Мир загудел. Пыльное бледное солнце уже давно скрылось в недрах ночи. Скудный свет одинокого фонаря над головой старшеклассницы таял в блеске, что излучала ее душа.

Снежана с диким волнением раскрыла свое сокровище и, выкрикнув лишь: «Это книга!» —, принялась ее громко и четко читать. И снова яркие лучи сорвались со страниц обрушиваясь на мощенную камнем площадь и ошарашенных зрителей. В толпе началась паника. Люди с диким криком бросились подальше от этого чертова места, где странное создание валило на их дряхлые плечи неизвестную и пугающую жизнь. На другом конце улицы послышался дикий вой сирен, словно стая волков взметнулась на поиски своей добычи. Снежана не переставала читать произведение, озаряя еще большим светом центральную площадь. Через пару мгновений на ней не было почти ни единой души, только она, книга и прибывшие по вызову полицейские.

«Немедленно прекратите!» — заорали охранники правопорядка в рупор. Снежана вздрогнула от неожиданно нахлынувшего страха, но читать не перестала. Полицейские бегали возле нее, пытаясь привести девчушку в чувства, но та не желала останавливаться. «Мы будем стрелять!» — загудела еще одна угрожающая фраза в громкоговорителе. Снежана замолчала и медленно подняла голову, уставившись в упор на полицейских. Один из них вышел в центр и уверенно направил на школьницу свой пистолет.
В горле девушки образовался ком, и слезы ринулись из ее глаз. Дыхание сбилось, а ноги предательски подкосились. Она не понимала, почему никто не хочет услышать ее литературную песнь, которой она пыталась спасти их прогнившие души. Последние лучи неуклюже плюхнулись на землю, на мгновения даря ей жизнь, что снова будет безжалостно уничтожена серостью.

Вдохнув прохладного ночного воздуха полной грудью, она продолжила читать еще громче. Раздался оглушающий выстрел. Пуля беспощадно пробила отверстие в грудной клетке школьницы. Она бросила последний презрительный взгляд на полицейских. С уст сорвался сдавленный стон. Последняя слеза аккуратно побежала по коже, с грохотом падая вниз. Кипящая кровь сочилась из раны, обжигала чувствительную девичью кожу. Снежана замертво упала с пьедестала на холодную каменную площадь. Книга отлетела куда-то в сторону, и серость окружающего мира навалилась на нее, высасывая алую кровь с ее страниц.

Полицейские подхватили тело школьницы и, закинув его небрежно в багажник, ринулись обратно в свое отделение. Тишина и мрак сгустились над площадью. Лишь последний лучик, вырвавшийся из книги, желая спастись, осветил небольшой участочек земли и растворился в ней.

Сегодня уже совсем постаревшая мать, сидевшая на ветхом темно-сером диванчике в своей трухлявой однокомнатной квартирке, где на столе стоят уже остывшие светло-серые щи, так и не дождется свою непутевую дочь, что так бессовестно прогуляла уроки домоводства.

[talia]

РЕМОНТ

В жизни всегда приходиться делать выбор: жить с белыми стенами или клеить обои.

Глава 1
Конец апреля и то прекрасное время, когда темнеет достаточно поздно, а ты не обременен серьезными вещами. Молодой парень и девушка прогуливались по городской набережной, оттягивая момент расставания.
— Сколько у тебя завтра пар? — спросила девушка.
— Формально 4, реально 3, — ответил молодой человек.
Алена удивленно посмотрела на Глеба.
— На последнюю пару ходят те, кто не ценит свое время, — объяснил парень. — Особенно, когда это лекция по экологии.
— С этим трудно поспорить...
Они прошли еще несколько метров, не спеша и любуясь закатом.
— Так значит, завтра можем увидеться? — подвела к волнующей теме девушка.
— Я бы с радостью, но уже пообещал помочь одному человеку.
— Подробности будут?
Глеб любил смотреть, как люди видят в нем загадку, и его девушка не являлась исключением, но он решил не вставлять в свой рассказ шутку про другие отношения и ответил:
— Никакого криминала. Дядя собирается клеить обои, а одному ему сложно справиться.
— Обои дело не простое, согласна. Помню, как в 7 лет наблюдала за мамой и папой. Все начиналось с обоев, а закончилось чуть ли не разводом.
Глеб улыбнулся. Он знал, что родители Алены, по крайней мере, сейчас, души не чают в друг друге.
— А твоя тетя? Она тоже будет помогать?
— Её нет, дядя не женат. И вроде никогда не был. Есть какая то женщина, которая время от времени приходит к нему, но в подробности вдаваться неохота.
Девушка почувствовала себя немного не комфортно. Глеб как-то рассказывал ей про тетю и дядю, и она подумала, что их парень и имеет в виду. Но возможно речь была о другой семье.
— Ты молодец, что помогаешь дяде, — решила сменить фокус темы Алёна.
— Не могу иначе. Игорь проводил со мной много времени в детстве. Он брат мамы. Папа часто бывал в командировках, а дядя брал меня к знакомым в автосервисы и всегда угощал чипсами. Что еще нужно мальчику в 5 лет.
— Звучит неплохо. У меня один дядя, и я видела его 3 раза в жизни, потому что он живет на другом конце России. Хотя в те редкие встречи вкусностей перепадало.
Они начали говорить о том типе родственников, которых не видишь годами, а приходится не только мило улыбаться им при встрече, но и принимать в свои объятья. Причем на то время, которое они посчитают нужным.
Так, медленно и ненавязчивого они подошли к теме своих объятий и стояли, прижавшись друг к другу несколько минут.
— Знаешь, я всё думаю, — первый прекратил молчание Глеб. — Наверное, переводиться после второго курса не лучшая идея. Очередная бредовая мысль в одну из бессонных ночей.
— Не все спонтанные мысли бред. Бывает, они лучше четко продуманных решений. И не вздумай говорить, что хочешь оставаться из-за меня, — сама не замечая, девушка крепче обняла Глеба.
— Тут и не нужно говорить — я постоянно об этом думаю, а еще о том, что строить жизнь в новом городе, с новой специальностью настоящий мазохизм.
— Просто помни, чего ты хочешь. В конце концов месяц на подумать точно есть.
Глеб посмотрел вдаль, где вместо заката уже рисовалось звездное небо и еще раз крепко обнял Алену. Они наконец разошлись. Девушка в квартиру к родителям, Глеб — в свое общежитие к старому матрасу и шумным соседям.

Глава 2
Глеб отсидел 4 пары. Да, именно 4, а не 3. Он любил говорить о ненужности некоторых предметов и монотонности речи лектора, но ответственность не позволяла ему без веской причины пропускать занятия. Даже если он и задумывался об отчислении и развитии в другом направлении. Парень направился в общежитие, чтобы переодеться и идти к дяде.
Собираясь, Глеб прихватил с собой завалявшуюся в холодильнике половину докторской колбасы и, как он любит, оставил записку, что вернет продукт позже, кому бы из трех соседей она не принадлежала. Просто не хотелось идти к Игорю с пустыми руками. И дело не в необходимости гостинца, а в поддержании минимальной работоспособности, поскольку у дяди еды может не оказаться вовсе. По дороге Глеб прочитал несколько сообщений от Алены, где она в красках описывала события еще не закончившегося дня.
Они встречались третий месяц. В его мире — он знал ее как будто всю жизнь. Глеб готов был слушать и читать её сообщения при любых обстоятельствах, лишь бы это продолжалось. Без разницы — повествует она о безудержной страсти или о пятне на любимой блузке.
7 остановок на общественном транспорте, и Глеб перед подъездом знакомого дома. Он отправил последнее сообщение Алене, делая шаг через первую ступеньку. Лифт, конечно же, отсутствовал, поэтому их предстояло еще 79.
Глеб знал, что дядя мог замять встречу, поэтому утренним звонком напомнил ему о своем приходе. Парень постучал пару раз, затем толкнул дверь. Она оказалась открытой.
— Глебка, это ты? — донесся голос откуда-то из глубин квартиры.
— Да, — больше про себя, чем вслух ответил молодой человек.
А все из за того, что уют и простой человеческий порядок покинули это место еще раньше, чем Глеб познал "прелести" общежития. Он помнил квартиру пятилетним ребенком и словно любопытный малыш сейчас стоял в прихожей, осознавая, что никаких изменений не произошло. Складывалось ощущение, что кто-то хотел переехать, но все-таки до конца не понял, нужно ли и решил оставить всё, как есть: коробки в проходе, тряпки на полу, мешки в углах. Глеб чувствовал запах советского союза, хотя родился намного позже его распада.
На эти раздумья парень потратил не более двух минут. Он не первый день знал Игоря, да и не был педантом. Прошел в небольшую кухоньку, подозревая обнаружить дядю там, и не ошибся.
За столом сидел человек лет 45, роста ниже среднего и с заметной щетиной на лице. Слегка согнувшись, он держал в руке баночку пива. Его окружали крошки хлеба и кожурки от семечек. В нос ударил специфический запах вяленой рыбы.
— Что стоишь, как неродной, проходи, присаживайся, — скомандовал шутливым тоном Игорь.
Глеб встал вплотную к столу, но сесть не захотел. Вместо этого демонстративно достал колбасу из рюкзака и, не найдя свободного места на столе, поместил ее в холодильник. Между прочим, в нем царил отдельным мир оттенков и запахов. Половинка колбасы туда вписалась на сто процентов.
— Будешь пиво? Я знаю, ты вроде не любитель, но не могу не предложить, — дядя словами отвлек от холодильника Глеба.
— Спасибо, но сейчас точно нет. Уже полпятого, нам нужно начинать, я думаю.
— Да ты так не переживай. Главное сделано, — Игорь кивнул в сторону темного коридора, где в углу красовались несколько рулонов обоев. — Вот они. Осталось только на стену залепить.
Обои, и правда, выделялись в обстановке квартиры. Заметен был замысловатый узор из коричневых завитков на светлом фоне. В некоторых местах даже различались блестки.
Увиденная картина немного обнадежила Глеба. Он наконец сел напротив дяди. И Игорь сразу начал задавать вопросы об университете. Но это был тот тип вопросов, который нужен для развития собственного рассказа о жизни со всеми ее перипетиями.
Глеба нельзя назвать молчаливым. А с другой стороны, кто он такой, чтобы тягаться с дядей? Парень выслушивал уже известные истории о том, как Игорь бросил вуз после полутора лет обучения, провел год в армии, начал работать в такси (где работает и по сей день) и, конечно же, о том, какие планы он строил на дальнейшую жизнь, и что "не все потеряно". Дядя, несмотря на вид квартиры и свой, вызывал словами доверие. Слушать его можно было часами — всегда находились ранее не всплывающие детали, например, "бросил я вуз не из-за отсутствия желания, а из-за самой простой любовной истории, так что поосторожнее к женскому полу, Глебка".
Прошел час с прихода. Молодой человек делал бутерброды с колбасой, а сам думал, как заставить дядю хотя бы начать. По уровню трезвости его состояние можно было назвать адекватным, поскольку Игорь выпивал, но алкоголиком скорее не являлся. Для него это что-то вроде ритуала плодотворной работы. 2 бутылки пива равно 4 часам ремонта. Геометрическая прогрессия чистой воды.
— А все для поклейки есть? Ну там, кисти, валики, шпатели? — спросил Глеб.
— Да да да, не волнуйся — полная боевая готовность.
— Ладно, я пойду проверю, — парень решительно зашел в зал — комнату с белыми стенами. Обои имели честь располагаться на этих стенах в далеком 2016 году. Глеб оглядел пространство, надеясь увидеть клей или что-то подобное. В итоге задал вопрос напрямую:
— А клей? Он где? Ты купил его?
Игорь сначала не расслышал, переспросил и будто неоткуда появился в комнате.
— С ума сошел? Богатому — как хочется, а бедному — как можется. Вода, мука и будет клей не хуже магазинного.
Глеб и Игорь начали приготавливать клей. Точнее, дядя руководил процессом, а племянник делал. В один момент Игорь отлучился, по его словам, "позвонить по работе", но пропал на полчаса. Глеб остужал раствор, который получился на удивление достаточно похожим на клей. Парень позвал дядю, тот не откликнулся. На удачу он решил пройтись по дому и, как ни странно, в спальне, словно ребёнок, наслаждающийся послеобеденным сном, лежа на боку, спал Игорь.
Глеб еще раз посмотрел в гостинной на белые стены, потом на нетронутые рулоны обоев и, оставив так и не съеденные бутерброды с колбасой, вышел из квартиры. На часах 7. Пора бы вернуться в комнатку общежития и подумать о завтрашнем дне.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

Глава 3
— Он просто уснул, а ты просто ушел? — не унимаясь, спрашивала Алена.
Они с Глебом разговаривали по телефону, как обычно, в 12 часу ночи. Парень бродил по коридору общежития, уже не обращая внимания на крики из комнат и проходящих на кухню людей.
— Я подумал, что сегодня не самый удачный день для ремонта.
— Это да, один-то ты не будешь делать. Я к тому, что поведение дяди кажется непонятным.
— Мне, например, все понятно, — Глеб отвел взгляд на высокие растения в горшках — единственное украшение 8 этажа. — Игорь есть Игорь, ожидать от него можно многое, а сон час - безобиднейшее из списка.
— Хорошо, допустим. А что дальше с ремонтом?
— Не хочу делать это своей проблемой. Пусть позвонит сам. Мне даже интересно, случится ли повторное приглашение. Давай оставим дядю, ремонт и будущее.
— Я не против, просто иногда мне кажется, что я слишком мало знаю о твоей семье.
— Поверь, ты немногое потеряла, — иронично подметил Глеб. — Вспоминать сложные отношения с родителями... Пусть это будет только моим бременем.
Они проговорили еще несколько минут, затем Глеб вернулся в свою комнату. Там находился только один сосед, 2 других по всей видимости отправились на очередную пятничную вечеринку этажом ниже. Глеб иногда присоединялся к ним, но сегодня он слишком устал. К тому же, когда парня стали преследовать чувства, что он находится не на своем месте (его стала тянуть история, а не юриспруденция), между ним и одногруппниками с соседями выросла незримая стена. Он сходил в душ, лег и уснул.
Сновидение. Глеб заходит в высокое здание. Его встречает высокий мужчина в дорогом костюме и с добродушной улыбкой. Он уточняет: "Зачем, вы пришли молодой человек?". Глеб вроде открывает рот, но не может сказать ни слова. "Так зачем?" — повторяет он. Парень по прежнему нем, как рыба. Глеба даже во сне пробивает злость на себя. "Кажется, я знаю, что вам нужно!" — восклицает мужчина. И они следуют по длинному коридору, заворачивают то в одну, то в другую сторону. Перед ними предстает маленькая комнатка, смутно напоминающая что-то Глебу. Он смотрит под ноги — по полу разбросаны кожурки от семечек. Оборачивается на мужчину, но там совсем не статный джентльмен, осталась только добродушная улыбка, с которой на Глеба смотрит его дядя — Игорь.
***
Прошло 5 дней. Дядя так и не позвонил. Глеб забыл об этой неудачной попытке ремонта и жил своей обычной жизнью. Правда, Алена пару раз вскользь упомянула о тех одиноких обоях...
Сообщение от Игоря парень все-таки получил, причем текстовое, что было не очень похоже на дядю. Строчки следующего характера: "Глебка, привет. Решил сказать так. Спасибо, что пришел тогда помочь. Клей кстати получился отличным. Жаль по времени просрочили. Надо, надо начинать жить. Решил съездить в небольшой отпуск, к другу. Будем шашлычничать! Мне как то неудобно перед тобой. Оставил в холодильнике торт. Ключи от квартиры под ковриком. Можешь прийти выпить чаю или не чаю, как хочешь. Ты же знаешь, я тебе доверяю. А обои.. Что нибудь придумаем или придумаю. Скоро увидимся. "
Когда Глеб показал это сообщение Алёне, она чуть не прослезилась. Молодой человек совсем не ожидал подобной реакции. Думал, они погуляют, поговорят о чем то пространном. Но диалог принял другой поворот.
— У меня появилась одна мысль, — проговорила девушка с горящими глазами. — Только не надо беспокоится обо мне. Всё зависит от того, надо ли это тебе.
Глеб отстранился и с недоумением попытался найти разгадку в ее глазах.
— Говори, любительница нагонять жути.
— Мы можем вдвоем наклеить обои в квартире твоего дяди.
Парень стал рассуждать вслух:
— Я правильно понимаю, ты хочешь потратить свое время на помощь человеку, которого ни разу в жизни не видела?
— Глупый (девушка любила называть так Глеба, ей казалось это остроумным, ведь он был один из самых сообразительных людей, которых она знала), дело не в ремонте, а в нас. Проведем время вместе и с пользой. И стоит ли мне добавлять, что квартира в нашем распоряжении.
Глеба заинтересовало последнее предложение, но будучи ответственным, он решил сначала разобраться с насущным.
— Хммм. Я позвоню дяде и тогда точно скажу тебе.
Алена кивнула, они шли, державшись за руки. Глеб продолжал думать о предложении Алены.
— Ну вот, дядя согласится, и мы действительно будем клеить обои? Мне кажется, ты до конца не понимаешь, на что подписываешься.
— Не говори ерунды, я сделаю все, чем могу быть полезна, даже если ты устанешь и сдашься первее меня.
Они посмеялись. От души. Не зная, чем обернется ремонт.

Глава 4
И вот, они стояли напротив квартиры Игоря. Глеб и Алена. Готовые к предстоящей работе и одновременно не верящие, что их первый ремонт случится так быстро. Глеб взял ключ и решил зайти первым, чтобы осмотреться. Честно говоря, он не исключал вариант того, что дядя никуда не уехал и устроит им розыгрыш по полной программе. Но подвоха не оказалось. Комнаты пребывали в своем обычном переходном состоянии. В квартире ни одной живой души.
— Заходи. Пока обстановка спокойная, — Глеб обратил свои реальные переживания в шутливую интонацию.
Парень боялся, что Алене от одного только вида прихожей захочется покинуть квартиру. Девушка же невозмутимо снимала обувь и с любопытством рассматривала каждую деталь интерьера (неудивительно, на дизайнера интерьера она и училась).
— Не советовал бы тебе разуваться. Я думаю, твоя обувь в 2 раза чище, чем самая незахламленная поверхность любой из комнат.
Алена посмотрела на Глеба со скептической ухмылкой и ответила:
— Я всего лишь переодену её. Белые кеды в ремонте ни к месту, — говорила девушка, доставая из рюкзака сланцы.
Глеб провел Алёне небольшую экскурсию по квартире. Само собой, сделал акцент на обоях, по-прежнему "грустящих" в углу, и попросил оценить рисунок на них по десятибалльной шкале. Девушка похвалила выбор дяди, на что Глеб ответил, что занималась этим его мама.
— Может чай? Там еще и торт есть, если ты забыла, — вырвалось у молодого человека.
— Не будь таким, как дядя, — грубо отрезала Алена, но потом смягчилась. — Сладкую награду нужно заработать, глупый.
Глеб не стал спорить.
— Ладно, прошу только не заставлять меня снова готовить домашний клей.
Комната была подготовлена к ремонту в течение 15 минут (а до этого готовилась 7 лет). Тряпки, ведра, валики и даже магазинный клей "работники" удобно расположили перед собой. В первую очередь, по настоянию Алены, сделали разметки на стенах. Выяснилось, что глазомер у Глеба никудышный, поэтому пользовались нивелиром. Эта же гипотеза подтвердилась, когда занимались раскройкой полос обоев. Теперь наступала сложная часть процесса — непосредственно поклейка.
— Будем начинать с двери, да? — нанося клей на первую полосу обоев, спросил Глеб.
— Подожди, ты так уверен?
— А какое твое мнение?
Парад вопросов без ответов должен был закончиться. Алена обошла шкаф, отодвинутый на метр от стены — убедительное доказательство жизни в этой мрачной атмосфере.
— Если шкаф стоит здесь, можно начать за шкафом — стыков не будет видно.
— А если не здесь? То есть, точно даже Игорь уже не знает, — высказал вполне логичное предположение Глеб.
— Не звонить же ему сейчас и не спрашивать такую мелочь.
Парень отсканировал взглядом шкаф и закончил мысль:
— Мелочь или не мелочь, а звонить бесполезно. Готов поспорить, отдых у них в самом разгаре.
Они вновь уставились на обои, щедро намазанные клеем. Постояли молча несколько секунд и Глеб принял волевое решение.
— Давай от окна клеить.
Алена хотела улыбнуться, но ремонт успел порядком утомить её. Они взяли полосу обоев и пошли к окну.
В течении следующих полутора часов Глеб и Алена усердно клеили. Как умели. В основном не обговаривая.
Закончив самую небольшую по площади стену, отошли, чтобы посмотреть на первые результаты работы.
— А кстати, неплохо, — Глеб встал чуть позади девушки, положил руки на ее плечи и нежно прижал к себе.
Алена поддалась, но продолжала неотрывно смотреть на завитки.
— На них долго смотреть опасно, они и загипнотизировать могут, - "предостерег" парень и собирался добавить что-то еще. Тут раздался звонкий голос девушки:
— Ужас, ужас, ужас, как мы могли не заметить! — она вырвалась из объятий и застыла в испуганной гримасе.
— Не понимаю, что не так.
Глеб подошел почти вплотную к обоям и разглядывал фрагмент.
— Лучше отойди и присмотрись получше. Мы клеили их вверх дном.
Молодой человек изучал стену, но как не старался, не мог найти, где тут верх и дно. А девушка действовала.
— Еще можно исправить. Отклеивай.
И Алёна бойко взялась за край полосы у окна. Глеб остановил её.
— Перестань сходить с ума, это даже не видно.
Она бросила на него недоверчивый взгляд.
— Дядя не заметит, клянусь тебе, — успокаивал девушку Глеб. Ходил по тонкому льду, ведь Игорь, когда не требуется, способен на придирчивость. Для убедительности еще добавил:
— В конце концов и не он просил клеить обои.
Алена, сделавшая более 100 шагов вдоль стены, резко обернулась и замерла как столб.

--- продолжение следует ---

[talia]

--- продолжение ---

— То есть как это не он? — девушка выглядела настолько непонимающей, что Глеб сразу пожалел о сказанном.
Деваться было некуда и парень объяснил:
— Помнишь, я сказал, что у меня сложные отношения с родителями. Я тогда больше про маму говорил. Она властная и любит все держать в своих руках. И на брата это распространяется прежде всего. Мама много раз выручала его, стоит отдать должное, но зачастую вмешивалась в любые дела. Так и с обоими. Игорь еще 7 лет назад решил сделать ремонт. Но как ты можешь увидеть, так его и не доделал. А мама купила эти обои, когда я еще в 10 класс ходил. И, конечно же, она же попросила меня предложить свою помощь.
Алёна выслушала и села на табуретку, находящуюся поблизости.
— Получается, Игорю вообще не нужен этот ремонт?
— Ну, знаешь. Может он и не проявлял супер инициативы. Но кто откажется от ремонта? Такие изменения хорошо отражаются на психике.
— На психике, принимающих ремонт, а не занимающихся им — важная деталь.
"Пытается шутить, значит, не все так плохо" — подумал Глеб и нашел выход из ситуации:
— Нам нужен перерыв. На обед.
Пока они ждали пиццу, Алена вспомнила о жизни за пределами крохотной и неуютной квартиры:
— Как насчет перепоступления?
Глеб отрешенно смотрел куда-то, и заданный вопрос прозвучал, как гром среди ясного неба.
— Не до этого. Тут бы с обоями разобраться.
— Звучит как оправдание.
Парня задело. Он старался всем своим видом показать, что это не так. Не получилось.
— Ладно, если тебе сильно хочется узнать, совсем недавно я понял: прежде,чем браться за что-то новое, нужно подумать о последствиях. Не всегда они радуют.
— То есть, оставишь всё, как есть?
Глеб не ответил. Сослался на звонок курьера и пошел открывать дверь.

Глава 5
Глеб и Алена разделались с пиццей так быстро, что сами не ожидали. Переклеивать не стали. Девушка согласилась с признаками идентичности разных сторон обоев. Работа закипела. К 7 часам вечера оставалось наклеить всего две полосы.
Не обошлось без очередного инцидента. Глеб двигал табуретку и случайно опрокинул ведро с водой. Лужа была всего лишь лужей, пока не дошла до разложенных полос обоев на полу. Ребяты быстро спохватились и героев сегодняшнего вечера удалось спасти. Однако ситуация сказалась на настрое Алены. В ее глазах по-прежнему светилась решимость. Только руки по-тихоньку опускались, а запах клея казался всё более родным.
— Нам нужен еще один перерыв, — не выдержал Глеб, — а там часик работы, и всё готово.
Алена не смогла бы выразить отказ, натуральности не хватило. Она кивнула, и они вдвоем сели на кухне.
— Я пожалуй, схожу проветрюсь до магазина. Хочешь со мной? Или могу купить что-нибудь?
— Посижу здесь, открытое окно в помощь. В магазине ничего не нужно.
Глеб, не обременяя себя долгими сборами, выбежал из подъезда. Темнело. И легкий ветерок был тем недостающим пазлом в картине сегодняшнего дня. Парень так обрадовался "воле", что слишком замедлился. В самом магазине долго не мог выбрать: вода с лимоном или просто вода. Подходя к подъезду, он понял, что отсутствовал пол часа и ускорил шаг.
Открыв дверь, Глеб сразу увидел перед собой Алену. Что-то случилось. К усталости девушки добавилась тревожность.
— Глеб, а ты не в курсе, к твоему дяде должен был кто-то зайти?
— Понятия не имею, а что?
— Буквально 15 минут назад приходил какой то мужчина, взял какие-то вещи из спальни и ушел, — Алена постаралась сказать это спокойно, но к концу предложения голос дрогнул.
— Ты хочешь сказать, что в мое отсутствие здесь успел побродить мужчина? — Глеб не совсем верил в произнесенные слова. Что за совпадение. Неприятное совпадение.
Смотря куда-то в сторону, Алена проговорила:
— Постучался, представился другом Игоря. Сказал, нужно забрать какие то вещи. Вполне убедительно.
Молодой человек не мог сдерживаться. Проявлялся эмоциональный нрав матери.
— К себе домой ты также пускаешь кого попало с улицы? Стоит сказать, что чей-то друг. И все. Проходите, любуйтесь, берите, что душе угодно.
Алена молчала. Она признавала часть вины.
— Ты представить не можешь круг общения Игоря. В 10 лет я познакомился на вид с добрым парнем — другом дяди, а потом он на моих глазах достал пистолет и пытался убить не повинную кошку. Я не удивлюсь, если тот мужик подбросил вещество похлеще клея, — и он кивнул на почти пустое ведерко.
— Откуда я все это могла знать? Когда я переступала порог квартиры, информация, которой я владела, ограничивалась твоей фразой "в детстве он много времени проводил со мной".
— Необязательно много знать, чтобы не открывать дверь незнакомому человеку.
— Подожди, я поняла, еще кое-что. Ты знал, что в теории может зайти какой нибудь “криминал” и оставил меня одну?
— Захотела сама!
— Это невыносимо! — глаза у девушки заслезились.
Глеб злился на нее, но вид краснеющих глаз поубавил пыл молодого человека, он сделал шаг в сторону Алены.
— Не вздумай ко мне подходить, — проговорила немного всхлипывая девушка. —Я хотела помочь, по человечески, провести с тобой время. Сейчас понимаю, что никому это не нужно.
На тон тише, чем предыдущие слова, Глеб подметил:
— Я не хочу обесценивать твой труд. Но ты сама предложила, настояла. И кстати, опять перевела тему. Мы говорили о мужике, который зашел, как к себе домой.
Они стояли уставшие, словно два приведения друг напротив друга, оба поняли, что больше ничего не смогут сказать. Прекратить. Срочно прекратить ремонт.
— Я вызову тебе такси до дома, — щупая карманы брюк в поисках телефона, решил Глеб.
— А как же обои?
— Еще раз услышу это слово и впаду в кому, — парень был готов к любым манипуляциям, лишь бы остаться одному.
— Ты в курсе, очень по-детски не доводить до конца? Также, как хотеть поступить в другое место, а в решающий момент делать вид, что не так уж это тебе нужно.
Глеб проигнорировал очередное упоминание о своем профессиональном развитие. У него наготове свои козыри.
— Если тебе так будет легче, дело только во мне. Ты поступаешь только по взрослому. Например..., - он оссексся, но Алена поняла про какой недавний случай захотел вновь напомнить парень. — Так, такси будет через 3 минуты, тебя проводить?
Вместо ответа Алена за секунду переодела обувь, взяла с полки рюкзак и, хлопнув дверью, вышла из квартиры. Глеб встал, вышел на балкон, откуда можно было увидеть двор. Он наблюдал, как Алёна уверенно направилась куда-то, не дожидаясь такси. Парень, долго не думая, набрал номер девушки. Она взяла телефон, но как маньяк, молчала в трубку.
— Обижайся сколько хочешь. Можно обижаться и в комфортном транспорте. Оплаченном.
— Доберусь сама. Хочу прогуляться. Подумать над нашими отношениями.
— Думаешь, все так плохо?
— Как сказал Маяковский: "любовная лодка разбилась об быт".
И Алёна бросила трубку.

Глава 6
Глеб проснулся в 9 утра. Спальня дяди выглядела менее зловещей, чем вечером. Парень обратил внимание, что лёг в чем клеил обои вчера. Он не помнил, как закончил предыдущий день, зато помнил свое состояние. Депрессии и апатии. Из-за Алены. Из-за ремонта. Из за мыслей об обучении в другом городе.
Глеб прошел в зал. Недоклеенная стена не казалась "бельмом в глазу", наоборот, служила своеобразным просветом.
"Надо бы поесть" — подумал парень. Желудок дал знать о несостоявшемся вчерашнем ужине еще несколько часов назад, но тогда уровень усталости превысил уровень голода. На кухне Глеб сразу обратился к холодильнику. Торт бросился в глаза также, как и не заклеенная стена. Парень вспомнил слова Алены: "Сладкую награду нужно заработать, глупый". "Что ж, можно считать, что заработали?" — раздался риторический вопрос. Но торт Глеб не взял — нашел паштет, огурцы, пару кусков хлеба. Один из соседей по общежитию сказал бы: "Лучше завтрака нельзя придумать. Тем более хлеб не заплесневел. "